barcelona

Солнце палит нещадно, плавит асфальт, сушит воздух, обжигает плечи и спины. Пахнет горячей пылью и цветущей азалией. У Тэхёна веснушки на носу и медового цвета волосы, а ещё тёплая сухая ладонь, которой он держит Юнги за запястье и настойчиво тащит в музей Дали. На часах сиеста, и Юнги никуда идти не хочет, он с удовольствием отлежался бы в номере — великолепный обычай Южной Европы, который так ему по душе, — но они здесь почти проездом, неизвестно, когда будут ещё раз и будут ли вообще, у Тэхёна шило в жопе и в глазах такое невозможное детское умоляющее выражение, что сердце ёкает от нежности и заходится где-то в желудке. Юнги прячет согласие за нахмуренными бровями и позволяет вести себя хоть на все четыре стороны. ** Красная пупырчатая стена с гигантскими яйцами по верху возникает из-за поворота, и Тэхён уже весь одно сплошное нетерпение, весь как сжатая пружина, как пес, натягивающий поводок — так и подпрыгнет сейчас, так и сорвётся, так и побежит. Юнги бежать никуда не хочет, но Тэхёна любит, поэтому: — Ты можешь идти вперёд, там наверняка километровая очередь в кассу, — и чуть не слепнет от квадратной улыбки, от светящихся благодарностью глаз. Тэхёна уносит вперёд в мгновение ока, а Юнги продолжает идти не спеша, в своём темпе, изредка делая снимок-другой на память. От входа на территорию музея он сразу видит Тэхёна: тот стоит, задрав голову вверх, одной рукой придерживает панамку, в другой у него билеты, которыми он прикрывает глаза от солнца, как козырьком. «Алиса в Стране Чудес», — думает Юнги, пока ловит его в объектив. Делает снимок, убирает фотоаппарат и подходит к Тэхёну. — Ну что, идём покорять сюрреализм? А у Тэхёна от удовольствия и счастья глаза как эти самые гигантские яйца и улыбка Чеширского кота — Юнги жутко даже становится и страшно — то ли за него, что свихнётся совсем от переизбытка эмоций, то ли за себя, что с таким повёрнутым связался. ** Они заходят внутрь, и Тэхён затихает. Он задумчиво ходит от одной картины к другой, от одной скульптуры к другой, от одного воплощения чужих галлюцинаций к другому, подолгу рассматривает, внезапно выдаёт какие-то факты, касающиеся картины, скульптуры или самого Дали, учит Юнги видеть скрытые иллюзии, как на тех всем известных картинках типа вазы и профилей или девушки и старухи, только сложнее, потому что Юнги не видит, сколько бы ни старался — а он честно старается! Тэхён смеётся над ним необидно и идёт дальше. Юнги фотографирует Тэхёна на диване-губах, Тэхён, развалившийся в своей излюбленной чересчур пафосной позе, со своим излюбленным задумчивым выражением смотрит куда-то вверх и вправо, а потом переводит взгляд прямо на Юнги и… Юнги делает фотографию случайно, просто палец непроизвольно дёргается, нажимая на кнопку. Впрочем, не то чтобы он не собирался делать второй кадр. Они ходят по музею несколько часов, стирая ноги до колен, устают — оба, не только Юнги — как собаки, и вываливаются в быстрые южные сумерки. Темнеет стремительно, зажигаются фонари, из баров играет музыка, воздух к вечеру не остывает, но дует ветер — в меру теплый, в меру прохладный. Тэхён покупает по огромной трубочке мороженого, они съедают его на ходу, и это единственная еда за весь день с самого завтрака ранним утром, но Юнги почему-то не чувствует себя голодным. Даже усталость какая-то больно терпимая. Они гуляют по улицам, которые из-за цветных вывесок, из-за машин, из-за людей, из-за звуков кажутся ярче, чем днём. Они выходят на площадь и оказываются в самом эпицентре жизни. По краям под навесами стоят столики уличных ресторанов и кафе, а посередине вся площадь танцует. Гитарные переборы отражает эхом, шумит фонтан, шумят и смеются люди, площадь горит иллюминацией, и над всем этим – куполом иссиня-чёрная субботняя ночь, и растущая луна цепляется за антенны на крышах. Тэхён ловит волну общего настроения мгновенно и сразу же взбирается на самый её гребень: он хватает Юнги снова и снова тянет за собой — как в начале дня, как и всегда, собственно. Они оказываются в центре танцующей толпы, Юнги тонет в музыке, в водовороте жизни, в тёплых смеющихся глазах напротив. Тэхён светит своей квадратной улыбкой, ловит ладони Юнги в свои тёплые и сухие, начинает танцевать, дурачась и дёргаясь, и дёргая за руки Юнги. В толпе тесно, Юнги сообщает Тэхёну, перекрикивая шум, что с фотоаппаратом через плечо такие энергичные танцы танцевать не удобно, тут же по закону жанра музыка затихает и начинается новая, медленная. «А такая тебе как, удобная?» — кричит, наклоняясь к его уху, Тэхён. Он подхватывает Юнги за талию, начинает двигаться в такт. Юнги чувствует себя неуютно, но одна ладонь Тэхена тёплым весом перемещается на лопатки, и больше уже ничего не важно. Они постепенно перестают двигаться совсем, остаются стоять и обнимаются просто так. Юнги утыкается Тэхёну в плечо и думает, что Тэхён, вероятно, опять стоит, задрав голову, и пытается высмотреть звезды на черном небе. — За звездами нужно ехать за город, — произносит Юнги, отрываясь от тэхёнова плеча. — Поехали, — отстранённо говорит Тэхён, всё ещё гипнотизируя небо. Юнги начинает смеяться. — Ты чего? — Тэхён выныривает из своих грёз — он явно не помнит, что ему сказали и что он сказал. — Ничего. Пойдём домой, ты наверняка зверски устал и хочешь есть. — Тэхён что-то хочет возразить, но Юнги прерывает, — Если ты нет, то я — да, так что руки в ноги и в отель. Они пробираются сквозь толпу, не расцепляя рук, чтобы не потерять друг друга, кое-как определяют своё местоположение и направляются в сторону отеля. Асфальт отдаёт набранное за день тепло, пахнет азалией и теплой южной ночью. Юнги чувствует усталость во всём теле, теплую ладонь в своей руке и с улыбкой думает, что поставил бы этот день на повтор. — Завтра тоже будет здорово, Юнги, — говорит Тэхён и сжимает руку крепче.