Сокровища и башня

Мику могла бы купаться в деньгах. Раз за разом окунать в хрустящие купюры покрытые шрамами ноги и зарываться в душистые банкноты, упиваясь своим успехом. Неловкую и самоуверенную Золушку, некогда так глупо положившуюся на волшебство, теперь уже никто не мог поймать, и даже больные ноги, однажды ставшие жертвой сотен осколков чистейшего хрусталя, не мешали. Бедная девушка, опиравшаяся на палку, не могла вызвать ни у кого подозрений, в конце концов, люди ужасно наивны. Иногда, когда она уже выходила за пределы очередного магазина, перед глазами вставало мерзкое лицо улыбавшейся девочки, державшей в руках чудные туфельки. Сердце пускалось в пляс, ладони потели, а ноги будто огнем загорались, и Мику приходилось прилагать все усилия, чтобы остаться незамеченной. Даже сейчас, спустя полные испытаний, боли и стараний десять лет, это ведьма не оставляла её. Никакой ведьмы нет, старалась убедить себя женщина. Ты просто упала на стекло,говорила она раз за разом, но воспоминание-видение было таким отвратительно реальным, что внутри каждый раз всё сжималось. Мужчины делали ей подарки, не обращая внимания на уродливые хрупкие ножки. Синеволосый целовал их, помогая партнерше по преступлению надеть новые кожаные туфли. Другой, с длинными фиолетовыми локонами, восхищался тоненькими пальцами на руках, словно у пианистки, которыми она привыкла хватать нужную вещь. Высокий блондин, её "работодатель", порой невзначай удерживал подол платья, без слов прося Мику остаться. На лицо она всё ещё была красива, а тело её, тело взрослой женщины, не могло не привлекать всех этих мотыльков. Если бы ей только было до них дело. Лен, эта сосулька, как она иногда его называла, приносил ей конфеты и подолгу смотрел на нее единственным глазом. Они почти не говорили, только неторопливо ели леденцы, ириски и шоколадные трюфели. Он всегда делал это с какой-то жадностью, точно боялся, что Мику, хозяйка дома, отнимет у него лакомства, как отнимали жестокие взрослые в далеком детстве, когда единственную сладость ему могла дать волшебница. Была ли она реальной, никто из них не знал, но каждый из них невольно задавался вопросом, не вернется ли таинственная колдунья, способная наградить убийцу и покарать воровку. Но никто ничего не говорил, и они оба только разворачивали яркие обертки лакомств. Затем он уходил, чуть стиснув её ладонь на прощание. Он был хорошим, этот Лен, пусть и убийца. Не будь его, Мику бы сейчас побиралась мелкими купюрами, а то и вовсе просила милостыню. Подниматься по узкой лестнице было тяжело. Иногда на ступенях было что-то пролито, в этом случае приходилось быть предельно аккуратной, но за последние годы Мику уже наловчилась, и даже израненные ноги (Возможно, имя Золушки ей больше не подходило, куда гармоничнее звучало Русалочка) почти не доставляли неудобств. В конце не было ни принца, ни огромной горы денег, ни побрякушек, нет, за ними путь был куда ближе, да и принца было получить ничуть не трудно, стоило только поманить украшенным кольцом пальчиком. На самом верху мрачной, тесной и грязной башни сидела Рапунцель. Длинные волосы её были далеко не так прекрасны, как в сказке, и Золушка обычно заставала её с расческой. Лука, как звали жертву отцовской жадности на самом деле, расчесывала их, пытаясь привести в порядок, будто веря, что за длинными прядями цвета цветущей сакуры сумеет спрятать все шрамы, которые никуда не исчезли с годами, а стали только больше. Мерзкие яркие отметины червями покрывавшие всё тело, лицо, не щадившие ни сантиметра. Смотря на Луку, а после на свои собственные больные ноги, Мику невольно думала, что они даже красивые, эти порезы от туфель. Но шрамы не трогали волосы. Прикоснуться к ним всегда было искушением, и Золушка каждый раз тянулась к ним, как к золотому ожерелью, как к звонким монетам, которыми осыпал её хозяин за хорошую работу. Рапунцель не возражала, только дергалась, когда чужие нежные пальчики касались её прядей. Протяжно и грустно смотрела, прикрывая шрамы на лице, но вместе с тем вытягиваясь навстречу рукам посетительницы, её ласке. А Золушка зарывалась в эти волосы, вдыхая аромат шампуня и алкоголя, которым пропахла вся гадкая башня, на вершине которой неизменно находилось самое дешевое сокровище. Когда-то давно башня казалась недосягаемой. Рапунцель казалась недосягаемой. Всегда идеально одетая, такая красивая, словно спустившийся с небес ангел, она всегда привлекала внимание. Золушка, скрытая золой, мелом, могла лишь смотреть сначала на нее, а потом на себя в зеркале, думая о том, как невзрачна и сера её собственная внешность. И пришлось стать крестной для себя самой. Взять карету, платье, прекрасные краски, делавшие лицо милым и привлекательным. И она была великолепна, ослепительна, а молодая душа уже не ребенка, но и не взрослого наполнялась огненным трепетом каждый раз, когда фея с её же лицом преподносила девушке подарок. А теперь башня стала ниже, а уродливая Рапунцель была вся в её власти. Мику сияла, вот она, грешный бриллиант, переливающийся в свете сирен, Лука же прятала свое уродство, боясь даже из дома выйти. Иногда можно было провести пальчиками по её шрамам, невольно вспоминая о поганой ведьме. А потом опуститься ниже, провести по чужим увечьям языком, чувствуя полную власть. Лука никогда не возражала, только лишь изредка прикрывала голубые глаза, словно не желала видеть происходящее. Глупо, Рапунцель, всё равно ниже падать уже некуда. Все сокровища этого мира находились в цепких пальчиках Золушки. Дешевые, дорогие, красивые, мерзкие, обычные и экзотические, она могла часами перебирать их, раздумывая, что больше привлекало её в тот или иной день. И Рапунцель, даже нет, Лука, от сказочной принцессы в ней не осталось ничего, была одним из них, всецело принадлежала жертве хрустальных туфелек, ведь никому больше это уродство не было нужно, только другой игрушке ведьмы, которая снова и снова пробовала на вкус свою победу в старой игре и торжествовала. Корона, легкая и изящная, легла на стол, и Мику встала с кровати, поправляя собственные короткие волосы, обрезанные вскоре после первого суда в её жизни. Лука тоскливо посмотрела на нее, словно прося: "Останься же, не бросай меня в этой башне, здесь больше никого нет". Золушка, однако, только усмехнулась, как обычно делала, когда удавалось заполучить миленькую драгоценность. Украсть и присвоить себе, в этом был весь смысл жизни, и неважно, чего он касался: вещи, человека или чего-то еще, более глубокого и тяжелого. Губы Луки невкусны и тоже покрыты уродствами. Но тем не менее Мику понравилось целовать её, снова и снова напоминая, что теперь-то она, пережившая все трудности, выкарабкавшаяся из кучи осколков, может сколько угодно присваивать себе чужое тело. Её, это всё её, от пальцев до кончиков волны жестких волос. Отнятое и украденное, покорное и в принципе бесполезное. Дверь закрылась. Спуск из башни всегда давался не менее тяжело, чем подъем.