Drowned

В следующий раз потонувшего, потухшего и почти обезумевшего Гриндевальда она видит в полутьме своей спальни в августе 1899 года. Он сидит в кресле около окна так, словно он тут хозяин, a не незваный гость, сложив руки на подлокотники и расслабленно откинувшись на спинку. У Хоуп подпрыгивает сердце, и пальцы начинают дрожать. У неё подкашиваются ноги и она падает рядом с ним на колени. Всматривается в лицо. Не узнает. Хочется дать ему по голове чем-то тяжелым или окатить ледяной водой, чтобы лишить его лицо этого жесткого выражения, чтобы его глаза с тёмной, неясной поволокой вновь заблестели, ожили. Вместо этого она убирает кудрявые золотые пряди с его бледного лица и касается губами его губ. Что-то шепчет, выцелолвывая каждый изгиб его лица. Сжимает ворот тёмной гимнастёрки до хруста в пальцах и едва сдерживает слезы. У неё сердце заходится, останавливается, а горло перехватывает. Кажется, что она не может дышать, будто кислорода нахватает. Целует его, цепляется за него так, словно он и есть последний жизненно необходимый кислород. Геллерт внезапно отстраняется: — Помнишь палочку? — Что? — Хоуп почти теряет дар речи и, округлив глаза, смотрит на него. — Бузинная палочка. Один из Даров Смерти, Хоуп, ты помнишь? — Геллерт. — девушка вздыхает, глотая горький ком обиды, вставший в горле. — Я нашёл ее, Хоуп. Нашёл. Нашёл. Нашёл. Нашел. — повторяет он с придыханием, как-то странно — устрашающе — посмеивается прямо ей в лицо, вцепившись в тонкие плечи. Его глаза лихорадочно блестят, а лицо уродует дикий оскал. Хоуп морщится, закрывает глаза и чувствует, как в уголках глаз собираются слезы. Смотреть на него больно, больнее, чем на солнце в летний день, больнее, чем на вспышку самого сильного заклятия, вырвавшуюся из могущественной, бесспорно, палочки ее отца. Слушать Геллерта больнее, чем саблей по стеклу, больнее, чем истошные вопли осуждённых, которые она однажды слышала, заблудившись на отцовской работе. А Геллерт все повторял, все тряс ее, требовал смотреть в его глаза, блестящие безумным огнём, и говорил, что нужна, что не справится без неё. — Все магическое сообщество будет стоять перед нами на коленях, Хоуп. Ты будешь моей королевой, только представь. Представь это, Хоуп, ты… Но она закрывает уши руками, мотает головой, а затем отталкивает его. Со всей силы, так, что ладони больно становится, что сама едва ли не падает назад. — Я не справлюсь без тебя. Ты нужна мне, пойми. — Геллерт продолжает умолять, хоть и остаётся ошарашен ее поступком. — Да, я нужна тебе, Геллерт. Но не для этого. Я нужна той части тебя, которая понимает, что ты помешался, которая понимает, что так больше нельзя. Останься со мной, и мы справимся с этим. Вместе. — Хоуп говорит спокойно, рассудительно. Ровно таким голосом, которым говорила с ним в те моменты, когда видела, что он теряет рассудок. Она верит, что справится с его приступом в очередной раз. Хоуп Майклсон же сильная, стойкая, терпеливая. Она сможет. Маленькая девочка Хоуп в это так сильно верит, этого так сильно хочет, но в это же время даже не представляет, что он уже потонул. Перешёл рубеж, грань, точка невозврата осталась далеко позади, а вместе с ней и шанс спасти его. Спустя несколько минут она уже обнимает его за шею, вжимаясь в постель под весом его тела и закидывая голову назад, но совсем не помнит, как они пришли к этому. Этой ночью он скользил губами по узорным ключицам, щекоча ее подбородок мягкими золотыми кудрями, и обнимал ее обнаженное тело, но она совсем не помнит, как оказалась без сорочки. На рассвете они засыпали вместе и рассуждали о совместном безоблачном будущем после того, как она окончит Хогвартс, а он Дурмстранг (« — Мой отец договорится, обещаю»). Но она совсем не помнит, как он ушёл через окно, оставив лишь смятую постель и едва уловимый запах муската. Зато она прекрасно помнит непреходящие головные боли, тошноту и по два обморока за сутки. Зато она прекрасно помнит вынесенный отцовским доктором вердикт: «Беременна». Помнит, как на вопрос Никлауса о том, кто отец, отмахнулась, мол: « — Много было». Хоуп не могла позволить, чтобы кто-то знал о Геллерте. Ведь в конечном итоге он добьётся того, о чем так мечтает, заслужит свою дурную славу. Эта ложь стоила ей очень дорого. Хоуп помнит, как Клаус кричал на неё, скидывал с полок предметы, и как едва не дал ей по лицу наотмашь ребром ладони так, что гарантированно остался бы след. Помнит хруст его руки, когда удар пришёлся в стену, хлопок двери и собственную истерику. В тот день девятнадцатилетняя жена отца, Кэролайн, обнимала ее, гладила по голове и обещала, что все наладится, что отец обязательно простит и они что-нибудь придумают. Хоуп Майклсон поверила, даже не предполагая, что через неделю в их доме появится старый друг Кэролайн, который должен будет стать ее мужем в конце этого лета. — Стефан Сальваторе. — он обаятельно улыбается и целует её руку.