Самое настоящее проклятие

      — Ну так что? Теперь ты, конечно, призна́ешь, что... Я втянул носом и выдержал паузу, подыскивая название тому, чего добивался всё это время — раскрывая душу и размахивая своим мнением и чувствами, как палкой с нанизанными подштанниками.       — ...поспешила с выводами? И возьмёшь обратно свои слова... — скорее навязывая капитуляцию, чем с искренней обидой, добавил: — ...что мне «плевать на окружающих»! Нерешительная мина прилипла к Эванс лопнувшим пузырём «Друбблс». Нет смысла врать, её блуждающий по полу взгляд и закушенная губа… отвлекали. Хотя не настолько, чтобы мне снова оказаться сбитым с толку, и утонуть в раздумьях: получилось бы у нас что-то или нет. Да и самое сильное, что заставляло чувствовать меня не в своей тарелке — не бесконтрольные фривольные мыслишки. По-настоящему выводило из себя, что я не мог «дать непреложный обет»: это Эванс так хорошо размышляет над вопросом (здорово, если она и правда над ним задумалась, да?) или всего лишь...       — Ты имеешь в виду… Ох, извини, конечно, но я не понимаю, что в таком случае… Даже профессор Дамблдор ничего не поймет с таким объяснением, как у тебя… ...бубнит себе под нос, как задушенный подушкой громовещатель и от нечего делать разглядывает рукава.       — Что, Лилз? Неожиданно сложно оказалось примириться с тем, что ты ошиблась? — спросил я, оборвав бормотание. На самом деле, процедил сквозь зубы с сочувствием, таким же настоящим, как восторг Люциуса Малфоя от встречи со мной в Министерстве Магии. Прочистил горло, пытаясь оставаться спокойным. — Что за свинство! А я-то считал, префекты должны во всём подавать пример... На «свинстве» Эванс предсказуемо вскинула глаза. Видимо, собиралась потребовать, чтобы я следил за языком. Что? Нет? Неужели решила что-то пооригинальнее придумать? Или засмотрелась на желваки на моём лице (по ощущениям) размером с грецкий орех, точно у помешанного, который пытается гору сдвинуть с места? Во всяком случае, она молчала несколько секунд, прежде чем произнести задумчиво:       — Согласись, ты на себя не похож. И… к твоему сведению, мои обязанности старосты никак не мешают мне отличать правду от «недоразумения». Но если я действительно ошиблась, то что же тогда… Я прищурился, всё равно не сообразил, что заставило Лилз усмехнуться, будто улыбка — преступление. Как кража, незаконный оборот веритасерума или подпольное колдоказино. Или как если шепнуть одиннадцатилетке, что на распределении ему предстоит встретиться один на один с кровожадным вампиром. Эванс втянула нижнюю губу и снова, точно в ежегодную брошюру «Старосты, достигшие власти», уткнулась взглядом в рукав. Нет, я не понял этого её выражения, и всё же, коротко взвизгнув ботинком, передумал уходить.       — Если то, что я видела — недоразумение, тогда что, по твоему мнению, будет правильным… — негромко продолжила Лилз. Сложно было сказать, вопрос это или рассуждения вслух. — Я слышала... Нет. Ты должен объяснить.       — Какая жалость, но я не был «осведомлен», — отозвался я (продемонстрировал, что тоже умею заключать слова в многозначительные кавычки), — что понадобится объяснительная записка в виде эссе на тридцать свитков! Я не кричал — наверное, стоит этим гордиться. Но, развлекаясь мыслями — почему слово «должен» ещё не списке запрещенных заклятий — я чувствовал себя таким же хладнокровным, как... прыгнувшая в камин жаба. Ощущение выросло до небес, когда выяснилось, что уступчивый тон Эванс — обычная лапша на уши… Коснувшись летучего тёмно-рыжего локона на шее, Эванс напряглась, нос наморщила. Я заметил лёгкую краску в её лице. Пытается сдержать фырканье? И заговорила она уже не так примирительно:       — Очень хочешь услышать от меня «да, я была не права» и… всё такое прочее, не объясняя, что с тобой стряслось? «Самонадеянный придурок» — она, конечно, не добавила этого вслух, добродетельная сучка. Однако, мгновение спустя я умудрился поймать из-под ресниц её взгляд и вполне ясно прочёл в нём, что она обо мне думает.       — «Я хочу поговорить, нам есть что обсудить» ты сказал, а не что-то вроде «эй, слушай сюда», как обычно говоришь, — холодно продолжила она вслух. — Мне, правда, стало интересно… Я посмотрел на её губы (на них до сих пор розовел след от зубов) и мне до щекотки в нёбе захотелось поинтересоваться: не собирается ли детка Лилз лично закатывать мне губу своей волшебной палочкой? И что она думает о мантикорах или химерах, с анатомией которых может познакомиться поближе. На своем опыте, так сказать…Шутка! Два против трёх, что шутка. И всё же я бы предостерёг Сохатого «клясться своей метлой». Эванс отстранённо погладила гриву кончики волос, а затем протянула с совсем другой интонацией:       — Но я не понимаю, почему именно ты, который всегда… Выскользнул из рыцарских перчаток щит? Ветер открыл окно где-то на этаже? Дверь хлопнула? Я невольно взглянул в глубины коридора — туда, откуда прилетел слабый неразборчивый звук, и подумал невпопад: вздох за́мка мог бы быть таким, представляй он из себя существо из крови, плоти и магии, с разумом и сердцем. И с лёгкими, вроде надутых бумажных пакетов... Хотя, о чём я! Когда это нужно было иметь сердце и разум, чтобы тебя считали не просто живым — прекрасным членом общества, завсегдатаем доски почёта и примером для подражания! Прервавшись, Эванс быстро оглядела ряд железных скоб для свеч и факелов, шерстяные гобелены, портреты, пол, залитый лужами дневного света. Что я смотрю на неё, она очень скоро заметила и бросила исподлобья красноречивый взгляд на дверь кабинета Трансфигурации. Я хмыкнул и сложил руки на груди. Время превращать мышей в серебряные кубки… Наверное, МакГонагалл сейчас с ледяным лицом проходила мимо пустых стульев или издали прожигала их взглядом, позволив очкам съехать на кончик узкого носа. Хмык вышел, признаться, далёким от заинтересованного, да и посмотрел на дверь я совсем не так, как Эванс. Отчётливо (вплоть до сложенных на волшебной палочке рук, складок на зелёной мантии и бликов на оправе) возникнув в моем воображении, Макгонагалл беспокоила меня не сильнее, чем… ногти на ногах. Или дрязги, кипящие за пропахшим уксусом и близкой кухней натюрмортом. Или отметки по СОВ. Или оторванная в пылу драки пуговица.       …утекало по склизким подземным трубам! Узнай Эванс, какое бездонное равнодушие вызвали во мне размышления об пропущенных уроках — думаю, она в глубине души почувствовала бы себя бесполезной и опять недовольно хлестнула волосами по лопаткам. Будто ей плюнули в лицо! Ведь кто угодно сдуется и руки опустит, когда отполированный значок на груди — превосходная… приманка для нюхлеров! А плоды стараний изменить мир к лучшему (по меркам Эванс, естественно; вдруг представил её кем-то, вроде старины Олливандера, с летающими вокруг складными линейками) — призрачнее сэра Николаса и его шансов присоединиться к «Клубу обезглавленных охотников».       «...на себя не похож… который всегда…» Я забарабанил по локтю, вспоминая, что собирался ей сказать. Смешное? Угрожающее?       — Я в курсе, Эванс. Возможно, я говорю по-новому, — наконец, выдохнул. Сверкнув заколкой и белка́ми широко раскрывшихся глаз, Эванс повернулась на мой снисходительный и одновременно (что уж там) кислый голос. — И это тебя, естественно, Мерлинова борода, удивляет! Но… Я издал нечленораздельный звук и припомнил кое-что из бормотания Эванс.       — …думаю, Дамблдор всё понял бы с одного взгляда, несмотря на то, что у него на носу очки, в отличии от тебя, у которой и очков-то нет.       — Не ёрничай. То, что он в прошлом месяце не наказал тебя, не значит, что теперь всегда будет на твоей стороне, — тут же возразила Эванс. — Он, между прочим, директор, а не твой… Едва она подала голос — я сразу же пожалел, что приплёл Дамблдора — директор был совершенно ни при чем тут — со вздохом устремил взгляд вверх, будто ждал помощи от потолка, и зашлёпал губами, изображая, как Эванс говорит. И правда, легко: просто закрой глаза и представь, что это дракклова МакГонагалл выпила омолаживающее зелье!       — …приятель. А я не совсем…       — По правде, зачем тебе вообще… что-то понимать? Это же не входит в обязанности префекта!       — …дура, какой ты, по всей видимости, меня считаешь! По крайней мере, не «ножка от кресла». И я прекрасно могу понять, где я права, а где… В сравнении с голосом Эванс (к дракклу осторожность, он становился всё громче и раздражённей, словно её терпение, наконец, лопнуло), перо по стеклу звучало умиротворяющей музыкой... Слова, отражаясь от стен, превратились в давящий шум. Я, кажется, перестал воспринимать их как нечто осмысленное. Перестал понимать, где я нахожусь и с кем. Мне дико захотелось сбросить это ощущение. Я скосил глаза на локоть, прекратил настукивать «Ты — это я» Коротышки Бордмана, рождественский хит на «дабл-ю-дабл-ю-эн» Потом вернулся глазами к лицу, неудержимо заливающемуся недобрым румянцем, и громко перебил:       — Если ты не дура, то почему ждёшь от меня поясняющих картинок в придачу? Тебе мало того, что я тебе сказал? Или… Ты мне просто не веришь? Думаешь, — сглотнул, избавляясь от неестественного ощущения, будто в горле застряла кость. — Думаешь, что я ни за какие коврижки не согласился бы уступить кому-нибудь кубок главного мудака школы? От в конец задолбавшей скуки выдумал… — я резко втянул воздух. — Я не буду оправдываться только потому, что это звучит для тебя, как что-то фантастическое!       — Сам сказал, что я не глухая! — торопливо рявкнула Эванс и сделала шаг вперёд, прежде, чем мне пришло в голову разочарованно хлопнуть себя по бедру и резко удалиться.       — Да! Надеюсь! Но не надо иметь орден Мерлина и щеголять физиономией на вкладышах шоколадных лягушек с пометкой «гении всех времён и народов», чтобы понять — мы подразумевали разные вещи под тем, что должна была она услышать.       — Не говоря уже о том, что Северус — не просто однокурсник, а мой… мой друг, — расслабив кулаки, продолжила Эванс уязвленно и чуть тише, — и был моим другом ещё до того, как профессор МакГонагалл дала мне вот этот значок! Лучшим другом! Конечно, мне нужно знать, если с ним что-то... Не договорив, она замялась и судорожно скользнула ладонью по рукаву мантии, точно смахивая невидимого паука. Тень пробежала по её лицу: то ли замешательство, то ли сомнение. Я не разглядел, но смутное выражение показалось мне знакомым, будто уже видел его… с полминуты назад? Я был слишком зол, чтобы обо всём этом задуматься. Эванс потёрла кончик носа и пробурчала:       — Вообще-то, Блэк, я и правда услышала кое-что, что сильно меня озада... Я тряхнул головой не в силах больше сдерживаться.       — По крайней мере, ты не можешь сказать что… Слизерин, на самом деле, чудное местечко, да? — проговорил с нескрываемым отвращением. — И то, что «твой друг», на самом деле, наслаждается великолепной школьной жизнью и прекрасно справляется — ты тоже не скажешь. Хоть в этом я, в твоих глазах, естественно, не соврал! Это… Задохнулся, отступил на полшага, быстро опустил глаза на собственную мантию. Только что — Эванс, вскинувшись натуральной мантикорой и вытаращив глаза, хотела ткнуть в мою грудь указательным пальцем с яростным криком «ты»? Но в последний момент удержала руку. Как интересно. По её мнению, я так похож на карту Магической Британии, что мой правый сосок, само собой разумеется, должен обозначать Лондон с магическими предместьями?! Я с шумом набрал в лёгкие воздуха.       — Ага... Я так и вижу, что Северус, связавшись с тобой, нахер, стал самым крутым чуваком в Хогвартсе! Хотя может… дело в другом, да. И ты просто не хочешь верить, что вот это — «ах, мне нужно знать, если с ним что-то...» — действительно произойдет. И он перестанет быть, как щенок, к тебе приклеен! — с усилием закончил, стараясь, гиппогриф меня дери, взять себя в руки, а заодно понять: с чего меня прорвало на всё это… В поисках ответа зачем-то в упор вылупился на Эванс, в то же время почувствовал, как неприятно холодеет внутри, словно от стакана со льдом. Самый глупый вопрос, который могла задать Лилз после того, как я договорил: «Да ради всего магического, какое ты имеешь право говорить о Северусе и обсуждать его, жизнь?!». Даже звучало по-дурацки, чем не повод вспыхнуть летучим порохом? Как если бы кто-то решил разузнать у волшебника-сына из сказки «Колдун и Прыгливый горшок» (не из того издания сказок Барда Биддля, что было у меня), с чего тот изменился? Я моргнул и отогнал скверное предчувствие, потому что… Разве можно найти что-то предосудительное в том, что отъявленный грубиян, пережив несколько дней и ночей в «превосходной» компании прыгающего, воюющего, расплёскивающего солёную воду и разбрасывающегося тухлым сыром котла, решил, в конце концов, помочь соседям с их бедами? Решил, что ему — не плевать на окружающих…       — В чём… Не поняла, ты меня в чём-то обвиняешь? — пронзительно выпалила Эванс. Она мелко дышала, затем резким машинальным движением опустила руку, точно рубанула по воздуху, не дав шанса догадаться: всерьёз она собиралась меня толкнуть или мне всё-таки показалось. — Не знаю… в недостаточном уме? В наплевательском отношении к друзьям? В том, что твоё «ничего ему не делал» — звучит для меня действительно очень необычно?! Я проследил за её ладонью с неясным, заставляющим каменеть чувством, потом напряг скулы, передёрнул плечами и… Нет, я не хотел орать на Эванс, на самом деле. И я не знал, как то, что я произнёс (ну, прорычал, да?), поможет мне доказать Эванс мою правоту (и её ошибку), хоть… хоть и готов был поклясться, что сказал чистую правду!       …не сделал ничего, что разрушило бы вид с трудом удерживаемого спокойствия. Спустя секунду вновь встретился с Эванс взглядом и, чувствуя себя бо́льшим обвиняемым, чем себя ощущал, сидя в железном кресле министерского зала суда, я хрипло выплюнул:       — «Необычно», да. А тебе как раз странным не показалось, что я был один, без Джеймса... Подумал с яростной иронией: мне стоит найти в словаре значение слова «спокойствие» и своими глазами убедиться, что оно не включает в себя жар на щеках, дрожь в пальцах и ком в горле.       — Нет... — Эванс неожиданно выпрямилась. Я увидел, что все её лицо стало розовым, словно она вытиралась жёстким полотенцем, но… теперь уж точно не от одного возмущения. — Конечно нет, боже. Объяснил, а не… не оправдывался! Я не имела в виду что… Ох… Я вовсе не говорю, что не верю тебе! Она отвернулась и взмахнула рукой в жесте, полном досады. Я непонимающе вскинул брови, бессознательно задержал дыхание, потом заметил про себя: Эванс не выглядит одной из мраморных волшебниц, чей лоб всегда гладкий, а кожа под глазами — холодная и сухая. Напротив, казалось, она вот-вот снова начнет кусать губы и сжимать пальцами переносицу. Её захлёбывающийся возглас застал меня врасплох.       — Значит, веришь? — уточнил я вслух через какое-то время. Естественно… тише, чем говорил прежде.       — Я хочу разобраться, — Эванс осторожно покачала головой, — По-твоему, я должна теперь не задавать никаких вопросов? Пытаясь отмахнуться от разочарования (пару мгновений назад, когда покрасневшая Эванс выравнивала дыхание, я уже начал надеяться на утвердительный кивок), я снова закатил глаза. Как это? Сверля меня сузившимся взором после шутки про записку в тридцать свитков — что она говорила? Несомненно, услышать от неё всего-навсего «да, я была не права» было бы идеально!       — По-моему, ты просто должна теперь перестать беспокоиться, что Севе… Прервался на полуслове. Всё потому, что опустив взгляд (всё ещё достаточно раздраженный) я, точно на острую ветку, напоролся на... нет, очень уж задумчивое выражение глаз Эванс! Сведённые брови. Вновь наморщенный нос. В конце концов, не мог же я вечно игнорировать быстрые, но… странные изменения её лица? Не теряя челюсти и не закатывая глаза от изумления — она всё же смотрела на меня по-новому?       «Два раза. Нет, третий… » И раньше, чем я успел подумать, как густо и узнаваемо воняет палёная шерсть, с языка сорвалось:       — Снейпа... Что Снейпа подвесят вверх ногами, или бросят какую-нибудь гадость ему в котёл. Или напихают снега за шиворот! Переведя глаза на факел за спиной Эванс, я пятерней убрал растрёпанные волосы со лба. Меня захватило странное обрывающееся чувство, от которого хотелось коротко и нервно рассмеяться. Зарываясь пальцами в затылок, я ощутил полнейшее убеждение: под напором любопытства Лилз самое большее через полминуты, извиваясь, как вейла на танцплощадке, я не вытерплю и расскажу ей... И когда она, бедняжка, придет в себя… Ей не придется больше мотать себе нервы на счёт того, что я только что перечислил. Ей даже в голову не придет думать обо мне исключительно как о человеке, что находит удовольствие в превращении какого-нибудь раздражающего слабака в слизня! Я всё-таки тихо засмеялся. Ну, а что если… Лилз была права в двух вещах (и не важно, что она ни одну из них так и не произнесла вслух). Первая: честно говоря, она имела право обозвать меня (с чувством, с присвистом, сквозь зубы) драккловым придурком. Чем, если не мудачеством в глазах Лилз выглядело стремление поставить её перед фактом, что «реки текут вспять, домовики приказывают магам, а гоблины просто так горстями раздают галлеоны»? Вот только ссориться с ней в мои планы не входило. Как же так вышло, что громкий голос — «ты меня в чём-то обвиняешь?» — ещё звучал в ушах противным металлическим визгом? А вскинутая напряжённая рука, темная против света, стояла перед глазами, заставляя моргать?       …Если всё, что она сделает, когда узнает, подоплёку интересующих её изменений — заявит, чтобы я держался от Снейпа подальше? Что тогда? О, да. Я не страдал недостатком фантазии, поэтому без проблем представил этот отвратительный «макгонагалльский» тон, от которого сворачивалось дохлым флобберчервём любое желание говорить о чём-то кроме дешёвых шуток и школьных занятий. И осуждающий вид, какой примет Эванс, когда я с усмешкой, полной издевательского соболезнования, выскажусь ей в лицо: «Раньше у тебя никогда не получалось отбить у меня охоту связываться с Северусом. Думаешь, получится на этот раз? Ты много на себя берешь, детка. Я свободный человек и даже… даже не «твой приятель», если говорить на чистоту. Кто ты такая, чтобы решать с кем и на каком расстоянии быть Сириусу Блэку?» Это была странная мысль, но мы с Эванс не были настолько близки, чтобы понимать друг друга там, где сложно (может быть, совсем невозможно) найти слова. Мы никогда не были друзьями — вторая вещь, в которой Эванс оказалась права. На мою насмешку она фыркнет, наверное: «Я кто такая?! Я друг Северуса, а вот ты…» А я скажу, что она тупая сучка и не стоит того, чтобы Джеймс за ней бегал. Это значило никакого тыквенного сока в бутылке из-под огневиски. Никаких шарфов. Никакого «не заставляй беспокоиться о тебе».       — Это никогда не было весёлым, — строго сказала Эванс, заглушая мой сдавленный смех, и всё же, когда я взглянул на неё, уголки её поджатых губ предательски дёрнулись вверх, точно уровень рубинов в часах после удачного матча. Я снова не понял, что она значила, её загадочная улыбка. Эванс всё равно, как я зову её «лучшего друга»? Не то чтобы я всерьёз беспокоился была ли она достаточно внимательной, чтобы заметить оговорку, но дракклова неопределённость нервировала. Она определённо не входила в список самых приятных чувств на свете. Что-то мелькнуло на краю сознания... Я поёжился, словно от ветра, хотя в коридоре ничего не поменялось, и воздух оставался неподвижным.       — Во-первых, я не хочу ни к кому относиться несправедливо, даже если в прошлом кто-то меня сильно раздражал, — хмыкнула Эванс, давая знать, что не закончила. — А во-вторых… …да, пусть я сам и затеял весь разговор «о недоразумениях», но теперь, прилично вытянув из меня душу, он казался мне неприятным, бесполезным и… просто скучным.       — ...как ты можешь сомневаться! Конечно, я хотела бы, чтобы Северус...чтоб у него всё было хорошо, чтоб вы с Поттером, например, перестали его доставать! И гм, конечно, без всех этих ваших дурацких прозвищ лучше, бальзам на уши… Понятия не имею, почему ты хочешь меня запугать или запутать, не доверяешь мне или считаешь глупой девчонкой, или просто дразнишься и задираешь нос, Блэк, но мне кажется, я имею право знать, — Эванс выглядела невозмутимой, будто и не было между нами никаких громких выяснений, и говорила уверенным голосом, пользуясь тем, что я не перебивал. Но, пристально всматриваясь в её сосредоточенное, остывающее лицо, едва ли я… внимательно её слушал, — что заставило тебя, наконец, через столько времени, прислушаться к моему совету! Разве нет? Я не сопротивлялся вспыхнувшей в душе досаде. Хотя причину, по которой мне вдруг захотелось испортить Эванс настроение, назвать как следует я бы не смог. С трудом дождавшись, когда она закончит говорить, заложил руки за спину, усмехнулся и произнёс:       — А мне вот интересно… По какой такой причине, я не могу спросить у тебя, как ты узнала об особенных отношениях Римуса с… противоблошиным зельем? С удовольствием проследил реакцию, (через пару секунд, едва до нее дошло): как если бы я вместо того, чтобы сказать спокойно, внезапно крикнул ей в лицо — Лилз вздрогнула и недоверчиво уставилась мне в глаза.       — Кажется, это не твоё… В зрачках тревожно забились отблески дневного света, а таинственная улыбка увяла так быстро, что я удивился и невольно заинтересовался: что всё-таки было в мыслях у Эванс, когда она улыбалась? Вместе с тем грудь мне распирал довольный смешок и, не став себя сдерживать, я чуть наклонился и ехидно воскликнул:       — Попалась, Лилз! Как раз таки моё — от начала до конца. Ты ведь не забыла, что Лунатик мой друг?       — …не твоё дело, — повторила Эванс ровным тоном, непроизвольно коснулась значка, потом снова, в который раз, погладила выбившиеся из хвоста волосы на шее и плече. Помолчав мгновение в растерянности, она нашлась: — Нет, я не буду отрицать очевидное, но я не виновата в том, что случайно узнала что-то, чего не должна была узнать. Это ваша вина и ответственность. Я могла бы поклясться, что не собираюсь болтать направо и налево о Лунатике, как ты говоришь, — тут её тихий голос ощутимо дрогнул, а пальцы, что теребили мелкие волнистые пряди, судорожно сжались, — но не буду. Клясться не буду. Я хочу сказать... Римусу следует быть осторожнее, — посмотрев на меня, Эванс слабо дёрнула щекой (видимо, моё ухмыляющееся лицо не внушало доверия) и произнесла резче и настойчивее: — Послушай меня. Вам всем нужно быть осторожнее, если не хотите, чтобы он, в конце концов, нажил себе неприятности. Или даже вылетел из школы!