Самое настоящее проклятие

            — …домовик у меня дома готовит отбивные намного вкуснее.       — Говорят, деканы уже подводят итоги семестра. Интересно….       — Эй! Ты куда его дел?       — Даже Министр Магии однажды приходил на обед, чтобы…       — Только однажды? Да он просто сбежал, когда ему подали угли вместо мяса! Вот мой папа видит Министра почти каждый день!       — …весь кленовый сироп?!       — В жопу тебе засунул, Джонни. Надо же, я не подозревал, что ты такой сладкоежка.       — Зато у моего папы есть орден Мерлина!       — Какой-то дурацкий орден? У моего штук пять таких!       — Это я-то сладкоежка, Нотт?! Паркинсон, скажи, что…       — …интересно, кто всё-таки займёт первую строчку рейтинга на курсе, Барти или…       Голоса слились в ровный, усыпляющий шум. Повернув голову на звон отодвигаемой крышки, я закатил глаза к потолку в сплошных облаках и не удержался. Скривил губы в… ухмылке, надеюсь, тонкой и достаточно презрительной. Не идиот же я улыбаться однокурсникам, тем более во весь рот, будто увидел сияющий набор колб из лавки мастера Склянксона вместо знакомых до оскомины физиономий?! Шла вторая перемена блюд. Вновь наполнились тарелки, и небо на потолке, казалось, туманилось ещё больше — от пара. Для тех, кто интересуется колдовством массового переноса тел и жидкостей — любопытное зрелище. Разумеется, оно было не менее привлекательным для «светочей магического искусства», подобных Гойлу, у кого предел желаний: получить «Удовлетворительно» по одному-двум предметам и набить себе брюхо. И понятно, и привычно, что Гойла мало волнуют причудливые заклинания, наложенные на столы в Большом Зале во времена Мерлина и Морганы. Ещё меньше его заботит, что брючный ремень, хоть и укреплённый чарами, может не выдержать очередной порции отбивных… А вот что удивительно — мне почти не хотелось тут же сообщить ему о на редкость безмозглой, по моему мнению, расстановке приоритетов. Я рассеянно не считал утекающее время. Пока вдруг не поймал себя на том, что, подавшись вперёд, без всякого намерения язвить о ремне, пуговицах, слишком тугом галстуке и прочем, всё ещё глазею на Гойла через стол. Как если бы, затаив дыхание, ждал, что он — или, может, сидящий рядом с ним с гранёной стеклянной перечницей в руке Мальсибер, или Яксли, чей лошадиный подбородок угадывался за высокой подставкой для фруктов… Что за идиотские мысли? С какого, спрашивается, кто-то из них должен обернуться и… посмотреть на меня? Ведь не вырос же у меня на голове рог или что похуже! Я же не… Сглотнув, я отпихнул от себя блюдо с раздражающе-свежим овощным салатом — наелся! — и, наконец, отвел глаза от Гойла, в экстазе уминающего особенно жирный кусок отбивной, от этой яркой иллюстрации к детскому стишку про — «…церковь съел, в момент осиля, от фундамента до шпиля…» — Робина-Бобина! Владевшая мной ещё секунду назад невозмутимость (кажется, беспричинная, но до странности лёгкая и приятная) терялась, таяла, словно снег, занесённый в школу с улицы в волосах и складках мантии. Жаль даже. Вместо неё с глубины души поднималось какое-то пока неясное ощущение. Предчувствие, не думаю, впрочем, что хорошее. …Я не сраный выпендрёжник, у кого каждый момент жизни сопровождается обязательными фанфарами, конфетти, аплодисментами. Поэтому если никто из громко болтающих и жующих не обращает на меня внимание — это просто прекрасно!       …И почти обидно. Мне почему-то казалось, оно заслуживало какой-то более торжественной что ли обстановки — моё…       — М-м… ты чего это? — запоздало и невнятно спросил Гойл, не поднимая осоловелых глаз от стола. — Чего швыряешься? Я медленно провел по губам тыльной стороной ладони, стирая крошки и жир.       Беспричинная?       — Просто подумал, что нам повезло: если ты вдруг не сможешь наполнить свой желудок — в Хогвартсе до фига башен… — с дурацким смущением покосился на миску с салатом, к которой Гойл уже протягивал руки, и раздражённо проворчал себе под нос. — Хотя какая мне разница, что и сколько ты ешь… И даже не назвал его жирдяем и обжорой. Слышал, что драконов на боях (подпольных, конечно) специально не кормят — чтобы позлее были? Я вроде не походил повадками на дракона, но, возможно ли, что именно из-за сытости проявил такое несвойственное мне… добродушие? Чем не объяснение? Беззвучно выдохнув, я на миг задержал рассеянный взгляд на Яксли, не единожды высказывавшейся на счёт моего скверного характера, затем оглядел стол. Думаю, еды на нём хватило бы на десяток таких, как Гойл. Чем не причина? Вот и стоит на ней остановиться.       …моё решение. Гойл не ответил. Кажется, он и не услышал мои слова за скрипом пододвигаемого блюда с салатом. Или не обратил внимание. Или не понял, причём тут башни Хогвартса, но не все оказались такими же глуховатыми.       — Вильяма устраивает качество школьной еды, в отличие от… — ровным тоном заметил Марк, движением волшебной палочки создавая тканевую салфетку на своих коленях, — некоторых выведенных из зала учеников с Гриффиндора. Я на автомате убирал с лица волосы, секунду или две смотрел на спокойного Марка, неторопливо выбирающего столовый прибор, потом быстро обернулся, хотя, конечно, уже не мог увидеть Блэка ни за столом, ни у выхода из Большого Зала.       — Так ты слышал?! — уточнил возбуждённо, всматриваясь в пустые места среди гриффиндорцев и мучительно борясь с желанием вскочить на ноги. — Так вот почему МакГонагалл…       Осёкся. Вдруг понял, что Марк со звоном выронил вилку, Гойл перестал жевать, Мальсибер вскинул рыжеватые брови, а Яксли выглянула из-за подставки для фруктов, и её светлые глаза с неприязнью и любопытством воззрились на меня — всё из-за слишком громкого возгласа. Твою мать. Получалась какая-то обидная насмешка над недавними не только дурацкими, но и неосторожными мыслями. Ужасно хотелось выпендриться? Привлечь к себе парочку взглядов? Что ж, вот теперь оказался в центре внимания. Я поджал губы, на которых по ощущениям осталось ещё предостаточно жира, отвернулся от чужих столов к своему и, едва взглянув на Эйвери, скомканно буркнул:       — Да? Не понимаю, о чём ты говоришь… Марк — конечно, я видел, что припозднившись к обеду он проходил мимо МакГонагалл, как раз в тот момент, когда она о чём-то сердито разговаривала с Поттером — первый момент вытаращился так, словно у меня действительно вырос над бровями второй нос. А потом чуть смутился, явно пожалев о том, что вообще заговорил о гриффиндорцах. Я проглотил ругательство — ощущение, будто кусок заплесневелого сыра застрял в горле — и поскорей нацепил на лицо уместное выражение. Абсолютно, как каменная стена, непроницаемое — самое то в хреновой ситуации, пока она не превратилась в откровенно чудовищную. Наверное, нужно было встать и уйти? Глупо же — оставаться, если уже тошнит от вида мяса, зелени и всех этих блестящих обеденных приборов. Вместо того, чтобы подняться и идти — куда-то — я зачем-то обхватил руками кубок с тыквенным соком, не собираясь пить. Словно прирос к месту, хотя оно в печёнках у меня уже сидело. Разглядывал свечи, висящие в воздухе и никогда не тающие, с таким мрачным и холодным видом, что однокурсникам, кидающим на меня вопросительные взгляды, сложно было бы заподозрить, что со мной… что-то не так. Эйвери всё ещё выглядел растерянным и смущённым, но ему не оставалось ничего другого, как сделать вид, что он ничего не говорил, и заняться гренками, беконом и картофелем. Обыкновенная еда. Совершенно. Вопреки размышлениям о «драконьих повадках», каким, мать его, образом она могла пересилить портящееся настроение, развеять распухающую внутри тревогу?       Решение, да. В нём всё дело. Как если бы уже вылезал из ледяной, липкой, пахнущей химическими отходами воды, но в последний момент кто-то толкнул тебя обратно — вот на что это было похоже. Неясное давящее ощущение внезапно оформилось, превратилось в определенно… болезненное чувство. Не обращая ни на кого внимания, я стиснул ножку кубка и, почти коснувшись носом золочёного ободка, наклонил голову, скрывая лицо.       «И что теперь? — мысленно обратился к единственному условно, скажем так, нормальному собеседнику за обеденным столом, тому странному парню, чей рот не был занят едой или разговорами. — Что дальше?»       Действительно, что? Волшебную палочку из «Горбин и Беркс» завернуть в старый носок и отправить на самое дно чемодана? Засыпать если не землёй, то хотя бы одеждой, книгами, исписанными свитками, пустыми коробками из-под дремоносных бобов и сушёных златоглазок? Херова куча вопросов — неотложных, зудящих, новых, мгновенно возникших взамен воза и маленькой тележки изживших себя старых. Не сомневаюсь, произнеси я их все вслух — потребовалось бы час или два на это, и звучали бы они чертовски саркастично. Правда, по-настоящему полезного ничего в них не было. Не надеялся же я всерьёз, что собственное бледное и искажённое отражение в кубке вдруг подскажет мне, как поступить? Внезапно покажет верный путь, засверкает табличкой «выход» — тот самый, из задницы к нормальной жизни. Даже в мире прыгающих котлов и говорящих картин, как известно, разговоры с самим собой — отнюдь не признак здравого рассудка. Зато этому… с позволения сказать, «собеседнику» вряд ли покажется забавным, что мне становилось до тошноты (дурацкий отпихнутый овощной салат был, конечно, не причём) не по себе, едва я задумывался: куда мне идти после обеда? Чем заняться? Что, чёрт возьми, я буду делать вечером? Или завтра. Или в следующий раз, когда столкнусь с Блэком. Вместо того, чтоб смотреть на него как на… нечто в глубине души решённое. Вместо того, чтобы готовиться к…       «…один лишний шаг, и абсолютная свобода. Не столько вижу, сколько по мерзкой ледяной дрожи, пробежавшей по спине, чувствую — он смотрит вниз. Будто способен что-то разглядеть там, в чернильной черноте ночи. Будто земля, блять, в футах восьми, а не в ёбаных восьмидесяти с лишним. Блэк переступает с ноги на ногу и, заглушаемый хрустом снега, продолжает тихо, почти про себя (ещё немного и я на самом деле поверю, что моё присутствие на астрономической башне, как какая-то мелочь, вылетело у него из головы):       — «И никакой «одержимости». Джеймс будет счастлив…» Равнодушный взгляд в непроницаемую тьму. Что-то, связанное с ночью, вернее… с бледно-жёлтыми точками, движущимися в ночи, размытым силуэтом, пальцами в волосах и последующим резким рывком… с силой, изгоняющей из чужих мыслей, и шелестом страниц всплыло на поверхность сознания, как кусок упаковочного пенопласта. Поморщившись, я вытащил случайно влезшую в кубок прядь волос. Убрал её за ухо. Замер, пронзённый, будто заклятием левитации или облегчения веса, мыслью о… Всё-таки чувствовал себя я пиздец как странно — с трудом подавил улыбку.       …На самом деле, я знаю способ вернуться к нормальной жизни. Если только правильно воспользоваться воспоминаниями Блэка… С анимагическим «секретом» — не совсем так, как я хотел, но сработало же? В том смысле, что Блэк был зол, как… Как собака! Внушало надежду. Ещё одной достаточно серьёзной подставы он не выдержит, почти наверняка, и этим я заново расчерчу границы, смогу спокойно возвратиться к тому, как…       — Подожди, тебе что-то подложили в сэндвич! Вот только что…       — Что ты мелешь?! Ничего я ему… То есть никто никому ничего не подкладывал!       — Ха, кто вообще тебе поверит?!       — Что? О чём ты?       — Да не обращай внимания на эту дуру! Ешь уже свой сэндвич, ну же… Перекрывший чавканье и однообразный гул голосов громкий смех заставил вздрогнуть. Я против воли повернулся, чуть не уронив кубок… Думаете, легкомысленные клоуны только на Гриффиндоре встречаются? Увы. Без всякого удовольствия наблюдал, как середина нашего стола озаряется струёй пламени, вырывающейся из чьей-то глотки вместе с ошарашенным вскриком. Я догадался — кто-то принёс в Большой Зал «перечных чертей» и теперь веселился, подсовывая их соседям, развлекался иллюзорным пламенем… Возглас повёдшегося на глупый розыгрыш и заливистый гогот шутника всё ещё больно отзывались у меня в ушах. Нервно сжимались на кубке руки, над небольшой бледно-оранжевой лужей пролитого сока.       …как было раньше. Под «нормальной» жизнью — я, вероятно, подразумевал ту, которую вёл четыре предыдущих года? Нельзя сказать, что в последнее время изменилось абсолютно всё... «Милое» напоминание Блэка о том, что я всё порчу. Заклинание — «шутка»! — целую вечность тащившее меня по снегу, как беспомощный куль. Его демонстративное согласие с Поттером, когда мы спорили на лестнице по поводу клочка пергамента, бездарно просранного этим ублюдком.       ...Кое-что прекрасно вписывалось в прошлое, в мир, существовавший по знакомым от и до правилам: не опускай палочку, не доверяй беспечной улыбке Поттера и небрежному тону Блэка, следи за спиной, мсти, каждый раз мсти. Или хотя бы мечтай о мести, Нюниус… Улыбаться, как какому-нибудь психу, больше не тянуло, однако я продолжил напряжённо обдумывать… Если, будто увесистый талмуд — свод всех этих подзабытых правил, швырнуть Блэку в лицо очередную его тайну, выставить её на всеобщее обозрение, абсолютно, как холмы вокруг школы в конце февраля, голую… С чуть влажной кожей между ключиц, прямо над вырезом нелепой майки, и тёмными, блестящими завитками в подмышках.       — Блять… — я до боли закусил губу, пытаясь отогнать дурацкое неуместное видение, оставшееся с предпоследнего урока травологии, когда долбанный Блэк снял с себя свою долбанную мантию.       О чём это я?       Ах, да.       …Надо только постараться — и тогда без всяких таинственных маховиков времени я вернусь в то время, когда Блэк занимал почетное второе место среди ненавистных засранцев и мудаков. Точно гора, обрушится на меня «нормальная» жизнь…       — Что я слышу! Минус десять баллов за брань! Недостаточно понизил голос? Или этот придурок, прицепившись, поставил себе цель довести меня своими замечаниями?!       — О, значит, ты выразился «сэр, какая неприятность», — нашёлся я через пару мгновений немого бешенства, — когда я застукал тебя на Гойловой кровати в обнимку с какой-то… Гойл — кажется, в этот раз активная работа челюстей на его слух никак не повлияла — поперхнулся и закашлялся. Староста уже стремительно прошёл мимо и не обернулся, продолжая шагать вдоль стола. Но спина его стала уж очень прямой, а кончики ушей отчётливо покраснели. Усилием воли перестал испепеляюще сверлить его затылок и разжал пальцы на волшебной палочке, хотя, конечно, отчаянно злился на сукина сына. Вытащив руку (она мелко, неприятно дрожала) из-под мантии, провёл ей по лицу, пытаясь стереть следы эмоций. Скривился — под руками было омерзительно липко, их окатило из кубка, когда я дёрнулся в сторону покатывающегося с хохота долбоёба с хогсмидскими сладостями... Нужно было сосредоточиться и выудить из бардака в собственной голове ту мысль, от которой меня только что грубо отвлекли. Да… я рассуждал, что ко мне обязательно вернётся моя прошлая… Снова немигающим взглядом уставился в кубок. Голова налилась свинцом и почти заболела. Во рту было сухо, горько, словно прикусывая губу я случайно прокусил её до крови.       …жизнь, полная издевательств и унижений. Хотя, если быть честным, по пизде очень сильно моя жизнь пошла ещё в тот день — «…ты и твоё поганое отродье…» — когда стало ясно, что я, как и мама, получился волшебником. Немного, наверное, иронично, что это — самый счастливый день в моей жизни?       …Испорченный котёл. Моя злость и отчаяние — как вид развлечения для него… С другой стороны, было что-то, что уже никак не вписывалось в прошлое, нечто, всецело принадлежащее времени уже после того, как Блэк… Притащенный в куске пергамента «завтрак». Прикосновения. Дурацкие попытки понравиться.       — …здесь, нет? Ну что за херня!       …как Блэк спятил, скажем так.       — Снейп! Ты меня вообще слышишь? Я судорожно втянул воздух и поднял глаза на Мальсибера.       — Что? — огрызнулся, вновь нащупывая волшебную палочку сквозь ткань мантии, — Слышу. Какого хера?       — Так… о чём это ты только что говорил? — увидев плохо скрываемое недоумение на моём лице, Мальсибер будто и сам слегка растерялся, несильно толкнув Гойла локтем, пояснил, понижая голос: — Насчёт, гм, кровати?