Хочешь мира — готовься к войне

9. Гошан внял не сразу. Он долго пыхтел, возмущался, пытался шуршать и сверять графики, что-то там еще предпринимал, лишь бы только подсунуть кого-то из своих мальчиков в ледовый во время тренировок, но Юрка был непреклонен. — Ебусь я там, что не ясно? — он выдержал взгляд Поповича стоически, мужественно выпятив подбородок и выкатив грудь. Отабек бы за словом в карман не полез, а Витька пообещал бы вымыть рот с мылом, но Гошан только набычился и все. Зато в следующий раз в спортивную сумку сунул упаковку презервативов. И это было даже почти смешно. Нет, вообще-то это и было смешно, потому что его парни теперь всегда оставались снаружи, а перед этим обшаривали арену до того, как та открывалась для посетителей в принципе. Конечно, существовала вероятность, что это Отабек или сам Виктор настучали Поповичу по бубну, и тот перестал изображать наружную слежку. Или Гошан прислушался к голосу рассудка и решил оставить кесарю кесарево, то есть юниорок Юрке. Ну и Бек, наверное, получил свою дозу счастья. Угу, Юрочка, репей подхвостовый, наконец-то устроил личную жизнь, трахает в уголке девочек и перестал иметь в мозг господина Никифорова. А то, что Юрочка задерживается — так это ж правильно! Какая бурная личная жизнь у парня! Молодое дело… С Юри оказалось неожиданно приятно общаться. Просто говорить на самые разные темы. И околоспортивные, и о книгах, и о фильмах новых, о традициях. Обо всем. И с каждым разом его прыжки оказывались все лучше, все легче, он и впрямь катал как боженька, выносливый что твой демон. Иногда Юрка сдыхал раньше, чем успевал сам откатать запланированный кусок, но Юри всякий раз выходил из ледовой схватки с непобежденным упрямством. Взамен японец дотошно раскладывал по полочкам каждую его ошибку в борьбе. Так четко и так доступно, что становилось стыдно, как он сам раньше не допер о причинах той или иной косячности. Иногда, правда, стыдно становилось совершенно по другой причине: тренировки, хоть и выматывали, все равно оставляли простор фантазиям. Так что иногда, за стаканчиком латте с сахарозаменителем и макдаковским пирогом, Юрка ловил себя на том, что у него тупо стоит. Особенно если засмотреться на худощавые бедра Юри и крепкую задницу. Увы, дурное влияние Виктора и Отабека было налицо. Хоть девочки ему нравились тоже. Но не рыжая, прикатившая пару дней назад. Мила, так ее назвал Бек. Красивая, с холодной, фарфоровой белизны кожей, медно-рыжими волосами и подтянутой спортивной фигуркой, она хоть и вызывала вполне определенные томления в паху, но так же при взгляде на нее возникали нормальные ассоциации с белым удавом. Красиво и ой как небезопасно. Домой не хотелось. Накануне охи-вздохи остохренели просто. Можно подумать, Витька с Беком ее там в два ствола обхаживали. Хотя возбуждает, надо признать. -…вот и пришлось сказать, что я тут с кем-то… ммм… интимные отношения имею, лишь бы только опекун отвалил. Иначе тусил бы уже, и жаждал крови, — пояснил Юра, одним большим глотком допивая свой какао. На Юри он старался не смотреть. И без того стояк с трудом удавалось скрыть под мастеркой. — Крови? — Юри спрятал улыбку в уголках губ. Его улыбки в принципе чаще всего были именно такими — едва заметными. То только в глазах, то вот как сейчас — в уголках губ. Красивых губ. — За что? За наши занятия? — Он просто очень меня опекает. Ну в смысле, он же мой опекун. И он меня любит. Он моя семья. Но иногда я готов его придушить за то, что он окружает меня гиперопекой со всех сторон. Еще бы на льду матов накидал, чтоб я не расшибся нечаянно, — смешно сморщил нос Юра. — Так я правда останусь невинным, как агнец. — Но, как я понял, ты же сказал ему, что у тебя здесь… интимная жизнь, и он отстал. Значит, не против? — То, что он отстал еще не значит, что за мной не присматривают, — фыркнул Юрка. — Он раз в неделю с Селестино кофе пьет. Вот думаю, может правда с кем замутить. Тогда можно будет честные глаза делать. Юри поднял на него взгляд. Теплые карие глаза внезапно показались почти колючими. А потом Юри отвернулся. — Тебе всего… семнадцать? — Они не разговаривали о возрасте, но Юри угадал удивительно точно, хотя Юрке редко когда давали больше пятнадцати. — Я не особо помню себя в это время, но знаю, что обычно в этом возрасте хочется не за книгами и коньками, а с девушками. И совсем не просто гулять под луной. Неужели рядом нет никого, кто бы тебя интересовал? — Рядом? — удивленно вскинул брови Юра, представляя перед мысленным взглядом то мадам Барановскую, своего хореографа и репетитора, то того же Гошана, то самого Виктора, и внезапно покраснел до кончиков ушей. — Нет, рядом нет. Школа закрытая, дома тоже особо не на кого глянуть. А кроме школы, катка и балетной студии я никуда особо не высовываюсь. — Коллеги? На катке ты один, но в балетной студии должно быть очень много красивых девушек, — заметил Юри, рассеянно помешивая трубочкой лед в своем стакане с соком. — Ты много общался с танцовщиками? Там карьеристы. И тело как инструмент. Пролезть там в каст шоу или еще чего, — Юра вздохнул. — Мне кажется, что вообще с кем-то отношения иметь — это офигеть как сложно. Тебя используют, ты используешь. Ничего нормального. Вот с тобой просто. Жаль, что ты парень, Юри. Тот обжег его взглядом и отвел глаза. — У тебя странные представления об отношениях. Не все начинается и заканчивается сексом. Или рядом с тобой только такие примеры отношений? — Мне казалось, у нас с тобой… мы с тобой вроде как неплохо ладим. Дружим, что ли? Это же тоже отношения или нет? — нахмурился Юрка, отошел к урне и уронил опустевший стаканчик в нее. Вернулся к сидящему на скамье Юри и присел рядом. — Прости, идиотизм какой-то. Наверное, я сегодня не особо говорун ртом. Юри непонимающе нахмурился: — Ты же имел ввиду другие отношения? Не дружеские. Или я что-то не понял? — Ээммм… — Юрка как-то уж очень стремительно загонял себя в тупик. — Наверное, будь ты девушкой, я бы предложил тебе встречаться. У тебя глаза красивые очень. Не глаза воина, а в общем, просто красивые. Бля. Прости, фигню несу. Явно не ожидавший такой «исповеди» Юри сморгнул и неожиданно смутился. — Наверное, хорошо, что я не девушка. Потому что я точно не тот человек, рядом с которым тебе было бы хорошо. Катком и кафе жизнь не заканчивается, а ты ничего не знаешь обо мне. — Так и я ж гипотетически, — выдохнул все еще пунцовый Юрка. — Я понимаю, что своя жизнь у каждого, свои тараканы и свои проблемы. Ты в общем тоже обо мне нифига не знаешь. Может, я маньяк какой на самом деле. Или синяки у меня потому что мне нравится, когда мне делают больно. Ну или еще чего. — Я умею различать синяки от того, когда тебе нравится боль и от спаррингов, — усмехнулся Юри, поводя плечами и оглядывая зал. Очень цепко и внимательно. Наверное, даже слишком для простого парня, чье хобби — фигурное катание. — Меня не напрягает мое незнание. Может, просто потому, что я доверяю интуиции. А она говорит, что ты не можешь быть плохим человеком. Ты, как и все мы, со своими «тараканами», конечно, но ты не плохой. — Ладно, — неловко хмыкнул Юрка. — Мне, наверное, пора. Вроде как должен был уже успеть намиловаться со своей это… девушкой типа. Покатай еще по свободе вращение. Тебя на выходе все еще чуток штормит. Юри нахмурился, продираясь через слова Юры, а потом покачал головой. — Так ты здесь потому, что у твоего опекуна девушка? Я правильно понимаю? — О боже, нет, — рассмеялся Юрка. — Мне просто нравится с тобой болтать. Я стал часто задерживаться после тренировок, мой опекун решил что у меня кто-то есть и я не стал его разубеждать. Я ж типа взрослый, мне полагается уже вроде как ээмм… иметь девушку или парня. Вот. У него тоже есть типа кто-то. Я просто не лезу в его дела. — В тебе нет ревности. — И не понять, то ли вопрос, то ли констатация факта. — Я… просто я знаю, что он сделает для меня все. И я тоже буду из шкуры выпрыгивать для него. Он мне как брат… хоть не могу сказать, что я не устраивал ему истерики. — Мы все собственники. — На этот раз Юри улыбался одними глазами. И тут же напрягся, когда к нему подошел парень, которого Юра уже видел не раз. «Помощник», — только отмахнулся тогда Юри. Высокий как для азиата, довольно красивый, явно полукровка. Его лицо было похоже на фарфоровую маску, но глаза были слишком живыми. Яростными. Угрожающими. Но была ли в них ревность — разобраться было невозможно. В этот раз он на Юру даже не взглянул. Склонился к Юри, опустив глаза, словно стеснительная девушка и шепнул ему на ухо пару слов. Черты лица Юри словно затвердели. Стали жестче, острее. Он поджал губы, и тут же их расслабил. Кивнул помощнику и тот отошел. Юри зажмурился, стиснул переносицу пальцами. — Ненавижу линзы. — Носи очки, хотя бы здесь, — предложил Юрка. — Здесь тебе не надо ни на кого производить впечатление. Ну на меня так точно не надо. — Кататься в них не очень удобно. К тому же у меня тогда ужасно глупый вид, — Юри рассмеялся. — И зрение портится гораздо сильнее. — Не глупый, — покачал головой Юрка. — Совсем не глупый. Тебе кажется. Пора, да? Когда будешь в следующий раз? — Не знаю. У меня нет режима и графика, — Юри покусал губы, о чем-то размышляя. — Я могу тебе позвонить. — А позвони, — Юра достал собственный телефон. — Меня можно дергать в любой момент, я не супер-занятый человек. Юри потянулся за сотовым. — Я могу просто попасть в неудобный момент. Говори номер. Юра продиктовал. — Неудобный — это какой? Вряд ли ты меня с кого-нибудь сдернешь. Да и если я не возьму сразу — потом перезвоню точно. Или напишу сообщение. Так даже лучше наверное будет. — В этой жизни может быть все, — Юри быстро записал номер и нажал вызов. — Если это будет неуместно, просто дай знать. И… если вдруг просто захочется поболтать — звони. Не факт, что отвечу сразу, но тоже перезвоню. Юрка отбился и быстренько внес номер в телефонную книгу. — Ты клевый. Если что будет неясно или будет нужна помощь — говори. — Он протянул руку собеседнику и улыбнулся. Юри на мгновение сильно, но осторожно взял его пальцы. — Надеюсь, ты сейчас не выругался. В любом случае — мы скоро встретимся. Легкая дрожь вдоль спины закончилась очередным приливом краски к щекам, и Юрка, чтоб скрыть смущение, тряхнул головой, отчего челка снова съехала на глаза. Встретимся. Да. Обязательно. Особенно если удастся снова обойти Гошку, не попасть на глаза Беку и отправить Чао-Чао. И да, если его не зашлют в Питер. Витька вроде как подуспокоился и пока что угрозу свою отложил. И это круто, потому что расставаться с внезапно появившимся другом Юрке совершенно не хотелось. — Ээмм… это вообще комплимент был. Про то, что ты классный и ты мне нравишься. — Да? Тогда я не буду обижаться, — Юри, улыбаясь, поднялся с места. — Тебя подвезти? — Не, не надо, меня ж ждут типа, волнуются и переживают. И суют в карманы рюкзака презервативы, — Юрка фыркнул, поднялся, забросил за плечо сумку и кивнул. — До созвона. Хорошего дня, Ю-ри. *** Юри ненавидел слабость и ненавидел чувствовать себя слабым. Слабые в их семье не выживают. А он хотел жить. Сейчас — особенно. А еще Юри ненавидел дилеммы. Потому что сейчас у него была если не цель, то хотя бы стимул и желание. Его стимулом и желанием стал мальчишка, младше его чуть меньше, чем на десять лет. Не настолько большая разница, чтобы считать себя педофилом, и все же. Когда для него увлечение катанием превратилось вдруг во влечение к Плисецкому — Юри понять не мог. Они встречались не так часто, но Юри все больше ловил себя на том, что их встречи становятся все продолжительнее и все чаще заканчиваются в кафешках или маленьких ресторанчиках. Для этих вечерних встреч Юри сначала выкраивал время, переносил или отменял переговоры или инспекции, а потом ему это надоело, как и вечно недовольный взгляд Мицуро, и он сам перестроил свой график работы, оставляя себе свободным вечер. Они катались вместе или по-отдельности, Юрка учил его каким-то элементам, смеялся, потом уже Юри занимался с ним тем, что знал гораздо лучше. И про себя признавал, что тот, кто учил мальчишку драться — лично его очень интересует, как возможный спарринг-партнер. Дикая смесь профессиональной борьбы с «уличным» стилем не ограничивала Юру в приемах и способах самообороны, позволяя телу выбрать наилучший вариант. А еще Юри разглядел в его движениях деликатность, с которой учили Юру. Чтобы не сломать наработанное для фигурного катания, не сделать его неуклюжим на льду. Гениальным «драчуном» Юрке не стать, но ему это и не надо. Достаточно того, что он гениальный фигурист. Юри вообще о Плисецком много думал. Думал, вспоминал, радовался встречам. И ловил себя на том, что заглядывается на тонкое подвижное лицо или на хрупкую фигурку, в которой скрывалась огромная сила и упорство. Уважение — это чувство появилось самым первым. Настойчивости, упрямству, воле и стойкости. Юри знал цену полету надо льдом слишком хорошо, чтобы не недооценивать. Потом появилось восхищение. Талантом, внутренней красотой, странной ранимостью и страхом, который иногда сиял в прозрачных зеленых кошачьих глазах. Очень красивых глазах. Обычно Юри четко отдавал себе отчет в том, что чувствует и откуда берутся эти чувства. А вот когда появилось желание — вспомнить не мог. Физическое влечение, пока еще легкая ревность, желание видеть чаще и ближе. Непосредственный и живой Юра делал его жизнь ярче, но сделать его частью этой самой своей жизни Юри не имел права. Он Оябун. Преступник по закону. Он отдает приказы убить и убивал сам. Он решает дела семьи и вся та благотворительность, которой он занимается параллельно — на самом деле лишь попытка договориться с собственной совестью. Юре не место рядом с ним. Чистому, солнечному мальчишке нечего делать в его жизни. Но отказаться от встреч с ним Юри не мог. Да и не хотел. Юрка был только его. Только для него, а не для Семьи. Возможно, все было бы гораздо проще, если бы Юри не видел, как иногда Плисецкий смотрит на него. Как смущается и отводит взгляд. О том, что это легко можно объяснить возрастом, адреналином и гормонами не особо разбалованного физической лаской тела, Юри старался не думать. Как и о том, что точно такая же реакция у Юры может быть на кого угодно более или менее симпатичного. …Юри покосился на часы, поймал себя на этом и улыбнулся. Юрка заканчивает тренировку через пятнадцать минут. Это значит, что придет ИХ время. И, может, Юра даже расскажет о котенке, которого приютил пару дней назад, Тогда, в том телефонном разговоре, он захлебывался от эмоций. А Юри хотелось увидеть их вживую в его глазах. Десять минут… И уже можно идти переодеваться… Юра как всегда появился вдруг. Усталый, довольный, излучающий немного злую, но вполне здоровую усталость. Влажные волосы подсохнут, пока они будут говорить, он перестал сушиться, чтоб не терять времени. Просто вытирался полотенцем и все. — Привет, — он улыбнулся, разом сбрасывая усталость как сбрасывал перед выходом на лед мастерку, просто поведя плечом. — Как у тебя дела? — Как обычно, — уже готовый к выходу на лед, Юри с улыбкой пригладил его торчащие в стороны прядки. — Сегодня я увидел не все, но у тебя получается гораздо лучше. — С твоей дорожкой я справлюсь еще не скоро, — немного смущенно пожал плечами Плисецкий и перебросил через шею полотенце. — Она у тебя просто офигенная. Ты ее катаешь просто как боженька. — Должна же и у меня быть сильная сторона, — Юри не мог заставить себя перестать улыбаться. Взъерошенный, уставший Юрка… — Ты очень выносливый. Это офигеть как важно. Выносливость такая штука, которая не всем дается. Я вот очень быстро сдыхаю, но докатываю программу, как говорит Чао-Чао — на упрямстве. Но четыре раза в неделю у меня спортзал и еще кардио, в общем, я стараюсь… — он ступил за бортик, прикрыл лезвия протекторами и тяжело оперся руками о край. — Хочу посмотреть на твои тройные. Ты ведь их откатывал, правда? — Ты же знаешь, я не мастер, — Юри повел плечами, размял шею и отъехал. Сделал пару кругов, разогнался и прыгнул, правда, не тройной пока, а двойной, но приземлился очень чисто. — Отлично, — Юрка похлопал. — Прекрасный выход. И ты молодец, прыгнул с поднятой рукой. Это высший пилотаж, плюс баллы. Мало кто рискует так прыгать. Сложнее удержать равновесие. Ты красиво это сделал. Очень. Юри рассмеялся и ушел во вращение. Казалось, что этот элемент доставляет ему настоящее удовольствие. — Спасибо. Но ты точно так же прыгаешь тройные. А скоро замахнешься и на четверной. Вы уже придумали программу? — Я уже делаю четверной, — Юрка не выдержал, снова сдернул протекторы, выломился на лед, взял разгон, ускорился до нужного предела, и прыгнул. Довернул уже на льду. Ошибка не критичная. Не ошибка даже, огреха по причине усталости. Но посадил аккуратно и красиво вышел в петлю, раскинув руки. — Так что ты теперь просто-таки обязан осилить тройные. Все тройные. А программу заканчиваем. Я не думал, что Чао-Чао помешан просто на русской классике. Может, конечно, с кем советовался, но у меня просто-таки крыша едет от «Апассионаты». Она бешеная. Нервная. Знаешь, такая, которую катать надо либо в диком раздрае, либо окончательно рехнувшись. — Тебе ведь нравится, — Юри сделал вокруг него круг, резко затормозил совсем рядом. — Ты такой же. Слишком много эмоций. Как твой котенок? — Спит на моей подушке, следит за мной когда я в душе, и обижается, если меня долго нет, — Юрка поднял на него взгляд. Именно поднял, потому что Юри был немного выше, потому что когда он был близко — приходилось поднимать взгляд, чтоб смотреть ему в глаза. — Раньше я хотел, чтоб на меня с трибун смотрел мой опекун. Для меня это было очень важным. — Он погрыз губу, зубами сдирая подсохшую корочку, отчего нижняя губа покраснела и чуть припухла. — Мне хочется, чтоб на трибуне был и ты. Темные глаза Юри полыхнули. — Спасибо. Я не обещаю, но постараюсь, — предельно серьезно сказал он и, подъехав ближе, коснулся уголка губ и покачал головой. — Не трогай. Ранки на губах могут заживать очень долго. У меня есть бальзам, иногда я им даже пользуюсь. — Бесполезно, — Юрка мотнул головой, вздохнул и снова улыбнулся. — Все равно вхлам сгрызу, дурацкая привычка. И еще я ужасно не люблю, когда что-то на губах чувствуется. Как пластилин или замазка, просто фу. — Может, тебе просто не попадались нормальные? — Юри опустил руку и отъехал. — Настаивать не буду. Тебе надо идти или еще покатаешься? — Посмотрю на тебя, ты не против? Мешать не хочу, — Юра тряхнул головой, но закончил фразу. — Я и так у тебя всегда так много времени отнимаю. — Если бы твое присутствие меня напрягало — я бы нашел другое время и мы бы больше не пересеклись. Я здесь для удовольствия, Юра, и только. Мне не нужно готовиться к чемпионату. Юри сделал два круга, а потом скинул верхнюю кофту и остался только в майке, обнажив рельеф мускулов, что невообразимым образом сделало его моложе. Лукаво улыбнувшись Юре, он выкатился на середину катка, включил плеер на телефоне и сделал первый шаг. Он катал программу Юры. Ту самую, еще не законченную, которая состояла еще из обрывков, кусочков. Юри их соединил так, как хотелось ему. Что-то заменил, что-то добавил. Он не парил надо льдом, как Юрка, его вариант был более тяжеловесным, но сложных элементов там было больше, значительно больше. Настоящий вызов даже для его выносливости. Юра вернулся к бортику и замер там, опираясь локтями позади себя, с удивлением и каким-то затаенным внутренним восторгом наблюдая за катающимся японцем. Такой свою программу он не представлял даже. Она так естественно и логично «села» на катание Юри, что казалось будто Юри изначально самостоятельно делал ее под себя. Под возможности собственного тела. Юрка следил за ним неотрывно, чутко вслушиваясь в музыку. Ни единой неточности, ни одного непопадания в такт, все так правильно, так гармонично, и казалось, что это не в телефоне музыка, музыка слышится потому что ее создает тело танцующего на льду мужчины. Юри закончил программу эффектным движением, которое было бы еще более красивым, будь у него длинные волосы. Устало оперся ладонями о колени и закрыл глаза, успокаивая дыхание. — Я использовал твою программу. Прости, — еще чуть задыхаясь, произнес он, подъезжая спустя почти минуту. Влажная майка облепила торс, но, стоило признать, испарина на плечах заставила кожу сиять. — Ты мне показал ее совершенно другой, — признался Юрка, протягивая ему полотенце. — И это было очень и очень красиво. Это было так… гм… сексуально. — Обычно я и сексуальность — вещи несовместимые, — Юри неожиданно смутился, прячась за полотенцем. — Но спасибо. Я видел, как ее катаешь ты. И теперь больше всего хочу увидеть ее целиком. Такой, какой она должна быть. Ты легче, ты умеешь летать. Это действительно красиво. — Вот стоим мы на ледовой арене и говорим друг другу комплименты, — неожиданно рассмеялся Юрка. Следующим, что он протянул Юри, была бутылка воды. — И я немного завидую… а не, забей. — Тебе неприятно? — глаза Юри погасли. — Извини. Я не буду. — Наоборот, — вздохнул Плисецкий, опуская глаза. — Я просто… наверное, я просто вижу какой ты здесь и завидую той, которая видит тебя таким каждый день. Вот. Извини, такие вещи обычно не говорят, но мы вроде как друзья, но я все равно не должен был говорить. — Дурацкая ситуация на самом деле. Вроде как мужчинам такие вещи не говорят. Вроде как, видя перед глазами пример Виктора и Бека, он должен был шарахаться от подобных признаний. А он смотрит на то, как его программу катает другой человек и в штанах тесно становится. Юри вскинул на него взгляд, коснулся подбородка, мягко вынуждая поднять голову, и заглянул в глаза. Придвинулся ближе, коснувшись дыханием лица, подушечкой пальца провел по губам. — Можно? — очень тихо и хрипло спросил он. — Если ты меня пошлешь — то будешь прав. Но я… очень этого хочу. У Юрки враз ослабли колени. Взгляд у Юри был такой волнующий, такой темный, зовущий. До дрожи, до просевшего от волнения голоса. Он видел как иногда целуются Витька с Беком. И было это так жарко и голодно, что вот эта вот нежность казалась странной. Но почему? Почему странной или почему Юри? Каша в голове, путаница. И сердце из груди выпрыгивает, просто абзац. — Я… — ощущение было пугающим. Гладкая кожа ладони, сухая и отчего-то немного жесткая, мозоли? Наверное. У него тоже мозоли, от станка. Но глаза близко, и они такие… — Можно… Больше Юри спрашивать ничего не стал. Только подался ближе и коснулся губами приоткрытых губ. Легко, очень нежно, словно боясь, что его оттолкнут. Отстранился на миг, обласкал взглядом и вернулся снова. Касаясь крошечными точечным поцелуями, такими горячими, выматывающими. На самой грани пристойности с явно различимой страстью, которую Юри явно сдерживал. То ли сладко, то ли горько. То ли отстраниться, то ли потребовать еще и больше. Юрка судорожно выдохнул, ладонью обнял его за шею и зажмурился, то ли от полноты чувств, то ли просто боясь посмотреть ему в глаза. Это было на самом деле пугающе, особенно ощущение головокружения и щекотка где-то в груди. Это, типа, бабочки в животе? Вообще куда-то не туда уплыли мысли. При чем тут любовь? В поясницу упирался бортик, по голым рукам — холод, только ему адово жарко. Наверное во всем виноват пышущий жаром Юри. Так близко, что Юрка мог ощутить, как бьется ему на встречу чужое сердце. — Спасибо, — Юри коснулся поцелуем его виска, провел ладонями по плечам, рукам. — Спасибо, Юра. Ты… волшебный. — Он был возбужден, это чувствовалось через два слоя одежды, ощущалось в тяжелом горячем дыхании, но голос был странно нежен, как и руки, удерживающие его. Юри удерживал его как хрустальную статуэтку. — И что будет дальше? — Юрка рискнул открыть глаза и поднять на него взгляд. Он понятия не имел как себя ведут люди потом. Понятия не имел что делать, куда подевать собственные руки, всего себя. Его потряхивало от волнения, и он страшно волновался. Просто одно дело общаться со сверстниками в школе. Там другое: «элита», дети богачей, каждый повернут на чем-то своем. Да и не слишком хочется общения. Девчонки — модели, парни — будущие политики-бизнесмены и все такое. Юри — взрослый мужчина, и это пугало и волновало сильнее всего. Просто потому что с ним, с Юркой такого не случалось никогда в жизни. Совсем. — Я не знаю, — искренне, как-то растерянно ответил Юри, привлекая его к себе, обнимая. Собой, своей силой, теплом, нет, жаром. — Я действительно не знаю. Знаю только то, что хочу. Хочу быть с тобой. Но я старше. Моя жизнь слишком… опасна. — Опасна? — Юра нахмурился и закусил губу. Снова. Опасна как — идешь по улице и внезапно на голову свалился кирпич? Опасна — заслали в командировку в «горячую точку»? Или опасна как — едешь в тачке и ее расстреливают отморозки из гетто? — Старше? Старше это херня, Юри. Глупость. Никто не упрекает модельку за то, что та со стариком живет! То, что я — парень, а ты — мужчина… это напрягает. У русских за такое в общем бьют. Или убивают. И это реально опасно. — Ты не в России, ты здесь, — Юри провел ладонью по его волосам, улыбаясь. — Господин, — Мицуро словно соткался из темноты в проеме двери. Чуть более бледный, чем обычно, с поджатыми губами — он смотрел не на Юри, а на Юру. С настоящей ненавистью, странным страхом. — Оябун, вы пригрели змею на груди. Юри напрягся. По его телу словно волна прошла, лишая его тепла и той нежности, что была. — Ты забылся, Мицуро? — в его голосе запела ярость. Настоящая холодная ярость. Казалось, что еще немного — и зазвенит, как клинок. Юри чуть отстранился от Юры, но руки так и не опустил, то ли защищая, то ли просто не желая отпускать. — Тот, на кого вы смотрите с такой нежностью — любимый и единственный племянник «Белой бестии» — Виктора Никифорова. Можете убить меня, господин, но я не верю в такие совпадения. Вы осторожны, но по законам этой страны — этот… человек — несовершеннолетний. Хватит одного доказательства, чтобы дела Семьи пошатнулись. И я уверен, что все это задумано. Что этого мальчика вам подослали, зная вашу страсть к фигурному катанию. Вас хотят ослабить, вы уже слабы, господин, — Мицуро говорил горячо, истово веря в каждое слово. А Юри холодел все больше. — Это правда? — одними губами спросил он у замершего Юры, наконец отпуская его. — Твой дядя… и ты… Юрка покраснел. Это вот «твой дядя и ты» — больно резануло по нервам. Чтобы он с Виктором?! Чтобы он… ЧТО?! — Опасно… вот оно что… — Слишком неожиданно. Сложно вообще уместить в голове нечто, что никак поймать и понять не получается. К примеру, что здесь, на льду, произносится Витькино имя. Что произносится с такой злостью. Что его подозревают в подлости и… попытке совратить и очернить? И постойте-ка, кого? Господин? Этот хрен назвал Юри — «Господин Оябун»? Якудза, что ли? — Якудза?! Ты… ты глава якудзы?! Боже… что за хрень… — растерянность, беспомощность, немного, совсем немного страха, злость, разочарование, боль. Эмоции стремительно-неуловимо мелькали на его лице, а потом вдруг пришло спокойствие. Такое, с которым он принял новости о смерти деда. Такое, которое поселилось в нем, когда он впервые узнал чем занимается его семья. Пригрел змею, значит. А то, что они тут его, Юрку, тупо захерачить могут. Просто убить и все. Или вообще в заложники взять и вертеть Витькой как им только заблагорассудится? И это пиздец, дорогая редакция, потому что он сам приказал охране шарахаться за пределами ледового. Только вот сейчас никуда нахрен не смоешься, потому что за спиной бортик, а перед ним — бледный Юри. Юри… человек который только что целовал его с удовольствием, надо сказать. Человек, с которым он сам хотел бы распрощаться с невинностью, как бы это ни прозвучало. Человек, который на самом деле — враг? — Меня зовут Юрий Плисецкий, — он медленно и раздельно проговорил привычные слова, упрямо вскинув голову, глядя прямо в глаза почти-тезке. И пусть понимает как хочет. И думает что угодно. Но блядью его считать? За что? — Мой дядя и опекун — Виктор Никифоров. Я готовлюсь к Гран-при по фигурному катанию, этот год — первый год во взрослой категории. Мой тренер — Селестино Чалдини и тренирует он меня уже пять лет, здесь, на этом самом катке. Это ВЫ пришли на мой лед. И сам ты змея, придурок… — он рванулся прочь, гордо расправив плечи. Но как же херово-то, а? Господи, ну за что? Колени подрагивали, да и всего его как-то уж слишком сильно трясло. Можно было подумать, что он только что отпахал целый день сначала у станка, а потом на льду десятки километров намотал. Безумно хотелось проораться. Или зареветь, как в детстве. От горькой обиды и разочарования. Ну ваще, запал, называется. И на кого? На главаря японской мафии! В какой-то момент он просто потерял концентрацию и равновесие. В какой-то момент ноги тупо разъехались и Юрка просто навернулся на лед, стесав ладони и едва не расквасив нос. Пиздец, чемпион! — Юра! — Юри оказался рядом очень быстро. Словно забыл о том, что было сказано лишь минуту назад. За метр присел и к Плисецкому подъехал по льду на колене. Коснулся плеча, но провести рукой дальше не рискнул. — Как ты? Юрка тяжело сел, пятная лед розовым. — Я в порядке, — он покачал головой. — Бля… глава японского синдиката на льду… Витька меня теперь из дома не выпустит. Или в Питер этот гребанный отправит. А я ведь правда подумал, что мы могли бы… что ты не стал бы трястись надо мной… что ты другой, не такой как все, кто меня окружает. Юри стиснул кулаки. Несколько долгих мгновений смотрел на его макушку, а потом медленно поднялся. — Ты прав. Я такой же, как и все. Якудза. Убийца. Но я тебя не трону. Обещаю. Прости, что… так вышло. Больше ты меня не увидишь. Нет необходимости уезжать. Удачи, Юра, — он склонился в глубоком поклоне, а потом развернулся и покатился к другому выходу, у которого, замерев, стоял его помощник. Его высокая сильная фигура показалась вдруг неповоротливой, тяжелой, как сломанная шарнирная кукла. Очень неуклюжая кукла, которая только чудом держалась на льду. У самого выхода Юри остановился на миг, повернул голову, словно собираясь обернуться, но заканчивать движение не стал. И растворился во мраке через пару секунд. Юрке пришлось собрать всю свою волю в кулак для того, чтобы просто подняться на ноги. И не зареветь. Слезы это вообще отстой. Слезы это то, что никому показывать нельзя. Особенно охране. Если Витька узнает, или если доложат Беку или Гошану — все, пиши пропало. Никаких выходов, здесь на каждой трибуне по охраннику торчать будет. Или его все-таки отправят в Россию. Перспектива ни к черту. Он даже переоделся. Умылся в туалете, а когда поднял взгляд на себя в зеркале — понял, что нифига отморозиться не получится. Губы припухли, и только законченный идиот скажет что это от того, что Юрка их тупо грыз. Глаза красные, физиономия бледная, ладони стесанные. И полный раздрай прям-таки написан на лице. Он запал на главу якудза. Он тупо запал на главу якудза. И не просто запал, а хотел с ним переспать. Надо все-таки посмотреть правде в глаза и самому себе в этом признаться. Он хотел, чтобы это был Юри. И он хотел Юри. Ему нравится общаться с Юри. Ему нравится смотреть на Юри. Юри, Юри, давай, идиот, повтори это имя еще раз сто. Машины японца на парковке уже не было. Ну естественно… он же сказал что не побеспокоит. Вот схуле все так? Домой добирались в молчании. Юрка смотрел в окно и на попытки разговорить не реагировал. Иногда под настроение он почти лекции о фигурном катании читал. Рассказывал всякие приколы о чемпионах, о рекордах, и это всегда было интересно. Во всяком случае среди охраны даже негласное соревнование было: кто выиграл — тот сопровождает Юрку. Сегодня он просто молчал, переваривая все происшедшее. И это было безрадостно. Потому что друзей у него нет. Ну, кроме Бека. Но тот не друг скорее, а… черт его знает что. Но Юри — он особенный. Был особенным. «Додж» как всегда заложил круг перед домом, и Юрка, собрав манатки, выбрался из салона и поплелся в дом. Только б рыжая на глаза не попалась. Вот только б не! И Витька. Тоже не стоит. Начнет выспрашивать что случилось, а он говорить совершенно не готов. Сейчас бы обнять Громозеку и завалиться на кровать. И не шевелиться. И чтоб никто не лез. И забить на все на свете. Вот только обычно вечером он звонил Юри. А что ему делать теперь? Громозека его шаги услышал еще от начала лестницы, наверное, потому что ждал под дверью и урчал как маленький трактор. И стоило Юрке переступить порог, как пушистая тушка принялась тереться о его ноги. — Ну что ты… хороший мой… тварюшка меховая… — Юра шипел, но гладил котенка по спине, пушистым бокам, позволял вылизывать свои ладони, а потом тупо сел на пол, сгреб его в охапку и обнял. Шершавый язык до боли продрал щеку. — Что мне делать, а? Что же мне делать, Громозека… Дверь за спиной открылась и закрылась. Несколько секунд ничего не происходило, а потом что-то зашуршало и на плечи легла теплая, пропахшая Беком, кожаная куртка, в которую его завернули и подняли с пола вместе с котенком. Отнесли на кровать и опустили, обняв и прижав к себе. На голову опустилась теплая тяжелая рука, пальцы зарылись в волосы. И ни звука. Ни вопроса. Словно Бек давал ему возможность самому решить, что делать дальше. Он думал, что будет молчать. Стоически и мужественно. Он же мужик в конце концов. Но это вот все, эта забота — они его доконали окончательно, и Юрка разразился сухими, нервными, сдавленными рыданиями, уткнувшись Беку в грудь. Громозека протестующе уперся лапами, раздраженно мяукнул и вывернулся из его рук, и Юрка только сильнее обнял Бека. — Схуле все так, а?.. — всхлипывал он. — Блядь, Шекспир какой-то… все по пизде, черт… прости… херня творится какая-то… — Никто не говорил, что это легко, Юрка, — Отабек обнял его за плечи, прижался губами к макушке, терпеливо пережидая. — Это больно, если по-настоящему, а не просто на перепихнуться. Больно, Юрка, но это можно пережить. Правда. — По-настоящему? — смешок вышел каким-то истеричным. — Мне семнадцать, и я тут о чемпионате должен думать, а не о… пипец… Ромео, блядь, зачем же ты, Ромео?.. почему мы не самая обыкновенная семейка, Бек? Почему я не могу привести никого домой и сказать — знакомьтесь, это мой папа, мама, дед, это мой дядюшка. Почему у нас все не так? Почему нельзя влюбиться в какую-нибудь куколку Барби? Почему у меня все через жопу, а? — он снова рассмеялся дурному каламбуру. — И у вас тоже все, блядь, через жопу!.. — Так получилось, Юрка, — тело Отабека напряглось, стало почти каменным. — Может, тебе стаканчик чего покрепче? Или валерианки? — Отабек приподнял его голову, снял пальцем текущие капельки со щек. — Что случилось, малыш? — Не надо, — Юрка мотнул головой, отвел взгляд, шмыгнул носом, тяжело задышал. Вот как это объяснить, а? — Просто человек, с которым я хотел… я ему не безразличен, я знаю, но мы вообще никак. В смысле нам нифига не светит ваще. Мне семнадцать, я тут типа несовершеннолетний по законам и всяко. У него работа. Ответственность. И секретарь, который считает, что я задумал подставу и шантаж… Не то чтоб он этого хрена с горы слушал, но у них типа предубеждение. В общем, не будет нифига… Отабек нахмурился: — Он? Это парень? Блядь, Витька мне точно голову свернет. Что за тип, да еще и с секретарем? Где ты его встретил? И… подожди… что за хрень с подставой и шантажом? — Не важно, Бека, просто вот забей. Нифига не будет и все. И буду я милым мальчиком-фиалочкой, встречу какую-нибудь девочку на соревнованиях и все пучком. — И никаких оябунов. Никакой японской якудзы. Никаких обвинений. И поцелуев крышесносных у бортика. И взглядов, что продирают кажется до нутра. Отабек хотел что-то сказать, но, заглянув в горящие упрямством глаза, только поджал губы. — Это проблема? Для тебя этот человек — проблема? Или тут есть еще что-то? — Не он для меня, — совсем тихо ответил Юрка. — Я для него. — Подстава или шантаж? — Бек сузил глаза. — Судя по всему, он взрослый. Ох, Юрка, в кого же ты вляпался? — Это не Чао-Чао, — Юра растер ладонями по лицу подсыхающие слезы. — Это ничего, Бек. Все нормально. Правда. Мы просто больше не увидимся. Вот и весь Шекспир. — Поэтому ты плачешь, — Отабек провел пальцем по его щеке, пригладил волосы. — Пообещай мне, что если станет совсем невмоготу, ты придешь ко мне. И мы поговорим. Или просто напьемся и пойдем в клуб висеть на пилоне. Или пойдем и набьем морду твоей зазнобе, раз он такой параноик и заставил тебя плакать. — По рукам, — через силу улыбнулся Юра. Представить что они с Беком едут в логово Якудзы, чтоб «набить морду зазнобе» — оябуну, получалось с трудом. Реально странно все. И грустно. — Спасибо тебе. Ты, блин, лучший. — При Витьке только так не скажи, а то он решит, что либо он, либо мир рехнулся, — Отабек улыбнулся, потянулся, чмокнул Юрку в лоб и отпустил. — Ты моя семья, Юрка. Поэтому я всегда буду рядом, — он встал, вскинул бровь, глядя на устроившегося на краю его куртки котенка, и хмыкнул. — Ладно, оставлю, а то твой зверь мне глаза выцарапает. Ну и тебе будет с чем обниматься перед сном. — Хорошего вечера, Бека, — Юра сел и потянул на себя куртку вместе с Громозекой. Котенок потянулся, подставляя под ласковую руку пушистое пузико и снова заурчал. — Не грусти, все образуется, — Отабек взъерошил его волосы, дернул за ухо котенка и вышел из комнаты. Плотно прикрыв за собой дверь, вытянул телефон и с потемневшим лицом набрал номер. А когда на той стороне ответили — заговорил быстро, отрывисто: — Гоша, надеюсь, ты знаешь всех, кто ходит с Юркой на каток. Ну или твои парни в курсе происходящего. А если нет, то мне нужны записи с видеокамер. Что значит «может не быть»? Хорошо, я понял. Молись, чтобы тебе повезло, и они там все-таки есть, — Отабек закончил разговор и направился к себе, стиснув зубы. Посещающего каток взрослого с секретарем Отабек представлял себе плохо. Явно не фигурист, тренерам не нужно секретари, а вот родители детишек или спонсоры… Или любители юных мальчиков и девочек. Причем последние даже реальней, особенно с учетом паранойи. В любом случае, он должен знать.