Сеульский серийный убийца

      Сколько дней уже прошло с тех самых пор как меня заковали здесь?       Два?       Четыре?       Или быть, может, целая вечность?       Я уже сбилась со счета. В это место никогда не просачивался солнечный свет. Сюда не доходили ни шум голосов, ни звуки автострады. Здесь не пели птицы и не стрекотали цикады. Крысы и те разбежались в первый же день, едва меня бросили здесь, будто боялись чего-то, ведомого лишь им одним. Меня поглотил мрак и зловещая, леденящая кровь тишина.       Все мои попытки выпутаться из цепей не привели к успеху. Тщетными же были и мои мольбы о помощи. Я кричала что есть сил, взывала и к богу, и к дьяволу. Однако, никто из них так и не откликнулся.       Знаете, полицейские ведь тоже плачут. Отчаянно, навзрыд, будто бы в последний раз, орошая слезами измазанную кровью и потом полицейскую форму. Но знайте, мы не жалеем себя. Мы оплакиваем наши мечты и веру в истинное, всепобеждающее добро; то, ради чего мы боремся и ради чего умираем, и что порою ранит нас сильнее любого ножа.       Каждый идет в полицию по своим собственным причинам. Одни идут, чтобы защищать слабых, другие идут, чтобы бороться со злом, третьи же ищут в этой службе некий потаенный смысл. И лишь немногие жаждут отмщения, сами того не замечая, как с каждым новым днем все больше становятся похожи на тех, на кого ведут свою неустанную охоту.       Моя же мечта была весьма прозаичной. Я не стремилась к великим свершениям и не жаждала высоких отягощающих званий. Мною руководили лишь благие намерения, те самые, которыми устлана дорога в ад…       Время во мраке идет своим чередом. Растягивается в вечность и небытие, сводя с ума одним своим существованием. И, быть может, это со мной и случилось бы, если бы не Пак Чимин.       Он всегда появлялся внезапно. Старая скрипучая дверь оповещала о его визите, впуская внутрь душного помещения глоток свежего воздуха и цветочный парфюм, что буквально шлейфом стелился за своим хозяином.       Щелкал старый выключатель, и мой мир вновь ненадолго наполнялся красками. Однако самым ярким пятном всегда был он — розоволосый красивый юноша с ледяными, звериными глазами.       Каждый день он приносил с собой еду, чтобы накормить меня. Безмолвно выуживал палочки и небольшой судочек еще теплой домашней еды, аккуратно, с некой извращенной любовью выложенной в форме сердечка. Так же безмолвно он брал в свою руку палочки и просил меня открыть рот. Если же я сопротивлялась, то он насильно впихивал в меня еду, второй рукой до боли сжимая мое лицо. Сквозь обиду и слезы я продолжала жевать, стараясь не думать о всех тех унижениях, которые последуют после этого.       Последний кусочек он всегда съедал сам. То ли чтобы доказать, что еда не отравлена, то ли по некой странной прихоти, которую мне было не суждено понять. После чего он отправлял пустую посуду и приборы обратно в пакет, и насвистывая одну и ту же мелодию из раза в раз, задумчиво перебирал пальцами орудия пыток на своем излюбленном столе.       Выбрав игрушку по душе, он крутил ее в руке, любовно разглядывал и, не переставая насвистывать, надвигался в мою сторону, следуя своему ужасному сценарию.       Читая дикий ужас в моих глазах, он улыбался, наслаждаясь тем, как с моих губ срывается отчаянный крик.       Он резал медленно, растягивая удовольствие, ковырял рану и слушал, как я желаю ему смерти и тут же прошу о пощаде, молю отпустить меня и обещаю свернуть шею, кричу от безумия и боли до тех пор, пока сознание не покидало меня.       Когда же я вновь приходила в себя, то ощущала, как его теплые пальцы проходятся по моим ранам заживляющей мазью и бинтами. С нежностью и трепетом, с каким мама обращается со своим нерадивым дитя.       Перед уходом он всегда разрешал мне задать ему всего один вопрос.       И чаще всего улыбаясь молчаливо уходил прочь, читая в моих глазах неизменный вопрос.       За что?       И так было изо дня в день. Из ночи в ночь. Из часа в час.       Однако сегодня что-то пошло не так.       Привычно скрипнула дверь, и тихий стук каблуков нарушил царившую здесь гробовую тишину. Едва слышно щелкнул переключатель, жалостливо скрипнул побитый жизнью и временем стул, и вот Пак Чимин снова задумчиво разглядывает мое осунувшееся лицо, попутно выуживая из сумки пакет с едой.       Сегодня на ужин был рис и вяленое мясо, немного кимчи и водоросли, довольно съедобные и приятные на вкус. Я безмолвно жевала, пустым взглядом наблюдая за танцем одинокого мотылька, что кружил вокруг раскаленной лампы. Она опаляла его крылья, обжигала крохотные лапки, а он все равно вновь возвращался к ней, лишь бы вновь ощутить своим маленьким тельцем долгожданное тепло. И чем ярче светила лампа, тем сильнее ему хотелось приблизиться к ней, не видя того как его тонкие крылышки медленно обращаются в пыль.       Такой глупый, наивный мотылек.       Проследив за моим взглядом, Пак неожиданно хмыкнул, вопреки ожиданиям отправляя солидный кусок мяса себе в рот. Он медленно жевал, думая о чем-то своем, попутно шаря в карманах в поисках чего-то. Однако поиски его продолжались недолго, и уже совсем скоро выудив из недр джинсов отливающим черным зажигалку, Чимин зажег ее, внезапно задав мне необычный вопрос.       — Тебе нравится пламя?       Вопрос с подвохом без малейшего шанса на верный ответ. Ни правда, ни ложь — что-то среднеарифметическое, приправленное ноткой безумия и хладнокровным расчетом.       — Думаю, да, — немного помедлив с ответом, прошептала я. Мой голос показался мне безжизненным и тусклым, но, похоже, Пак даже не обратил на это внимания. Мне казалось забавным, что убийца решил пооткровенничать хоть и с плененным, но все же полицейским. То ли думал, что мне уже никогда отсюда не выбраться, то ли действительно тешил себя иллюзиями о том, что я посочувствую ему и пойму, как сильно он страдает. Впрочем, как и все те убийцы и грабители, которых с чистой совестью и неприкрытым удовольствием я отправила за решетку.       Своими словами он не вызовет во мне жалости, как бы ни пытался. И сочувствовать серийному убийце я уж точно не собираюсь. Не в мою, до боли затянувшуюся, смену…       Услыхав мой ответ, Пак загадочно ухмыльнулся, потушив пламя зажигалки одним щелчком.       — Мотылькам нравится яркий свет. Они бездумно летят к своей погибели, зачарованно взирая на жаркое пламя. — Поддавшись вперед, он склонился у моего уха и затем тихо прошептал, опаляя кожу разгоряченным дыханием: — Я огонь, а ты — мой мотылек.       Я промолчала, ощущая, как по моей коже расползаются мурашки. Даже в такой ужасающий момент мое тело продолжало странно реагировать на близость Пака. Быть может, он все же подсыпает что-то в еду.       — А полицейский Чон — уютно расположившийся рядом со мной паук, — продолжал шептать убийца, накручивая на свой палец прядь моих волос. — Все пытался отгородить от меня своей паутиной незадачливых мотыльков, но слишком приблизившись к огню, лишь обжег свои черные лапки, в итоге оставшись ни с чем.       — Где же теперь все твои мотыльки? — задала вопрос я, даже не надеясь на честный ответ. Но, похоже, Паку уже самому наскучило играть в молчанку.       — Тебе все еще интересно что же случилось со всеми этими несчастными девушками? — хмыкнул он, возвращаясь на место. — Продолжаешь разыгрывать из себя бравого полицейского, надеясь однажды выбраться отсюда и засадить меня за решетку. Так ты себе это представляешь?       Я продолжала хранить молчание, вперив в убийцу внимательный взгляд. Игра в кошки-мышки, значит? Думает, я стану подыгрывать ему, как это делали прочие жертвы? Как полицейский, я просто не могу себе этого позволить.       Не услышав в ответ ровным счетом ничего, Пак задумчиво обвел меня взглядом. На его лице заиграли желваки.       — Все они сидели за этим стулом, — тихо произнес он, и от голоса его веяло могильным холодом. — Испуганные, зареванные и совершенно беспомощные. Но никто из них не продержался больше суток. Мои мотыльки истлели раньше, чем взошло солнце. Но ты…       Он сделал паузу, бесшумно перебирая пальцами свои излюбленные орудия пыток.       — Сколько бы раз я ни сжигал твои крылья дотла, каждый новый день ты отращивала себе новые.       — Мне жаль, — хмыкнула я в ответ, ухмыляясь ему в лицо.       — Вы только посмотрите, кто тут у нас начал острить своим язычком. — Глаза Пака обволакивала сгущающаяся мгла. — Услыхала имя прекрасного полицейского Чона и мигом воспарила духом? Запомни уже наконец. Сколько бы раз ты ни упоминала его имя — он не придет тебе на помощь. Чонгук не в том состоянии, чтобы кого-то спасать.       — Что ты сделал с ним? — вопрос слетел с моих уст прежде чем я успела прикусить свой длинный язык.       Я позволила себе слабину, и Пак ухватился за нее, как за спасительную соломинку.       — Напомнил ему, на кого на самом деле он работает, — мягкий голос Пака ядом проникал в самое сердце. — И теперь, когда иностранный полицейский пропал, а убийца так и остался ненайденным, все обвинения повесили на полицейского Чона. В данный момент он находится под следствием и шагу не может ступить за пределы полицейского участка. Не стоит так переживать за него. Он такой же убийца, как и я. Только вместо ножа он орудует полицейским значком.       — Он не такой! С какой стати ему помогать такому выродку, как ты?       — Ради спасения чужой жизни, — благосклонно пояснил Чимин, медленно надвигаясь в мою сторону с ножом в руке. — Ему срочно нужны были деньги на операцию сестры, и я любезно ему их предоставил. Он добровольно обменял одну жизнь на десятки других, ни в чем не повинных жизней, закрывая глаза на происходящее вокруг. И после всего этого ты все еще думаешь, что Чон спасет тебя?       Лезвие ножа невесомо коснулось моей шеи, медленно скользя вниз до самых ключиц. Слова Пака не укладывались в голове. Все это было так похоже на ложь, искусно переплетенную интригу серийного убийцы, отравляющую едва зародившуюся надежду. Неужели Чон и вправду покрывал его ради денег? Неужели все эти страшные слова и смерти неповинных девушек ложатся и на его плечи? Если это так, то он ничем не лучше убийцы, слова которого резали не хуже любого ножа. На глаза предальски навернулись горючие слнзы.       — Вот ты и сдалась, куколка, — довольно промурлыкал Пак у самого уха. — Пришло время вновь попрощаться с вами, мисс полицейский. Надеюсь, вы еще не забыли как отращивать себе новые крылья.       Вспышка боли и дикий животный крик потонул в жадном поцелуе изголодавшегося зверя, все глубже вонзающего нож в податливое тело.       Где-то там, наверху, мерцали россыпи звезд и стрекотали цикады.       Где-то там, наверху, жизнь шла своим чередом, встречая закаты и рассветы.       Где-то там еще жалостливо трепещет крыльями мотылек, догорая в необычайной красоты розовом пламени.