Пусть всё почернело, но продолжает расти...

      Утро греет первыми лучами солнца подмерзшую за ночь землю. Твои волосы цвета созревшей ржи развиваются на ветру, а холодный и решительный взгляд голубых глаз устремлён вперёд, на Орлеан. И на наших врагов. Вокруг тысячи воинов, готовых последовать за тобой и кинуться в бой по твоему приказу. Ты – военачальник, та, кому судьбой предначертано спасти эту страну. И я буду рядом. «Передай миру, что я выживу.»       Жар битвы, звук стали клинков, бьющихся друг о друга, разрывающих одежду и плоть, топот коней, спешащих вперёд, рокот пушек. Всё это – одно сплошное безумие. Но ты стойко бьёшься, отдаёшь приказы, поражаешь своих врагов. Сколько бы крови не пролилось – ты всё так же холодна и целеустремленна. Англичане снимают осаду. Орлеан снова наш. Всего 4 дня. Твоя улыбка кажется беспечной и счастливой, как у ребёнка, хоть и на твоих руках кровь врагов. Ты поворачиваешься и утвердительно киваешь, словно пытаясь что-то сказать. И я понимаю тебя без слов. «Передай миру, что я жива.»       Время идёт. Все взволнованны. Дофин медлит, всё сомневается в пророчестве и думает. Я говорю ему, что тебе стоит доверять. Разве не ты узнала его в толпе простых людей? Война – дело тонкое, но времени нет. Они сомневаются, но я верю в тебя. У тебя великая миссия, сам бог ниспослал тебя.       Ночное июньское небо усыпано звёздами. Отряд сделал привал на пути к замку Луаре. И я, конечно, рядом с тобой. Многие спят, и лишь их дыхание, тихие разговоры и треск костра вместе с цикадами разбавляют тишину. Мы лежим на траве и смотрим в бескрайнее небо, говорим обо всём. Я лишний раз убеждаюсь, что ты невероятно умна, хоть и не училась в школах. Твой голос тихий, звучный, он успокаивает. Ты срываешь цветок и плавно, нежно вплетаешь в мои волосы. «Я хочу, чтобы ты знал: Пусть всё почернело, но продолжает расти.»       Время ожидания было возмещено быстрой осадой. Мы вновь преодолели препятствие, за 8 дней добравшись до Пате и разгромив англичан. Ещё одна победа. Мы возвращаем Францию в нашу власть. И всё благодаря твоим расчётам и тактике.       Ещё полгода назад по армии шли дискуссии о том, что они не позволят собой командовать какой-то молодой девушке, будь она хоть божьей мессией, а теперь они слепо следуют за тобой в огонь и воду, готовы подставить свою грудь, лишь бы защитить тебя. Они обрели веру, они идут за тобой. А я всегда верил. И буду верить. «Ничто не изменится, пока ты не поверишь.»       Наверно, я не видел девушки более смелой. Ты с такой стойкостью и силой убеждала Карла VII отправиться в Реймс на миропомазание. Даже коннетабля Ришмона убедила навестить дофина для личного разговора. Как только тебе удалось их примирить? Даже я не мог… Но счастье, что переполняет меня, сильнее любого другого чувства. Это ощущение уверенности и надежды на светлое будущее повсюду рядом с тобой. От тебя исходит вера и решимость. Ты – героиня, Орлеанская Дева, уверенно ведущая за собой не только воинов, но и правителя Франции. «Бескровный поход» в сторону Реймса потянул за собой всплеск патриотизма, возросла вера людей в победу и освобождение Франции. «Я не отступлюсь, Я буду следовать своему плану, Но пока у нас большие проблемы.»       Казалось, после коронации у Карла не останется никаких сомнений. Но враки повсюду, злые языки клевещут на твоё святое имя. Я не могу противостоять королю, но моё слово для него весомее их пустых аргументов. Пока… Не понимаю, почему он слушает пошлых царедворцев, внушивших ему недоверие и зависть к тебе. Но лишь ты пойми, что и ему сейчас тяжело – разрываться между народом и голосом страны. Мы выберемся из этого, я тебе обещаю. Пока англичане в смятении, пока у нас есть шанс напасть! Нам нужно немного времени…       Но его проходит слишком много… Уже сентябрь. Наверняка, английская армия восстановилась и готова к защите и отражению атаки в любой момент. У нас нет козырей. У нас есть только ты. Король отдаёт приказ отступать, и мы – даже ты – обязаны подчиниться. Но ты, как и обычно, не готова сдаться… «Я не отступлюсь…»       Военные действия прекращены. Армия распущенна. Ты в ужасном настроении, я вижу огонь, сжигающий тебя изнутри. Ты кричишь, что они не должны были так поступить со мной… с нами… Ты не находишь себе места, днями и ночами тренируешься, мечешься, стараешься заглушить голоса, что говорят тебе не медлить. А ты не можешь пойти против воли короля. Прости меня, мой ангел. Если бы я мог тебе помочь…       Весна 1430. Карл снова собрал армию и готов отправиться в бой. Ты в смятении, говоришь ему, что он не должен наступать сейчас, что это не лучшее время. Но, кажется, тебя давно никто не слушает, кроме меня. Если и остались те, кто верят – то и они не смеют перечить королю. Придворные Карла провоцируют тебя и клевещут, но ты достаточно умна, чтобы не идти у них на поводу. Все твои предложения отвергаемы вялым королем или расстраиваемы интригами придворных. Они боятся твоей силы. Боятся той веры, которую ты вселила в народ.       Но исход предрешён. Это кажется странным – ты не боишься смерти или неудачи в бою, сильная и отважная. Ты не боишься ничего... кроме одного. И то, чего ты больше всего боишься – ближе всего к тебе. Ты негодуешь. Собираешься уйти из армии Карла, вернуться на родину или податься в монастырь. Но слово короля даже для тебя закон. Тебе остаётся лишь смириться. «Я буду биться до самого конца…»       Париж всё ещё принадлежит англичанам. Даже жители настроены против тебя и Карла. После отступления из Сен-Дени войско уже не проникалось энтузиазмом при виде тебя. Я видел, с какой печалью ты наблюдала, как исчезла дисциплина, введенная тобой: воины буйствовали, развратничали. Ты и сама словно дичала - в порыве негодования, ты ударила плашмя мечом наглую продажную женщину, и меч сломился. Тот самый крепкий и нерушимый меч, который нашли в земле под престолом фьербуаской церкви по твоей просьбе. И все эти девицы, что выдают себя за похожих тебе… Как глупо. Но почему Карл слушает твоих противников?! Ужасный заговор против самих же себя…       Май пылает ярко-алым на горизонте. Твоё терпение на исходе, и ты решаешь покинуть неблагодарного короля и неприязненный двор, идти с небольшим отрядом преданных тебе воинов на войну. Если бы я только мог пойти с тобой тогда… Я бы спас тебя. Пройдя на север, где англо-бургундское войско осаждало Компьень, ты одержала победу при Ланьи и прошла через неприятельские войска в осажденный город. На селенье Мариньи стоял сильный бургундский отряд. Врагов оказалось слишком много… Вы начали отступление, твой отряд был подавлен многочисленностью врагов. Отступление грозило превратиться в бегство; но как же храбро ты прикрывала его, мужественно сдерживала натиск врагов. Почти все твои воины уже вошли в город по мосту или переплыли туда на лодках, как неприятельский стрелок сорвал тебя с коня. Комендант крепости опустил решётку ворот раньше, чем было нужно. Так или иначе, ты оказалась в плену. «Наедине с видениями, Одинокая и слепая. Прошу, напомни миру, что я всё ещё жива.»       Парижский прохвост, герцог Бедфорд. Слишком слаб и труслив, чтобы вести войну, но достаточно умён, чтобы люди к нему прислушивались. Не могу поверить, как он мог отречься от меня и заставить отречься народ. Неужели чопорность англичашки ему пришлась по душе? Мне никогда не понять его мотивов… Он предал не людей. Он предал свою страну и себя.       Боревуар стал твоим проклятием из самых страшных кошмаров. Герцог бедфордский нашел себе хорошего агента в Пьере Кошоне, епископе бовеском, алчном человеке низкой души, усердном приверженце англичан и бургонцев, готовом теперь на новые услуги Бедфорду для получения вакантной архиепископской кафедры в Руане. Кошон от имени короля английского и французского обещал Линьи Люксембургу, имевшему мало доходов и честолюбивому, 10.000 золотых монет за выдачу Жанны д'Арк и убедил согласиться на это герцога Бургундского, который занят был тогда установлением своей власти над Брабантом и для этого дела очень нуждался в дружбе англичан. Спасительница Франции была куплена на погибель французскими деньгами. Архиепископ реймсский, церковный начальник епископа бовеского не шевельнул пальцем для твоего спасения.       Плен давался тебе нелегко, мятежная душа рвалась на волю, ты вторично пыталась бежать, спустившись с боревуарской башни, оборвалась и упала. Потеряла сознание, но не разбилась. В замке Кроте тебя выдали англичанам, тут же заковавшим тебя в цепи, словно дикое животное, и перевезли в Руан. Но даже там, ты больше думала о судьбе Компьеня. А мы около того времени, как тебя заковали в цепи, подошли к осажденному городу и, поддержанные вылазкой граждан, прогнали англичан с большим уроном. «Я у тебя ничего не возьму, и не ты останешься в долгу…»       Но наши победы лишь ухудшали твою судьбу и участь. Англичане знали, что пока она остается жива, вера в её посланничество от Бога будет ободрять французов; потому герцог бедфордский и его помощники желали подвергнуть Жанну д'Арк смерти. Фанатизм французского духовенства помог им в этом.       Для суда над тобой был сформирован церковный трибунал, собранный из низких людей, подобранных из профессоров парижского университета и норманнских духовных сановников; они получали во время процесса жалованье от английского правительства. Их целью было – доказать, что ты затевала мятеж против законного короля. Процесс, названный вечным позором варварству французского духовенства. Но как ты позволила монаху Уазелёру коварно вкрасться в твоё доверие? Он выманивал у тебя хитрыми вопросами такие ответы, которые можно было перетолковать во вред тебе, шпионы ловили каждое слово, замечали каждое движение, а английские солдаты, день и ночь стоявшие на страже подле тебя, наносили оскорбления. Сам процесс был поруганием над правосудием и человеческими правами. Богословы и юристы, набранные этой свиньёй, - хах, ведь и действительно, - Кошоном, были усердные слуги англичан или действовали по страху перед ними. Они по нескольку человек вдруг сыпали тебя вопросами, но ты стойко просила, чтоб они говорили один за другим. Ответы, которые могли служить тебе оправданием, не были записываемы. Кроме допросов на суде, Кошон и его помощник делали тебе тайные допросы в темнице, стараясь запутать тебя в противоречие фальшивыми истолкованиями ответов на коварные вопросы. Удивительная стойкость, не смотря на то, как ты была изнурена, - ты не раз смущала своих врагов, расстраивая их планы своими наивными, искренними и умными ответами. «Наедине с видениями, Наедине со звуками…»       Сколько же ты томилась в темнице, сколько перенесла боли и страданий, но не сломалась. Достойно победительницы, настоящей воительницы, Орлеанской девы. Но голоса всё ещё с тобой. Похоже, один Бог и архангелы не бросили тебя. Расскажи, Жанна, что они тебе говорят?       Благо, руки этих грязных продажных стражников не тянутся к тебе – боятся, и правильно делают. Хотя, я догадываюсь, кто запрещает. Он всегда знал, как легко найти моё слабое место. Потому-то мы и вечные враги. Но ты должна остаться непорочной. Чтобы не остаться совсем одной… Продержись до победы, я заберу тебя…       Ересь, ношение мужской одежды, давление на короля, связь с дьяволом, возбуждение к войне и пролитию крови… 12 пунктов обвинения, извлечённых, как они говорят, из актов процесса. Что ещё они готовы придумать, чтобы оклеветать твоё святое имя? Богу было угодно действовать через простую девушку, чтобы посрамить врагов твоего короля и твоей страны. Но, как оказалось, даже король предал тебя - ленивый трус, окруженный низкими людьми. Я не понимаю, как ты можешь продолжать говорить им так искренне, что любишь его? И меня… Хотя бы это согревает моё остывающее от холодных ночных ветров сердце. Тебе не позволяют молиться в церкви, не дают святого причастия. Всё цепляются к твоему мужскому платью и требуют его снять. Ты терпишь. А они, видно, более не намерены терпеть. Нарушая указ, в ночной тьме, в подземной темнице, они разрывают твои одежды и позволяют себе осквернить тебя. Голоса тебя покинули, стража поменялась, но тебе уже не важно. Ты совсем одна. Во сне ты вздрагиваешь и просыпаешься от единого шороха, а днём твои глаза опухают и краснеют от слёз и недосыпа. И ты ломаешься… Опадаешь, как увядающая роза… Болезнь окутывает тебя режущим тёрном, и англичане начинают копошиться – предоставляют тебе условия лучше, лечат, хоть ты и отказываешься. Только я молюсь, чтобы ты была цела, чтобы не погибла. Но у них другие планы на тебя. Они собираются потушить твой священный огонь пламенем клеветы и ненависти. «Совсем одна в своих снах, Я скитаюсь…»       12 пунктов обвинения. Слова твои в актах процесса бессовестно искажены, было выпущено всё, служившее к оправданию, перетолковано во вред тебе всё неясное. Обвинение написано на латинском языке, но они даже не собираются сообщать тебе его содержания; списки его послали на рассмотрение другим членам суда, некоторым членам руанского капитула и парижского университета, некоторым представителям других духовных или ученых корпораций; но послали только обвинительный акт без подлинных актов процесса. Однако, получили ответы, какие были им необходимы: «Жанна д'Арк действительно заслуживает строгого наказания, процессом её действительно доказано, что откровения, о которых говорит она, или лживо выдуманы ею, или произведены дьяволом, что она хулила Бога и святых, отпала от истинной веры, призывала злых духов, совращала людей в идолопоклонство, возбуждала к пролитию крови; потому, если она не отречется от своих заблуждений и не покорится приговору церкви, то, как «подозреваемая в еретичестве», должна быть передана светской власти для наказания.»       Приговор обуславливался тем, что обвинительные пункты действительно не согласны с твоими сознаниями и что ты не отречешься от своей ереси, то есть, от веры в свое посланничество. Они обещали жизнь, если ты отречешься от этой ереси. Но добиться отречения означало, что его можно было бы истолковать в том смысле, что сама ты признала обвинение справедливым, а твоё сознание в справедливости обвинения лучше всего годилось для уничтожения веры народа в тебя. Ты ещё не готова сдаться.       Кошон не мог допустить того, чтобы ты апеллировала. Потому, даже не было дозволено тебе разъяснить суть апелляции. Тебе казалось, что действия, которыми ты исполняла повеления Божии, не подлежат человеческому суду. Но ты забыла, что ты уже не слышишь голоса архангелов. Однако, вера твоя была сильнее любых злословов. Потому, не отказываясь подчиниться решению высшей церковной власти, ты говорила, что твои откровения и учение церкви происходят из одного источника; следовательно, между ними не может быть различия. Судьи оказались изворотливы, говоря, что есть торжествующая церковь на небесах и есть воинствующая церковь на земле, что воинствующая церковь находится под управлением папы, прелатов, духовенства, что ты подвластна этой земной церкви. Зачем же ты согласилась покориться суду властей земной церкви, хоть и с оговоркой, чтоб от неё не потребовали ничего противоречащего откровениям, которые получила или получишь? Судьи не допускали этой оговорки, требовали безусловной покорности руанскому духовному суду и парижскому университету, светилу вселенной. Не отрицая непогрешимость земной церкви, но владыкою и судьею своих дел ты признала одного только Бога.       На двор Сент-Уанского аббатства тебя вели, как добычу, пленницу, опущенную грешницу. Убеждали отречься, обещали, что в этом случае твоё наказание ограничится заключением в монастырь, где будут поступать с тобой кротко. Но ты продолжала говорить о Боге, о своей покорности папе. Они говорили, что этого недостаточно, чтоб ты отреклась от всех слов и дел, осужденных руанским трибуналом. «Кто теперь спасёт тебя?»       Эстрада, приговор… Даже здесь ты защищаешь Карла! Насколько же чиста и непорочна в своих словах и мыслях, в своей твёрдости. Неужели они тебя напугали, Жанна? Неужели вид палача привёл тебя в такой ужас, что ты согласилась отречься, перенеся столько утрат и боли? С глупой улыбкой и неким помешательством, ты повторяла подсказываемые тебе слова. Даже форму отречения подписал прохвост Англия за тебя твоей рукой! Не могу поверить, что ты так просто сломалась и оробела перед страхом смерти. Ты же ничего не боялась, Жанна! «Кто теперь спасёт тебя?»       Кошон добился своей цели, унизил тебя в глазах народа твоим собственным сознанием, читая приговор, осуждавший тебя провести всю жизнь в темнице «на хлебе печали и воде огорчения, чтобы каяться в своих грехах и не впадать в них снова». Англичане изумились и вознегодовали на Кошона, называли его изменником, говорили, что король понапрасну истратил деньги. Они пообещали тебя поймать. «Скажи миру, что я непременно выживу.»       Сделав из святой – колдунью, богохульницу, посланницу дьявола, у них осталось лишь одно невыполненное желание – забрать твою жизнь. Глупо было надеяться на исполнение обещания, что покорность церкви освободит тебя из-под власти ненавистных англичан, что ты будешь отдана под надзор духовенства. «Отведите её, откуда привели!» - звоном сотен ударов стали о сталь в голове, режущих сознание. Теперь ты прозрела... «Кто теперь спасёт тебя?»       Снова заперли в темницу, одели в платье кающейся грешницы, обрезали светлые, словно созревшее пшено, волосы, заковали в тяжелые цепи. Ты снова не спишь, но в этот раз тебе уже не страшны лапы этих грязных тварей – страшнее костлявая рука смерти, которая с каждым днём всё ближе. Совсем утомившись, ты засыпаешь.       Тебе снится поляна в россыпи цветов, как звёзд в небе, и головной венок, который ты плетёшь своими светлыми и чистыми руками. Как только цветы касаются моей головы, я целую твои руки и благодарю тебя.       А утром тебя ждёт мужское платье у кровати. И даже показалось, что Смерть стоит у дверей твоей темницы и протягивает руку. Но это был лишь вельмож, который смотрел на тебя, как хищник на добычу, готовый кинуться в любой момент и разорвать твоё хрупкое бледное тело в клочья… «Кто теперь спасёт тебя?»       Они пришли через 3 дня. Ты знала, что это случится, что они увидят тебя в этом платье и не так поймут. «Ты впала в прежний грех, от коего отреклась.» - они тебе не верят, не понимают. Только я верю. Только я пойму… Ты соврала им, что слышишь голоса, которые на самом деле не навещали тебя уже долгое время. Но ты всё веришь, что они вернутся… «Я отреклась против истины по страху огня. Но лучше мне подвергнуться смерти, чем дольше выносить то, что я терплю здесь, в темнице». Казалось, нельзя подписать себе смертный приговор дважды… После твоих речей они пообещали пощадить твою жизнь… Они, но не мерзкий Кошон. «Передай миру, что я жива.»       Как один, они все сказали, что ты впала в прежний грех. «Предать светской власти, чтоб она поступила кротко». Они не стали устраивать заседание снова – ведь ты могла ещё вернуть уважение народа, признав, что отреклась вынужденно.       Утром 30 мая 1431 в темничной келье подкупленный монах Лавеню исповедал и причастил тебя. Хоть одно твоё желание перед твоей смертью эти предатели выполнили. «Я призываю вас на суд Божий» - смирённо со слезами обратилась ты к Кошону, который лишь с победной ухмылкой смотрел на твои страдания. Ты плакала, но не сопротивлялась, покорно позволяя одеть себя в женское платье и отвезти на площадь старого рынка, где ещё с прочтения приговора был сложен на помосте костёр. Проповедь ты слушала внимательно, слёзы уже высохли, и в конце ты простила своим врагам. Но я не простил.       Казалось, ты ещё ждала, что кто-то тебя спасёт. Но ты знала, что обречена. «Я защищу тебя от пламени ада.»       Здесь, находясь в видениях и воспоминаниях, я ничего не могу сделать. Я слышу крики и плачь, слова раскаяния. Я вижу, как плачут те, кто казнил тебя, как молятся о прощении, которое ты им даровала. Ты горишь. Они горят. Я горю. Даже возвращаясь постоянно в эти воспоминания, я не могу привыкнуть к этому жалящему ужасу, сжигающему изнутри и снаружи. Но тогда, там, рядом с тобой, я, ни о чём не думая, тоже сгорел бы, лишь бы не отпускать тебя. Теперь я вынужден испытывать это каждый раз и гореть вечно. Это мой крест, моё проклятие. «Оно не в моей голове, Оно здесь, со мной.»       Но утро снова греет первыми лучами солнца подмерзшую за ночь землю, и я понимаю, что всё ещё жив. Чувство вины всё ещё горит огнём внутри. Я не смог спасти тебя, и я каюсь. Наверно, я много чего в жизни совершил, о чём мне стоило бы жалеть. Но это – самый мой большой и страшный мой грех.       Сегодня я снова напьюсь, а завтра ты растворишься в моей памяти, словно тебя и не было. До следующего года, пока этот день снова не настанет. А пока: «Скажи миру, что я жив.»