Нет худа без добра

‒ Да нет, ‒ отмахиваюсь я, ‒ моя сестра ‒ не дура. Прим ‒ не идиотка! Она понимает, что кошки и собаки могут ходить везде, где им вздумается. ‒ Холли сказал, что кот зацепился за ветку дерева, ‒ всхлипывает мама. ‒ Прим подарила Лютику на Рождество чёрный ошейник с кулоном, на котором выгравировано его имя и наш адрес. Она боялась сильно затягивать ремешок… «Чертовы деньги», ‒ взрываюсь я, но вовремя себя останавливаю. Сейчас не время ругаться. Сейчас нужно найти Прим, хоть за волосы её из леса притащить, но вернуть, а уж потом разбираться с дьявольским котом и Мелларком. Сапоги, где мои охотничьи сапоги? Проклятье! Ладно, обойдусь ботинками: они теплые. Хорошо, что на мне плотные брюки. Куртка, капюшон. Нужно было поддеть свитер, но некогда. Прим. Нужно найти Прим. И поскорее. Нахожу перчатки в карманах, быстро надеваю их на руки, дергаю холодную, скользкую ручку двери, и… Столб ужасающей, сплошной и гнетущей темноты больно бьёт меня по глазам. Я не могу и шагу сделать вперёд. Порог словно раскачивается, а странные очертания длинных синих щупалец ползут ко мне всё ближе и ближе. Захлопываю с силой дверь и, повернувшись к ней спиной, перевожу дыхание. Один, два, три… десять. Поднимаю взгляд и натыкаюсь на три пары обеспокоенных глаз. ‒ Решила остаться в нашей скромной компании? ‒ откашлявшись, замечает Хеймитч. В комнате раздаётся чихание. Мамин платок, на котором вышиты инициалы Э.Э., валяется на полу под её ногами. В груди разрастается колючий болезненный ком, к горлу подкатывает тошнота, а в глазах то и дело мелькают чёрно-белые пятна. ‒ Китнисс, ‒ начинает робко мама, покусывая губы, ‒ думаю, тебе лучше остаться дома. ‒ Хочешь, чтобы Прим замёрзла в лесу? Или какой-нибудь зверь до нее добрался? ‒ Я сейчас пойду в полицию. Они должны её искать. Это их работа. ‒ Будут ли? ‒ скептически заявляет Хеймитч. ‒ Не силен я в законах, но, по-моему, пропавшего человека начинают искать не ранее трёх дней с момента написания заявления. ‒ Прим ‒ ребенок! ‒ мама поднимает с пола платок. ‒ Одна. В лесу. Они должны! ‒ Ничего они не будут делать! ‒ взрываюсь я, ощущая кожей свою беспомощность. ‒ Сейчас повалит снег, и все её следы заметёт. А они ‒ не следопыты. Полицейские не обращают внимания на упавшие ветки, ‒ борюсь со слезами. ‒ Кроме меня её смог бы найти только один человек, но он лежит в могиле. ‒ Сами найдем! ‒ твердым голосом подытоживает Мелларк. ‒ Миссис Эвердин, идите в полицию и пишите заявление. Мы с Хеймитчем отправимся в лес. Ты, ‒ показывает на меня, ‒ будешь звонить домой каждые 10-15 минут на тот случай, если Прим вернётся домой сама. Не забудь позвонить мне на мобильный телефон и, ‒ выделяет интонацией последнее слово, ‒ дозвониться, ‒ пишет на бумажке длинный набор цифр и стаскивает с дивана плед. ‒ Когда мы найдем девочку, миссис Эвердин, будьте здесь: от леса к «Деревне Победителей» путь ближе, чем к центру. ‒ Поняла, ‒ мама кивает головой и направляется к выходу. Я слышу, как хлопает дверь, и испытываю самую черную зависть: моя вечно всего боящаяся мать может выйти на улицу вечером, а я нет… ‒ Есть одно но, ‒ Хеймитч как-то странно смотрит на Пита. ‒ Не то, чтобы солнышко совсем была не права. ‒ Возьмем собаку и фонарики. У меня есть пара штук в чулане. ‒ Ммм, ‒ Эбернети выпучивает глаза, ‒ я так понимаю, что полицейскую ищейку ты у себя в мастерской прячешь? ‒ Нет. Пойдем к Дарию. ‒ Он сегодня не дежурит. Я видел, как он плёлся к Риппер. В её заведении завелась новенькая рыжая бестия. ‒ Это неважно. Главное, чтобы собаку дал. Именно поэтому мы должны пойти вместе. Меня, после пребывания в участке он не особенно жалует. Китнисс, дай что-нибудь из вещей Прим. ‒ обвожу взглядом гостиную, но не нахожу ничего. Вещь Прим… Что ему дать? Если бы мы хотя бы успели обменяться рождественскими подарками... ‒ Ладно, по дороге к Дарию, зайдём в дом миссис Эвердин, ‒ достаёт из второго ящика стола ключи. Хеймитч быстро набирает хорошо знакомый мне набор цифр на телефоне. Успеваю сосчитать до десяти прежде, чем он кладёт трубку. ‒ Длинные гудки и тишина, ‒ сообщает он и накидывает куртку. ‒ Не забывай звонить, ‒ чихая, говорит Пит. Где-то за тысячи километров хлопает входная дверь. В огромном доме я остаюсь совершенно одна. **** ‒ Ну, что? ‒ мама врывается в гостиную подобно стае разгневанных фурий. ‒ Ничего, ‒ кладу трубку на аппарат. ‒ Только длинные гудки, ‒ пятый раз за последний час. ‒ Заявление приняли? ‒ Приняли, ‒ мама в изнеможении падает на диван. ‒ Полковник Тред сказал, что поиски начинаются сразу после подачи заявления. Вот увидишь, Китнисс, скоро Прим будет с нами. В груди не перестает щелкать. Разрастающийся в сердце ком жжёт и колет. Моя сестра в лесу. В темноте, в холоде, одна. Чужие люди пытаются её спасти, а я сижу здесь: в тепле, на мягком диване, и ровным счетом ничего не делаю для того, чтобы ей помочь. ‒ Я заварю чай. В доме должны быть теплое питье и аспирин. Хорошо, что из крана течёт горячая вода, нагревать для ванны не придётся. Мама хлопочет на кухне, я слышу, как звенит посуда под её слегка дрожащими пальцами. Наверное, маме так легче. Ей нужно что-то делать, чтобы не сойти с ума, чтобы занять хотя бы руки. Может, спустить одеяла сверху? Нет… Отнесём Прим в мою комнату. Сегодня и завтра она будет со мной. Лишь бы Утёнка нашли, лишь бы нашли. Набираю номер ещё раз. Ничего, дома по-прежнему никого нет. Сама она не появится ‒ звонить больше нет смысла, но и сидеть в бездействии нельзя. Нужно что-то делать! Хоть что-нибудь. ‒ У твоего мужа богатая библиотека, ‒ кажется, мама открывает стеклянные дверцы книжного шкафа. ‒ «Жизнь и странствия Бенджамина Уозлика». Старое издание. Такая книга была у моих родителей. Помнишь, я рассказывала об этом герое? Тебе тогда было лет пять. Ещё даже Прим не родилась. ‒ Не помню, ‒ провожу рукой по лицу, пытаясь стереть следы печали. ‒ Хочешь, я почитаю тебе? ‒ Почитай. ‒ Глава первая. Шел снег вперемешку с дождём, и мне хотелось остаться дома и созерцать величайшее из таинств природы из окна своей маленькой спальни на чердаке, ‒ звучит размеренный мамин голос, в котором я замечаю плохо скрываемую дрожь, вызванную страхом. Она боится, боится не меньше моего и старательно хочет отвлечь нас обеих от тягостных размышлений. Время тянется мучительно долго. Пит и Хеймитч ушли чуть больше часа назад. Возможно, к ним уже подключилась полиция, и мне не о чем волноваться: вскоре Прим, напоминающая большой белый кокон, будет лежать на моей кровати. Но, если я ошибаюсь… Если Прим ушла так глубоко в лес, что… И мое чёртово бездействие её погубит. Только я буду виновата, потому что поддалась страху перед темнотой. Он оказался сильнее, чем страх за жизнь близкого человека. Разве имею я теперь право говорить, что люблю её больше себя самой? Кто я такая теперь? Искалеченная… Сломленная. Раньше мне ничего не стоило пойти в лес. Всегда. А теперь… ‒ Глава 18, ‒ тихо продолжает мама. ‒ В комнате было сыро и холодно. Джек скулил и закрывал лапами нос, стараясь быть ко мне как можно ближе. Сара смотрела в окно, любуясь круглыми очертаниями полной Луны. ‒ Кто такая Сара? ‒ поворачиваю голову к маме я и замечаю, что она по-прежнему сидит на диване в сером пальто и черных полусапожках, которые носит с той зимы, как умер папа. От снега под её ногами уже образовалась огромная лужа, взгляд блуждающий, а лицо, похожее на маску, сделанную из мела, натянуто так, словно у нее свело все мышцы разом. ‒ Не знаю, ‒ мама пожимает плечами, а начинаю испытывать жуткий стыд за свой вопрос. ‒ Я раньше знала, но сейчас забыла, ‒ отворачиваюсь и бросаю взгляд на часы. Три часа прошло с тех пор, как мама начала читать, но, боюсь, что в её памяти осталось не больше строчек, чем в моей. ‒ Нет, это невыносимо, ‒ она вскакивает с дивана. ‒ Мне всё время кажется, что за дверью кто-то ходит. ‒ Ходит, я тоже слышу. Снег хрустит под ногами, ‒ бегу к дверям и… ‒ Принимайте заказ, ‒ орёт Хеймитч, распахивая дверь перед Питом, несущим небольшого гномика, завернутого в шерстяной клетчатый плед с кистями, который ещё четыре часа назад лежал на диване в гостиной. ‒ Прим, ‒ не могу сдержать слёз, разглядывая хрупкое тельце, светлые, покрытые инеем волосы, бледное лицо и синие губы. Счастье, радость, облегчение заполняют грудь, не позволяя даже дышать. ‒ Она жива? ‒ Всё в порядке, ‒ отвечает Мелларк, поднимаясь по лестнице. ‒ Я отнесу её в твою комнату. Примроуз нужно переодеть в сухую тёплую одежду. Её колотит от холода. ‒ Да, да, хорошо, что колотит, ‒ всхлипывает мама, бегущая рядом со мной. ‒ Мы сейчас всё сделаем. ‒ Спасибо, ‒ шепчу я ему, глядя в глаза, пока он кладет Прим на кровать. ‒ Спасибо, что спас её. **** ‒ Ну, как они там? ‒ спрашиваю я шёпотом у только что вошедшей в спальню мамы. ‒ Ничего, ‒ вздыхает она и садится в кресло напротив меня. ‒ Обморожений нет. Я заставила их переодеться и поесть горячего супа, сидят завернутые в одеяла. Правда, Хеймитч предпочитает лечиться коньяком. ‒ Не мудрено, ‒ улыбаюсь, заправляя за ухо сестры выбившуюся почти сухую после тёплой ванны светлую прядь волос. ‒ Давно уснула? ‒ Минут десять назад. Я укрыла Прим двумя одеялами, но её, похоже, по-прежнему немного знобит. ‒ Это нормально. Она провела много часов на морозе. Случилось настоящее чудо, что моя девочка здесь, с нами, ‒ мама сжимает мою ладонь. ‒ Твой муж ‒ хороший человек. ‒ Да, хороший, ‒ соглашаюсь я, невольно вспоминая разговор с Питом на кухне в Рождественское утро. ‒ Постарайся быть поласковее с ним: Пит очень любит тебя. ‒ Что? ‒ едва не вскрикиваю я, но вовремя останавливаюсь, глядя на сопящую сестру. ‒ Не говори глупостей! Никого он не любит! Тебе известно, почему нам пришлось пожениться. ‒ Известно, ‒ мама отворачивается. ‒ Потому что он предложил, а я настояла. ‒ Нам обоим этот брак как Лютику ошейник. Удавка! Через пару лет мы получим свободу. ‒ Ты до сих пор не забыла Гейла? ‒ в комнате появляется неприятное ощущение сквозняка, а голос женщины, подарившей мне жизнь, звучит так, словно вобрал в себя всю скорбь человечества. ‒ А ты забыла папу? ‒ Между нами большая разница, Китнисс! ‒ Разница лишь в том, что я ‒ это я, а ты ‒ это ты. ‒ Нет, ‒ резко обрезает она, хотя тоже говорит шепотом. ‒ Разница в том, что, когда умер твой отец, мне было тридцать семь лет, а тебе нет и девятнадцати. ‒ И у тебя было двое детей! ‒ не выдерживаю я. ‒ Именно поэтому, ‒ замечаю, как она вытирает слёзы тыльной стороной ладони. ‒ Не повторяй моих ошибок! Не хорони себя заживо. Ты ещё можешь быть счастливой. Можешь полюбить своего мужа, родить ему детей. У тебя должна быть нормальная семья. ‒ Родить ему детей?! ‒ вскакиваю с кровати. ‒ Нормальная семья?! Я не хочу. Мне никто не нужен, кроме тебя и Прим. Я уже никого никогда не смогу полюбить так, как любила Гейла. ‒ Гейл стал твоей первой любовью, ‒ мама опять берёт меня за руку. ‒ Первая любовь и хороша тем, что она первая. Часто это не любовь, а влюбленность. Вы были знакомы с детства, ваши отцы были напарниками, лучшими друзьями, потом начали дружить и вы сами. Совместная беда и одно увлечение на двоих сплотили вас ещё больше. Тебе было одиннадцать, когда Хейзел сказала, что ты будешь отличной женой для её сына. В тот день, когда Гейл попросил твоей руки, я все думала: не ошибка ли это. Вы похожи, как брат и сестра. Вы даже рассуждали одинаково. Как скоро бы вы надоели друг другу? ‒ А как же Хейзел и Джаред? А ты и папа? Он ведь тоже стал твоей первой и единственной любовью. ‒ Нет, ‒ мама откидывается на спинку кресла. ‒ Моей первой любовью, ‒ запинается, ‒ влюбленностью стал другой человек. Мы жили с ним по соседству и росли вместе. Он был на три года старше меня, и родители мечтали поженить нас. После школы я уехала учиться в медицинский университет Дистрикта-2. На третьем курсе обучения я проходила практику в больнице Двенадцатого и однажды на дежурстве встретила твоего отца. Он сильно поранился на охоте, и мне пришлось зашивать глубокую рану на его правом плече. В тот момент я поняла, что не люблю своего соседа и никогда не выйду за него замуж. Через три месяца я бросила учёбу и сбежала с Крисом, потому что твои дедушка и бабушка были против моего брака с шахтёром. ‒ А что случилось с тем парнем? ‒ скорее из вежливости, чем из любопытства спрашиваю я. ‒ Через месяц после того, как я стала миссис Эвердин, женился и он, ‒ усмехается мама. ‒ Правда, мне всегда казалось, что эта женщина, ставшая его женой, собиралась выйти замуж за его брата, но случилось то, что случилось. Чарли умер в Дистрикте -1 от гриппа. ‒ Почему ты никогда не рассказывала мне об этом? ‒ Пока Кристофер был жив, ты казалась мне ещё слишком маленькой для подобных бесед, а когда он умер, мне стало уже не до рассказов. ‒ Мама, ‒ Прим поворачивается во сне, скидывая верхнее одеяло. ‒ Я здесь, малышка, ‒ садится рядом с Утёнком, зарываясь лицом в её волосы. ‒ Давно хотела сказать тебе, Китнисс: у тебя очень красивая комната, ‒ почти мурлычет она. ‒ Обои такие спокойные, и резная мебель из бука смотрится изящно и гармонично, а тон штор целиком и полностью совпадает с цветом покрывала. Изумрудный… Знаешь, я всегда мечтала о туалетном столике, как у тебя. ‒ Оставайся с Прим. Я переночую на диване, ‒ отчего-то мне начинает казаться, что мама только что вспомнила свой первый дом. **** ‒ Больше не убегай, ‒ прижимаю Прим к груди, повязывая на её шею шерстяной белый шарф. ‒ Позвони, как доберешься. ‒ Хорошо, ‒ хрипит Утёнок. Была бы моя воля, оставила бы сестрёнку у себя, только вот она без устали плачет, вспоминая об изголодавшемся Лютике. Жаль, что его собаки не порвали на мелкие клочья. ‒ Прости, что напугала. ‒ Главное, что тебя нашли. ‒ Поблагодари Пита и Хеймитча от меня еще раз. И Ханни. ‒ Ханни? ‒ удивляюсь я. ‒ Собаку, ‒ кашляет Примроуз. ‒ Обязательно, Ханни обязательно. ‒ Прим, машина ждать не будет, ‒ кричит мама. Я на ходу обнимаю её и провожаю обеих до машины. ‒ Пока, ‒ машу рукой и захожу в дом. Прим чувствует себя неважно, но идти всё-таки может. Переохлаждение закончилось простудой, но мама сказала, что это не очень серьёзно, и она быстро поставит Утёнка на ноги. Это самое главное, и я отпускаю сестру с лёгким сердцем и спокойной душой. Отругаю её за бездумное шатание по лесу после того, как она окончательно поправится, а сейчас нужно подумать о другом. Подумать о фиктивном муже и выполнить обещание, данное сестрёнке. В конце концов, он вернул самое дорогое, что осталось в моей жизни. Пит вызвал по телефону такси, но сам пока не спускался. Кажется, ему нездоровится. Мама оставила каких-то лекарств и заварила витаминный чай. Заглядываю в холодильник и вытаскиваю оттуда курятину. Стоит сварить ему бульон и напоить чаем с мёдом или малиновым морсом. Утром он заходил к Прим и сказал, что сегодня не пойдёт в пекарню. Тем лучше: отлежаться ему не помешает. Заканчиваю приготовления и поглядываю на часы. Под ложечкой начинает неприятно посасывать. Почему он не спускается? Может, рисовал свои картины и так увлекся работой, что забыл про еду. Выключаю огонь под кастрюлей и не спеша поднимаюсь по лестнице. На всякий случай останавливаюсь у дверей спальни и прислушиваюсь к звукам за ней. Тишина. Вздыхаю и выбираю направление прямо по коридору. Последняя дверь слева. За три месяца я не была там ни разу. Искала и находила тысячу причин, лишь бы не заходить. Это место пугало меня и отталкивало. Краски, холсты, мольберты, а еще по первости мне почему-то думалось, что там лежит чей-нибудь скелет. Сейчас это кажется глупым. Стучусь и резко толкаю дверь, которая ударяется о противоположную стену. Противный запах краски ударяет мне в нос и почти выворачивает наизнанку. Я борюсь с отчаянным желанием убежать, но что-то до боли знакомое заставляет меня остановиться и сделать шаг навстречу мольберту с портретом. Девушка. Серые глаза, резко очерченные скулы, тёмная коса переброшена через левое плечо, мужская куртка прикрывает половину бедра, длинные сапоги доходят до колена. Тело стройное, кожа смуглая, в руках лук. Перевожу взгляд, и замечаю ещё один портрет: те же черты лица, только теперь девушка стоит за прилавком пекарни. На третьей картине она обнимает голубоглазую белокурую девочку, безумно похожую на Прим. На четвертой − прячет в корзину полдюжины пестрых котят. Шестая, седьмая, двадцатая. И хуже всего, что я знаю эту девушку: я каждый день вижу её в зеркале на туалетном столике. Это я...