Капитан

Томас вошел в раздевалку никем не замеченный, но оно и неудивительно. На Зэбенер Штрассе было тихо даже для воскресного утра. Не считая необходимого минимума, персонал Баварии, шумно отметивший вчера победу, отсыпался вместе со всеми игроками и болельщиками, изрядно выпившими за очередной триумф мюнхенского чемпиона. Голова побаливала после песен и криков на Мариенплац и празднования в широком кругу членов и сотрудников «Баварии» с семьями, запомнившегося не только танцами и огромным количеством неприличных анекдотов, но дуэтом тренера с женой, Хави с Рафиньей и, конечно, трогательными речами собравшихся. Говорили о многом: о победе, (пятой подряд - особое достижение), о фанатах (нереально громких и восторженных на последней игре), о том, как натянули Лейпциг (чего уж скрывать, все свои), о летнем трансферном окне, новых покупках и, конечно, о тех, для кого этот сезон – последний. Много хорошего сказано было о незаменимом «нуммере цвай» Томе Штарке, Маестро Алонсо, за эти несколько лет ставшим частью командного механизма их Баварской машины, и о капитане. Томас поморщился, словно от внезапной зубной боли. Опять нарушил правило. Сам придумал и сам нарушил. Это правило было у Мюллера уже давно: любая мысль, любая новость становится реальной только тогда, когда он сам себе в этом признается. До этого момента просто не считалось. Правда, иногда выходило, что чем дольше он откладывал, тем чаще невольно вспоминал о том, о чем вспоминать не хотелось. Вот и теперь мысли лезли в голову без спросу, назойливо, навязчиво, не считаясь с ним и вообще ни с кем не считаясь. Утренние новости: «Филипп Лам завершил свою футбольную карьеру яркой победой «Баварии» в Чемпионате Германии» Стоп. Не думать. Не думать об этом. Думать о чем-нибудь другом или не думать вообще. Ничего плохого не произойдет, если об этом не думать. Это было первой мыслью с утра. Если бы не чертов сосед со своей чертовой газонокосилкой, он бы до сих пор спал. Все знают, когда спишь – не думаешь ни о чем. Учитывая, как вчера погуляли, Томас мог спокойно отключиться от реальности как минимум до полудня. Пива было много. Внутрь и наружно. После пива был шнапс, а потом несколько порций еще чего-то остро-спиртного. Все складывалось благополучно: новый день должен был начаться после обеда. Не вышло. Придерживая несчастную голову затекшей со сна рукой, Томас прошаркал по дому в поисках благоверной, вспомнил, что она уже ускакала на ипподром, расстроился. Лиза, помимо несомненного таланта наездницы, обладала редким даром отвлекать его от всего того, о чем не хотелось думать. О том пенальти, который не забил. О вылете из Лиги Чемпионов. О… Стоп. Стоп. Стоп! Включил телевизор, чтобы занять задний план, и тут эти утренние новости. Пульт! Куда он бросил его? Вот черт. «Филипп Лам завершил свою футбольную карьеру яркой победой «Баварии» в Чемпионате Германии» Где этот воскресный газонокосильщик, когда нужно перекричать телевизор? Дома было пусто, душно, тихо. Даже собаки ленились поднять голову на дорогого хозяина в мятой футболке, растерянно стоявшего посредине комнаты, ищущего, где бы спрятаться от суровой реальности. Длинные худые ноги придавали сходство с какой-то большой птицей, не знающей, в каком направлении летние края. Пока Томас одевался, придумал повод (или оправдание) съездить на Зэбенер Штрассе, хотя отлично знал, что из всех мест это было противопоказано. «Там остались какие-то вещи, которые срочно нужно забрать», - внутренний голос стихал к концу фразы, настолько неубедительно было, но он уже завел машину. В конце концов, он взрослый человек и будет бежать от своих проблем туда, куда захочет. И вот он сидел в раздевалке под собственным портретом, опершись спиной о дверцу шкафчика. Сидел и ругал себя за то, что не хватило мозгов. По правую руку было то, о чем еще рано вспоминать, о чем еще чуть-чуть можно не вспоминать, не думать. Портрет Филиппа висел справа от его собственного. «Филипп Лам завершил свою футбольную карьеру яркой победой «Баварии» в Чемпионате Германии» Да чтоб тебя! Было уже почти одиннадцать. Оказалось, просидел довольно долго, почти сорок минут, и даже не заметил – так усердно старался не думать. В одиннадцать порядочные семьянины уже наверняка не спят. Встают пораньше, чтобы порядочно посвятить утро своей семье, встают даже с жутким похмельем. Попробуй объясни свою отговорку Юлиану. Томас решил подождать еще несколько минут, чтобы было ровно одиннадцать ноль-ноль, и только потом звонить. Может, к этому времени что-то изменится. Может, Фипс передумает… Да что за глупости! «Надеюсь, Филипп скоро заскучает дома и уже к Октябрю присоединится к нам в тренировочном лагере». Отшучиваться от того, о чем не хочется говорить серьезно – еще один его приемчик. До поставленного срока - одиннадцати - оставалось минуты две с половиной, а Мюллер уже звонил. - Капитан? «Капитан», - услышал Филипп, дотянувший до телефона, лежавшего на самом краю дивана. Знакомый бодрый голос Томаса Мюллера. - Не спишь? Куда там. Последний раз, когда он спал так поздно, они с Клаудией вот-вот ждали появления Юлиана на свет. А потом он стал убежденным жаворонком. - Нет, валяюсь. Ты? - Да так, сижу, думаю. Новости смотрел? Голос был, как он уже отметил про себя, привычный, веселый – такой, какой бывает у Томаса девяносто девять процентов времени. Но было что-то еще, и Филипп, конечно, прекрасно понимал, что. И не спрашивал. - Нет, я теперь по мультикам. Удивляюсь, что ты так рано, - усмехнулся он, зная, что Мюллер – из любителей поспать. По телевизору, который смотрел Юлиан, заиграла громкая детская песня, так что Филипп расслышал только что-то невнятное про «законе против газонокосильщиков». Клаудия, заметив, сделала потише. Казалось бы, такой невесомый жест внимания от человека, угадывающего мельчайшую эмоцию на твоем лице, но в нем была сама Кдаудия – ее забота, ее внимательность, что Филипп вдруг почувствовал непреодолимое внимание обнять ее. Какого это – быть его женой, его – футболиста, капитана? Все это время. Он бы не смог, никогда не смог бы проявлять столько терпения, нежности, а она может. Все эти годы возвращался, зная, что там, где она – дом. Клаудия сидела в полупрофиль, одну руку положив на живот, уже подсознательно любя и защищая то маленькое, которому еще предстояло родиться, быть любимым и защищенным. Второй рукой она перебирала белесые пряди Юлиана, бормотавшего и подпевавшего своим мультикам. Филипп подумал, что материнство придавало особенную прелесть ее чудесному лицу. Он вспомнил, как однажды она тоже сидела, вот так, как сейчас, в пол оборота, и он вдруг увидел это знакомое лицо в новом свете, и так удивился этой перемене, что даже испугался. Чего он только не придумывал тогда: «Она ведь все поймет. Сразу раскусит меня и начнет отдаляться. Сколько мы уже друзья? Конечно, поймет, тем более, ты ведешь себя, как идиот!» Но она не стала смеяться, только улыбалась – мягко, нежно, так, что и он все понял. - Не знаю, - ответил Лам на вопрос о том, чем планирует заняться. – Со вчерашнего дня появилось много свободного времени. Убогая попытка пошутить провалилась. Неудивительно. Когда он волновался, смешно шутить выходило только про маленький рост. - Так, может, заедешь как-нибудь? Ты же знаешь, мы летом редко уезжаем. Ты с Клаудией и мелким, я и Лиза. Сходим куда-нибудь, или посидим. Можем на ипподром. Дети, кажется, любят лошадей. - Томас, - позвал Филипп, но Мюллер продолжал. – Томас, - сказал он громче, - не тараторь. Один шутит про рост, другой болтает без умолку. Парочка социально-неловких противников социально-неловких ситуаций. - Так что? – с надеждой в голосе. - Конечно, давай. На следующих выходных можно. - На следующих мы с Лизой едем к родителям. А через? - Пф…Так, подожди.. Там, кажется, открытие летнего футбольного лагеря. Ты же знаешь, я присутствую. - Точно, - как будто тише. - Слушай, ну, мы соберемся, это же даже не обсуждается. Решенный вопрос, - он почувствовал на себе взгляд жены, украдкой смотревшей с волнением и жалостью. Жалостью и нежностью. Теперь нужно будет перестраиваться. Подстраиваться. Встраиваться в новый образ жизни. В сердцах Филипп протянул ей руку, Клаудия сжала ее в своей. В разговоре повисла пауза. Оба не знали, чем бы ее заполнить, чтобы не затрагивать ту тему, на которую нужно было поговорить. Главное – не скатиться до погоды. Филипп слышал, как Томас напряженно дышал, и сам напрягся. И вдруг опять: - Капитан. - Да? – ответил тихим-тихим голосом, уже зная, что услышит. - Ты ведь не жалеешь? Это было странное «ведь». Как будто Томасу нужно было, необходимо было точно знать, что он твердо уверен в своем решении. И Томасу на самом деле было нужно, потому что только так, только зная, что Фипс сделал это осознанно, понимая, что назад дороги нет, и что он не будет оглядываться, только будучи уверенным в этом Томас мог себе признаться, что Капитан вчера вывел их на поле в последний раз. И кто-то другой, Ману, наверное, будет надевать повязку перед каждым матчем. И кто-то другой, какой-нибудь новый парень из Примеры или АПЛ, будет сидеть по правую руку от него в раздевалке и стараться шутить на плохом немецком. И больше не будет знаменитых командных напутствий Лама перед игрой, а будет только знакомая фигура на трибуне. Лиц издалека не видно, но он будет там. Филипп медлил несколько секунд перед тем, как повторить себе вопрос. Эта слабость была простительна: когда ты носишь красно-белые цвета двадцать два года, не можешь быть уверенным в том, что дашь правильный ответ. Он думал: «Я сделал то, что сделал, потому что так было нужно, и считаю это единственным правильным решением. Разве мне хочется уходить? Никто даже не представляет, как это тяжело! Нечеловечески тяжело, непосильно, но нужно. Так было нужно после Чемпионата Мира и нужно сейчас. Тогда я говорил себе, что это не конец, потому что у меня осталась «Бавария», а теперь не знаю даже, что сказать, чтобы стало легче. Не станет, конечно, это понятно. Но это правильно. Я выиграл все, что хочет выиграть футболист, кроме Золотого Мяча, конечно, но ФИФА слишком любит нападающих, а меня слишком мало интересуют персональные награды. Со своей командой я выиграл все. Я столько раз поднимал над головой нашу «Салатницу», что другие и мечтать не могли. Я поднимал над головой кубок Чемпионата Мира! Это само по себе – величайшее достижение футболиста. А сколько раз я выводил «Баварию» на поле? Пусть лучше меня запомнят капитаном, чем будут жалеть постояльца скамейки запасных. Я отдал «Баварии» двадцать два года. И теперь пора снимать капитанскую повязку». А сказал только: - Нет, Томас, не жалею, - И Томас понял. Это было правдой. Он никогда не врал, тем более, самому себе. Это было правдой, потому что его жизнь - это не только футбол, это еще и семья. Его чудесная Клаудия, до сих пор не отпустившая его руки. Маленький Юлиан, хлопающий в ладошки под музыку, и еще кто-то совсем крошечный, которого он еще не знает, но уже любит безмерно. - Это ведь не конец, - вдруг говорит он убежденно, - впереди новая страница. - В «Баварии», конечно? – полушутя спрашивает Мюллер, но это не только шутка, еще и просьба. - В «Баварии», конечно, - заверяет Лам, не сомневаясь в своих словах. – Кроме того, у нас с тобой всегда будет гольф, - Филипп смеется. Томас смеется. Клаудия улыбается, нежно гладя большим пальцем ладонь мужа. Юлиан, тянется к нему и просится на руки.