Какая ирония...

- Какая ирония, - она лежит на занесенной снегом земле, вцепившись пальцами в грязное и порванное одеяние своего господина, сжимая из последних сил пальцы, чтобы не ушел, не отпустил. Остальные отводят взгляды, боятся. Боятся увидеть вечно ледяную Юки-онну живой, умирающей, истекающей кровью на руках возлюбленного. Потому что она Юки-онна. Ей не положено живой быть, не положено чувствовать, не положено умирать с улыбкой на лице. Потому что стыдно. Стыдно смотреть в глаза давней знакомой, у которой за спиной не одну сотню лет шептал, что бесчувственная, холодная, снежная. А Сецуре как-будто уже все равно. Тяжелый шелк фиолетовых волос припорошен снегом, из глубокой раны толчками вытекает кровь. Теплая. Красная. Но Аякаши улыбается посиневшими губами, вдыхая в последний раз запах своего возлюбленного господина, и проводит ледяной, трясущейся рукой по его щеке. Нежно. Трепетно. Видит вопрос и укоризну в родных золотых глазах и хрипло смеется, кашляя кровью, набравшейся во рту, заставляя еще усерднее отводить взгляды. - Потому что сильная, - шепчет из последних сил, отвечая. - Потому что ты говорил, что сильная, а я верила. Потому что дура... Дура и не жалею. Как бы ни любила, как бы ни страдала, а счастлива была. Верна была до последней капли крови, вот и конец скоро придет... - Она щурит рубиновые глаза, внимательно всматриваясь в искаженное мукой лицо, и кривит нос. - Не смей, не плачь, Рихен. Ты сильный. Все знали, что из-за того проклятья, ты никогда не смог бы иметь ребенка от екая... Так было лучше. Лучше было стоять в стороне и смотреть на чужое счастье, чем страдать вместе. Лучше было никому не знать, нашу историю такой, какой она была... - Ты обманула меня. Сказала, что больше не любишь - Владыка всех екаев печально улыбается, нежно поглаживая волосы любимой едва заметно дрожащей рукой. - Обманула и теперь счастлива. Эгоистично оставляешь меня, а сама уходишь дальше. - Я встречусь с Ехиме. Поболтаю со старой подругой... И я не эгоистична, просто слишком устала, - все верно. Перед ним лежит уже не молодая красивая девушка, покорившая когда-то сердце Нурарихена и отказавшаяся от его любви во благо их клана, но взрослая пережившая не одно поколение людей женщина, счастливая и несчастная одновременно, а также очень усталая. - И Рихен... Ты ведь позаботишься о ней? - Юки-онна прикрывает глаза, сжимая пальцы в кулак от очередного приступа боли. - Позаботишься о моей дочери? Я растила Рихана. Милого маленького Рихана, который так и не узнал правды о нашей истории... Расчесывала ему волосы, когда он был маленьким и учила воевать, когда он встал во главе нашего Парада. Растила его, мальчишку, которого собственноручно лишила права называть меня матерью, любила его, всем своим ледяным сердцем... А теперь ты... Рихен, ты ведь позаботишься о ней? О маленькой девочке с синими волосами и твоими золотыми глазами, которую ты никогда не сможешь назвать своей дочерью? - Какая ирония, - шепчет повторяясь Владыка всех екаев, уткнувшись носом в холодные, присыпанные снегом волосы Сецуры, которые все еще пахнут как раньше: холодной свежестью и обжигающе горячим пряным саке, отдающим вишней. - Какая ирония... - По щекам текут медленно слезы, заставляя жмурится и прятать покрасневшие глаза, тихое прерывистое дыхание морозит шею. - Да, всего лишь ирония, Рихен... Ведь нашей истории никогда не существовало... - Снежная аякаши опускает ставшие удивительно тяжелыми веки и едва ощутимо касается теплыми от крови губами шеи своего господина. Тонкая белая ладонь, выглядывающая из рукава порванного кимоно, падает на свежий хрустящий снег, сливаясь с ним по цвету. Нурарихен так и сидит на земле, обнимая бездыханное тело возлюбленной.