Самое настоящее проклятие

Я подпрыгнул и буквально выскочил из собачьей шкуры словно из ванны, полной кипятка. Ноги крепко ударились о снег. Я едва не потерял равновесие, пару секунд ошалело моргал, привыкая к изменившемуся миру.  — Что за херня! Джеймс! Порыв ветра унёс мой хриплый, ещё похожий на визг и лай, возмущённый крик. Я побежал по сугробам к Визжащей Хижине, Джеймсу на встречу, сгорая от желания сказать ему пару ласковых и, может быть, дать по шее.  — Сохатый, твою ж метлу! Ты знаешь, сколько я здесь проторчал, пока ты окучивал эту деваху?! — наверняка, его покоробило приплетание Эванс, но я был слишком зол, чтобы следить за языком. — Ты совсем ебану… Злясь на Джеймса, я полыхал, как чёртов феникс. Но его появление означало, что муки одиночества и унылого ожидания кончились, и этому я сильно обрадовался. И когда я, расставив руки, завернул за угол Визжащей Хижины, моё лицо, вопреки нарывающимся на драку словам, само разъехалось в широкой улыбке. Я содрогнулся всем телом. Через много-много лет, когда мы с Джеймсом, седые, лысеющие и обрюзгшие, сидели бы в саду, среди цветочных клумб, в плетёных креслах, потягивая огневиски — единственное, что согревает немощные тела стариков — Джеймс наставил бы на меня узловатый палец и с беззубым смешком припомнил этот случай, когда я невероятно удивился, увидев нашего друга оборотня — в полнолуние, рядом с Хижиной. Лунный свет блестел на серой шерсти, кое-где побитой старыми шрамами. Стоя на трёх лапах (одну — поджал, будто только что собирался резко отпрыгнуть в сторону) и глядя прямо на меня, оборотень недружелюбно ерошил загривок и прижимал к голове уши. Я не мог оторвать изумленного взгляда от нервно дёргающейся влажной пуговицы волчьего носа. Она всё дёргалась, жадно втягивая в себя воздух. Я мельком подумал: спасло меня только то, что я появился внезапно, и он ещё не решил опасность я или добыча. Что за мысль… это же Римус! Отступив обратно к углу Хижины, я слепетнул бодрым тоном, заглушил хруст снега под дрогнувшей ногой:  — Эй, Римус, я думал, ты убежал в лес! — Римус ответил на мои слова тем, что, наморщив морду, глухо заворчал, ещё сильнее прогнулся в хребте — обозначились сквозь шерсть острые лопатки — и крадучись начал ко мне приближаться, — Римус, ты…чего… Между зубов, в облаке выдыхаемого Лунатиком влажного пара, мелькнул широкий розовый язык. Возможно, что-то такое видят жертвы нападения оборотней в последний раз в жизни. Я имею в виду настоящих оборотней, которые скрываются в лесах, едят сырое мясо, не стригут волосы и ногти, не делают домашних заданий и, конечно, не носят блестящих префектских значков! Лунатик мягко перебирал длинными жилистыми лапами, не сводил с меня глаз, в которых, как маленькие луны, сверкали огромные зрачки. Он был уже в нескольких ярдах от меня. Достать палочку? Я успевал это сделать. Но это же, чёрт возьми, наш Лунатик… Хруп, хруп, хруп. Снег весело трещал под приближающейся тенью. Я услышал топот, но не мог отвернуться от сводящего лапы вместе — для прыжка — Лунатика, пока тень окончательно не превратилась в благородного оленя. Он, как живой таран, во весь опор скакал по пустырю к Хижине. Я невольно вскинул руку, пытаясь то ли защититься, то ли каким-то резким жестом или криком заставить Лунатика вспомнить, что больше двадцати дней подряд, вплоть до этого особенного дня, он был обычным, правильным и чуть застенчивым парнем с которым я делил превратности школьной жизни и скромные радости. Между оленем и оборотнем осталось всего ничего, Сохатый наклонил увенчанную рогами косматую голову. Но прямого сокрушительного столкновения не произошло: оборотень напряг тело, гибкое, сильное, не чета человеческому, и отскочил прочь от меня. Этого мгновения мне хватило, чтобы прийти в себя, вернуться в шкуру Бродяги — так быстро, что шкурка хлопнула меня по бокам. Сохатый ветром промчался между мной и Лунатиком. С трудом остановился, прочертив копытами полосы в снегу, развернулся, всхрапнул, яростно лягнул пустоту и замер, как изваяние, шумно выдувая пар из ноздрей. Мои рёбра ходили ходуном, сердце колотилось, словно я только что вырвался из схватки. Я внимательно следил за Лунатиком — он насторожённо вертел головой, скалился, и прижимал худой живот к снегу, готовясь к новому прыжку, столь же лёгкому, и стремительному. Неприятный, липкий, как пот, осадок остался от того, как он подкрадывался ко мне. Если бы Джеймс не появился настолько эффектно и вовремя, мне бы пришлось достать палочку и направить её на Римуса? Я никогда не думал об этом. Я отмахивался от слов Римуса о том, что он не хочет навредить кому-нибудь. Подумаешь, раз в месяц покрывается шерстью! Не слишком ли он переживает?! Но я мог сказать точно: ему было бы очень неприятно осознать утром, что этой ночью он нечаянно загрыз своего друга. Мне страшно хотелось позвать его: «Эй, Римус! Римус!». Но я снова мог только вытаскивать слюнявый язык, скулить и лаять. В конце концов, ничего же непоправимого не случилось… Словно догадавшись, что возможность попробовать на вкус чьё-то горло от него ускользнула, Лунатик поднял острую морду к луне и оглушительно завопил. Долгий и зловещий вопль, от которого поднялись волосы по всему телу, словно жёсткая стальная щетина. Я стоял, широко расставив лапы, покрывался неприятными мурашками и… чувствовал к Римусу что-то вроде жалости. Если б я был человеком то, наверное, не мог бы сейчас говорить от застрявшего в горле кома. Пожалуй, я сочувствовал Лунатику. Не тому, конечно, что разорвать меня на мелкие кусочки у него не вышло, а бесконечному разочарованию, звучавшему в диком голосе. Казалось, даже луна не светила так же ясно и ровно, пока нечеловеческий вопль не затих, не превратился в писк, тоньше паутинки. Из-за таких криков и стонов, ни на что не похожих, и звуков ломающейся мебели по Хогсмиду бродит слух, что старый брошенный дом на отшибе захватили одни из самых злобных призраков Магической Британии. Может, я бы тоже так думал, если бы в своё время не выяснил правду. Не сразу узнав своего ночного спутника, Лунатик опасливо подобрался ко мне, понюхал снег, где раньше стоял я-человек. Я вопросительно вильнул хвостом, но, занятый свежими следами, он не обратил на это внимание. Неподалёку в лунном свете рисовался гарцующий тонконогий олень. Где-то рядом перепуганно пищала крыса. Лунатик, сунув свою морду в разворошенный сугроб, фыркнул так растерянно и знакомо, что я обрадовался: всё нормально, не произошло ни чего такого, из-за чего можно было бы хвататься за голову. Не успел я совсем успокоиться и игриво шлепнуть лапой Лунатика по носу, как он вдруг сорвался с места, проигнорировав мой полускулёж-полусвист, и уверенно потрусил в сторону от Визжащей Хижины. Быстро выбравшись из низины, он перешёл в волчий галоп. Какое-то время я недоуменно глядел Лунатику вслед… Облачный спрут дотянулся до луны, пожрал её, и всё вокруг мгновенно потемнело. …а потом по позвоночнику прошёл отчетливый холодок — разрезая снежную пустыню, оставляя за собой цепочку следов, Лунатик быстро бежал в сторону огней деревни, туда, где невидимой линией тянулся забор. Мы с Джеймсом не сговариваясь бросились следом. *** В Хижине было темно. Я едва мог разглядеть лица друзей в сером утреннем свете, проникающем в комнату через узкие щели в досках на окнах. Джеймс сидел прямо на деревянном полу, опершись локтем на смятую кровать и скрестив щиколотки — почти по-турецки. Он с небрежностью, выдающей его усталость, тёр свою волшебную палочку краем мантии и поглядывал на меня исподлобья странным, внимательным, но не злым взглядом. Питер устроился на кровати, в ногах Римуса. Кажется, он уже несколько минут как дремал, мерзляво прижав коленки к груди и привалившись к стене. Разноцветные носки Питера сползли. Они, длинные и мокрые, свисали с края кровати, словно собрались убежать от него. Обувь Хвоста валялась где-то под кроватью. Бледный и обессиленный Римус лежал на спине, закутавшись в новое, целое и чистое, одеяло. Он не спал. Неподвижно смотрел в медленно светлеющий потолок. Его потрёпанные, слабо мерцающие остатками чёрной ваксы ботинки аккуратно стояли рядом с опрокинутой тумбочкой. Ветер, что бесился всю ночь, как разъярённая драконица, к утру совсем успокоился, и снаружи не доносилось ни одного звука. В глубокой тишине, нарушаемой только шорохом мантии Джеймса, деревянным скрипом, который издавала его палочка, мой голос звучал как-то чужеродно, но я старался не обращать на это внимание.  — Они бы обошлись и без меня, если бы это было возможно. Я уверен, моё присутствие в Министерстве — просто формальность. Мамочка обмолвилась: у них там всё решено. Знаю я, как они всё решили, каким образом решается всё в этой семье. Ну, а если кто-то и надеялся, что меня посадят в Азкабан или исключат из школы…  — Кто бы мог пожелать тебе такого, Бродяга? — насмешливо вставил Джеймс, в слабом свете придирчиво осматривая палочку, а я вдруг подумал о золотых котлах про которые говорил Снейп и раздражённо переплёл пальцы в замок. Меркантильный засранец попрекнул меня родительскими галеонами? Но я же отличаюсь от Лестрейнджей или Малфоя, любителя трясти кошельком направо и налево. Хотя бы тем, что за моё «нарушение» меня стоило бы похвалить, а не наказывать! Я не… я не прячусь за чьей-то спиной или под юбкой! Джеймс почувствовал, что сказал что-то не то, поднял голову, и я, рассеяно глянув на лежащего неподвижного Римуса, быстро продолжил: — В какой-то степени ведь это даже неплохо, что родителям пришлось похлопотать за меня? Думаю, мамочке это не слишком понравилось. Она могла бы потратить эти деньги на что-то более достойное, чем вытаскивание непутёвого сына из неприятностей. Я усмехнулся, согнул ногу в колене и с шорохом, прозвучавшим в тишине так, будто Хижина готовилась рухнуть нам на головы, упёрся в стену подошвой. Получить наказание, как любой другой ученик, или воспользоваться хлопотами родителей — какая разница, что лучше, если выбрать-то мне не дали? От таких размышлений я только злился и больше ничего. Джеймс неопределённо пожал плечами, и я протянул, словно оправдывая своё мрачное настроение (с чего оно вообще должно быть хорошим?): — Ну, если б у тебя были такие родители, как у меня, ты бы… Я не договорил, чуть наклоняясь и пристально вглядываясь в Джеймса. Он хмыкнул и обронил:  — Я, наверное, сбежал бы. И никто бы не назвал меня трусом. Я вновь взглянул на узкую кровать и занявших её Римуса и Питера. Над светлой курчавой головой Хвоста, которая опускалась всё ниже, стремясь уткнуться ему в колени, тянулся рассветный луч, тонкий и бледный, почти незаметный. Он ударял в противоположную от заколоченного окна стену. — Жаль ты не видел, как разозлилась МакГонагалл… Я упорно делал вид, что этот непринужденный разговор — единственное, что занимает меня. Но, честно говоря, я никак не мог понять, чего Римус тянет? Вместо того, чтобы слушать о моих семейных проблемах, разве он не хочет обсудить… то, что произошло у Визжащей Хижины несколько часов назад? Не то чтобы я рвался из кожи вообще что-то обсуждать — как бы ни был я плох в Прорицаниях, но предчувствовал, что беседа могла выйти неприятной — и всё же это не давало мне покоя. Разве… я не был немного виноват?  — Правда? — улыбнулся Джеймс. Я кивнул, улавливая тихое умиротворённое сопение Хвоста. Невольно понизил голос, чтобы не будить его.  — О, я думаю, мамочка совершила большую ошибку, когда при МакГонагалл заговорила о дурном влиянии факультета! Это надо было видеть. Клянусь тебе, я долго буду помнить «Прошу меня извинить, Вальбурга»… После небольшой паузы я негромко и отрывисто пробормотал, глядя на свои нервно сцепленные руки: — По её мнению, мне лучше учиться в Дурмстранге. Я точно сбегу из этого гадюшника, который они называют домом, если она только попытается… гм… она сказала, что заберёт меня зав… сегодня вечером, впрочем, да… я ведь уже говорил. Я нахмурился, зная, что в моём голосе прозвучала явная обида, хотя я всего лишь хотел вернуть Джеймсу его сочувственную фразу. Убрал руки за спину. Подумал: стоит достать палочку и зажечь свет, резкой, яркой вспышкой разогнать серый полумрак. Мне казалось, моя голова взорвётся если я произнесу хоть ещё одно слово, связанное с матерью! Джеймс поджал ноги, чтобы встать, сменить расслабленную позу. В повисшем молчании я в который раз искоса посмотрел на Римуса, и почувствовал, как, несмотря на прохладный воздух, моё лицо вспыхнуло, словно от хлёсткой пощёчины. Измученный ночной гонкой и неутолённым желанием растерзать всё вокруг Римус пока не задавал мне никаких вопросов. Если бы задал — как бы я на них ответил? Почему я человеком ошивался у Хижины? Забыл, что оборотень бродит где-то рядом? Совсем я спятил, что ли… Ужасно злился на Джеймса и хотел накричать на него? Тоже не годится. А выходит, что и злился, и забыл… Палочку я так и не вынул. Оттолкнулся от стены, с резким выдохом повернулся к Римусу, не зная, что говорить, но решив, что хоть что-то сказать ему надо. Или хотя бы обратить на себя внимание. Я не успел произнести ни одного слова, потому что Джеймс, поднявшись на ноги, тронул Питера за плечо и одновременно удивлённо воскликнул:  — Ты дрыхнешь, Хвост?! Ты что, совсем не слушал Сириуса?! От разочарования и в то же время облегчения (слишком сильного и быстрого, пожалуй) я стиснул в кулаки заложенные за спину руки. Питер недоумённо пялился вокруг сонными разомлевшими глазами, с виноватым видом покосился на меня, разлепил губы и прохрипел:  — Я… я вовсе не спал! Я только на секундочку глаза закрыл! Джеймс поставил колено на коротко взвизгнувшую кровать, цепко удержал Питера за плечо. Даже Римус, комкая одеяло, подобрал ноги и приподнялся, чтобы взглянуть на дурачащуюся парочку. Джеймс усмехался и качал взъерошенной головой.  — Ну ты и соня! — он весело обращался к Хвосту, смачно хлопнул его по плечу, — Ладно, не увиливай, я всё видел. Но на этот раз мы с Бродягой тебя извиним. Только потому, что сегодня необычный случай. Мы и правда убегались, когда уводили Лунатика от Хогсмида. Последние слова Джеймса — говоря их ровным тоном, он на автомате повернул голову к Римусу, и я тоже с интересом посмотрел на Лунатика — слегка заглушило бормотание Хвоста, удивительно стойко пытающегося оправдаться.  — Ну, Джеймс, я же говорю, что не спал, а только чуть-чуть… — Питер потёр лицо и поёжился. Видя, что ему всё равно не верят, он вздохнул, подтянул один носок едва ли не до колена, и, шевеля пальцами на ноге, задумчиво отметил: — Кажется, пробежали миль десять, не меньше! Я недоверчиво хмыкнул, потому что, конечно, месили снег и прорывались через кусты мы с Сохатым, а коротколапый Питер почти сразу маленьким серым комочком забрался оленю на спину. Джеймс, кажется, подумал о том же самом и, отпустив Питера, рассмеялся. Мы — я, стоящий у стены, заспанный Питер, Римус с тупым, бессмысленным выражением лица — все трое смотрели как Джеймс смеётся. Ночью он был куда как серьезнее, но сейчас сложно в это поверить, да? Я мог бы прямо сейчас повернуться к Римусу и сказать ему что-то вроде «ну, ты же понимаешь, я не хотел маячить перед тобой своей человеческой рожей и…». Дальше был абсолютный туман, словно мою голову заполнил пар от неизвестного котла или звон длинных материнских серёг. Отвечать на вопросы (пусть даже обвинения) всегда легче, чем самому пытаться что-то рассказывать и объяснять. Второе — словно барахтаться посреди озёра, не зная в какой стороне берег. Вот только Римус, кажется, вовсе не собирался облегчать мне задачу, не спешил требовать от меня объяснений. Может, мне перестать пялиться на него как на врага? Момент был упущен и чёрт с ним…  — Конечно, я не так все задумывал… — потирая шею и все ещё посмеиваясь, проговорил Джеймс и будто запнулся на мгновение, невзначай скользнул по мне тёмным взглядом. Почему-то у меня возникло ощущение, что Джеймс словно ступил на тонкий лёд, заговорив непосредственно о прошедшей ночи. Не нужно быть гением, чтобы понять то, что он не произнёс вслух. Однако больше он ничего мне не скажет, потому что… я отвёл глаза, поморщился и вдруг пожалел, что рассказал о матери именно сейчас. Снаружи Хижины светлело. Джеймс прошелся по комнате, скрипя досками, потягиваясь до треска и жмурясь. Его лицо в голубых предрассветных цветах приняло вдохновенное и слегка ошеломлённое выражение. Я догадался: Джеймс вспоминал недолгую погоню по ночному пустырю и ещё одно столкновение увёртливого, гибкого, как хлыст, оборотня и, настроенных решительно, пса и оленя. Чуть позже, когда небо полностью заволокло грозными тучами — вой ледяного ветра в ветках Запретного Леса, частый снег, скрывший ближние холмы. В те минуты кроме порывов ветра, от которых мы удачно прятались среди густых деревьев, ничего меня не терзало, не ело изнутри. Я чувствовал себя вполне обычной собакой, носившейся по лесу, вдали от человеческого жилья, в компании своей разношёрстной стаи (возможно, чертовски уставшей, но не самой несчастной собакой, да?). А потом пришло утро, тихое и ясное, словно вымытое зеркало. Вынырнув из своих мыслей, которые, я думаю, вряд ли отличались от моих, Джеймс громко продолжил:  — А что не говори! Ночь вышла… — Классная ночка. Я бы повторил, — не дожидаясь конца фразы, выпалил я, стукнулся спиной о стену. В Хижине будто стало холоднее, хотя, я мог поклясться, что сквозь доски в комнату не проникало ни малейшего дуновения и валяющиеся на полу обрывки пергамента оставались неподвижными. Подпирая стенку, я оглядел друзей: ну и кто решится мне возразить, пристыдить меня, признаться, что считает эту ночь кошмарной? Джеймс с неуверенной ухмылкой глядел на меня, замерев на середине комнаты. Когда я после Зелий наболтал ему всякого… а он подумал, что я говорю про Римуса — неловко получилось. Римус тоже мгновенно повернул ко мне голову. Я встретился с ним взглядом, на какую-то секунду, и он поспешно стал выпутываться из-под одеяла с такой странной неестественной сосредоточенностью, что Джеймс с Питером перестали пялиться на меня в тяжёлой тишине и уставились на него. Римус-то… скорей всего был со мной не согласен. И — я ведь не дурак и не слепой — точно не хотел повторять сегодняшнюю ночь из-за которой он был так несчастен и бледен. Больно прикусив губу с внутренней стороны, я молча смотрел, как он спускает ноги с кровати, заторможенно ищет глазами ботинки…  — А мы не опоздаем на завтрак? Неуютное молчание прервал обеспокоенный хриплый вопрос Питера. Римус встал, и Хвост поспешно соскочил с кровати, словно он не мог сидеть на ней один, только с кем-то ещё. Если мне не показалось, Джеймс, ловким движением выпинывая из-под кровати обувь Хвоста, бросил на Питера благодарный взгляд. Но я мог ошибаться, потому что сказал он нечто другое:  — Так ты не только соня, Хвост, но и обжора! — возмутился Джеймс, прищурился и с довольным видом поглядел на Хвоста сверху вниз, — Но ты знаешь, мы вполне можем опоздать на первый урок, однако позавтракать — всегда успеем. Я хочу сказать… Римус с ничего не выражающим лицом нагнулся за стоящими у тумбочки ботинками и пошатнулся, то ли от накатившей слабости, то ли он просто споткнулся обо что-то — это было не мудрено в такой темени. Я и Джеймс, с другой стороны, сорвались с места. Джеймс ухватил Римуса за предплечье, не дав ему упасть. Он оказался на полшага впереди. Мои руки замерли в несколько дюймах от Римусовых плеч.  — Ты как? — встревожился Джеймс, мгновенно забыв, что он хотел сказать Питеру, удивлённо заглянул в лицо Лунатику. Римус повернулся ко мне спиной, и я не мог видеть его лицо, когда он снисходительно ответил Джеймсу:  — Словно на мне потопталось стадо оленей. Спасибо. Вам, думаю, уже нужно идти? Я, слегка смутившись непонятно чего, опустил руки и, скрипнув половицей, отступил назад, туда, где стоял раньше. Заметил попутно, что предплечье Римуса, в которое вцепился Джеймс, мелко дрожит. Сохатый сделал вид, что оскорбился до глубины души, когда Римус — ни стыда ни совести! — съиронизировал над его полным искреннего волнения вопросом. Сохатый громко фыркнул. Питер приглушённо бухнулся на колено и склонился над своим ботинком. Питера, наверняка, испугало предложение Джеймса «прозавтракать» время первого урока. А я всё думал, отчего мои ладони остались висеть в воздухе? Странно, я был уверен, что схвачу Римуса за плечи раньше, чем подскочит Джеймс. Ведь не стал бы Лунатик специально отшатываться от меня? Или… Часть шутливой перепалки между Джеймсом и Римусом я пропустил.  — Я просто хочу сказать, что не нужно так расстраиваться, — «пятился» Римус, — твой план всё равно попахивал безумием, — негромко проговорил он с привычной бледной улыбкой. Бледная, спокойная, всегда одинаково сдержанная и доброжелательная, она внезапно стала меня раздражать. Я быстро повернулся к поднявшемуся Хвосту, будто хотел заговорить с ним (Питер отряхнул колени и растерянно поднял на меня глаза), но, тупо уставившись на него, так ничего ему и не сказал.  — Ну, я так не думаю, — небрежно возразил Римусу Джеймс, видимо, они спорили о жгучем желании Сохатого подшутить над мисс Розмертой, — не думаю, что хоть кто-нибудь догадался в чём дело!  — Ты бы мог сварить подходящее зелье, если тебе так хотелось, — сбивчиво предложил Римус с одной из самых жалких своих улыбок, — Это было бы безопасней и не пришлось ждать… полной луны. Римус подбирал слова, и я заметил это. Но что такой осторожный тон мог значить, я не понял. Ещё одна вспышка раздражения отозвалась в голове глухим рокотом крови. Я уже заявил, что ночь была классной, и никто мне не возразил, ни Джеймс, ни Питер, ни сам Римус. Глупо было возвращаться к этой теме. К тому же одновременно с Римусом открыл рот и Питер.  — Ты что-то хотел, Сириус? — измучившись предположениями и моим молчанием, наконец, прямо спросил Хвост.  — Что? — воскликнул Джеймс изумлённо вытаращив глаза на Римуса, — Мерлин! Ты за кого меня принимаешь, чтобы я возился с зельями?! Я рассеянно моргнул, сфокусировался на Питере.  — Не знаю как ты, Хвост, но я ужасно… — проговорил, сжимая кулак, чтобы несильно двинуть Хвоста в плечо.  — Я же не Нюниус. Гхм… Не Снейп.  — …голоден! — выговорив это, я замер и против воли резко обернулся к Джеймсу, едва не рявкнув: «пошёл в жопу!». От моего нервного крика с Хижины наверняка слетела бы крыша. Джеймс был искренен в своей оговорке и не думал поддевать меня, по крайней мере, не в этот раз. Однако я вовсе не хотел быть кому-то признательным. Эй! Разве Бродяга хрустальный, чтоб разбиться от одного случайно брошенного слова?! Только я и вправду едва не наорал на Джеймса, потому что сейчас, рядом с притихшим Римусом, меньше всего мне хотелось вспоминать о Снейпе и о том, с каким упрямством он меня отталкивал. Эти мысли сыпали соль на свежие раны. Чувствуя мой прожигающий взгляд, Джеймс напряг плечи, повернулся к Питеру: — Пит, не спи! Все равно самая лучшая подушка — это учебник, — криво ухмыльнулся он, сменив тему, воодушевлённо поднял руки, — Давай накроем тебя мантией-невидимкой, и ни один профессор не потревожит! Я, наверное, успокоился бы и даже подколол бы Хвоста, сравнив его аппетит с прожорливостью крохотной крысы. Но на лицо Римуса беззвучно легли первые яркие лучи и Джеймс тут же перевёл взгляд обратно. Да и я тоже. Лунатик не отступал в тень, он только болезненно щурил припухшие и красные от бессонницы и чёрт знает от чего ещё глаза. Джеймс, как ни в чем не бывало, подмигнул ему:  — Надеюсь, Помфи не сильно удивится синяку в форме копыта на твоем боку, Римус. Может, она подумает, что к тебе ночью приходили единороги? Я мог бы пошутить про дев и девственников. Это было бы мило и так похоже на меня, правда? И всё же я почему-то продолжал молча смотреть на Лунатика. — Ну, я это заслужил, да? — наконец, еле слышно произнёс Римус, скосил на меня глаза, заметив мой пристальный взгляд, — будет… будет неловко, если вас заметят тут. Идите завтракать, ребят. Джеймс глянул в потолок, но, кажется, спорить в Римусом не собирался. Я подумал: Сохатый вообще ведёт себя… слишком обычно. Подчёркнуто непринуждённо. Наверняка, он, как и я, всё это время немного притворялся, что в порядке. Наверняка, он растерялся, когда увидел Лунатика, в полной готовности прыгнуть на меня. Не знал, что делать. Я даже мог бы разозлиться, пихнуть Джеймса кулаком под рёбра, сказать: «если бы ты пришёл вовремя — ничего бы не произошло». Но это так мелочно и так невозможно — всерьёз обижаться на кого-то вроде Джеймса.