der Sammelband

— Да скажи ты уже хоть что-нибудь! — тишину разрезает злой возглас Юры, а затем слышится звон разбившейся кружки, брошенной в порыве эмоций в стену. Бурое кофейное пятно отпечатывается на светлых обоях кухни, Юра шумно дышит и не моргая смотрит на то, как капли кофе бегут вниз по стене. Юру бесит молчание, безразличие и безучастие гостя. Юру вообще уже порядком достало все то, что творилось последнее время. Тишина снова оглушает, давит со всех сторон, и Юра почти воет от отчаяния. Хочется колотить кулаком стены. Или врезать по лицу Тимощука, который спокойно пьет свой чертов чай (три ложки сахара превратили его в приторное пойло) и молчит. Молчит с того самого момента, как позвонил в дверь, прошел в кухню, сел на своё излюбленное место у окна и принял горячую чашку из рук хозяина квартиры. Молчит с того яростного монолога Лодыгина о том, что так совсем не делается. Ведь нельзя же, в самом деле, врываться вот так вот в чужую жизнь без предупреждения, мгновенно сносить хрупкое и шаткое, с таким трудом выстроенное спокойствие, вновь будоражить похороненные чувства и делать при этом вид, что ничего не было. Ничего между ними не было. Юра сквозь зубы цедит хриплое «ненавижу» и устало опускается на стул, с которого только что вскочил с криком. Юра устало вздыхает, обхватывает голову руками и закрывает глаза. На Юру давит слишком много всего, нервы уже отказываются все это выдерживать. Юра как никогда сейчас ощущает, что он совсем один. Лодыгин всё ещё помнит, как новость о возвращении Тимощука в «Зенит» буквально сбила его с ног. С новой силой вспыхнуло все то, что Толя умудрился растоптать одним коротким сообщением, полученным спустя полгода после отъезда Тимо в Казахстан: «Ты же понимаешь, что мы в тупике. Не станем мучить друг друга, все равно у нас вряд ли что-то выйдет». А потом Лодыгин узнает, что в тренерском штате «Зенита» пополнение. И с этого момента всё идёт наперекосяк. Он пропускает мячи, становится рассеянным на тренировках и выходит на матчи совершенно не собранным. Тогда в основном составе его место занимает Лунёв. Юра чувствует себя максимально потерянным и никак не может взять себя в руки. Все медленно, но верно катится под откос. Черт бы побрал Тимощука набираться опыта в новой должности именно в питерском клубе. Черт бы побрал Юрины чувства, что все еще терзали и не желали отпускать. Черт бы побрал этот блядский город. Он, кажется, приносит одни несчастья. Юра начинает невольно подумывать о том, чтобы перейти летом в другой клуб. Юра бежит, как последний трус, хотя, кажется, даже на это ему не хватит смелости. Разве что напроситься в аренду, чтобы оставался шанс вернуться обратно. Юра запутался. Юра устал. Юра по-настоящему заебался. Крупные осколки белой керамики разбросаны по полу, Юра молча смотрит на них, а затем все же решается собрать все и выбросить. Разбитая кружка кажется пафосной метафорой. Все эти кусочки — это он, Юра. А стена — холодное безразличие сидящего напротив Тимощука. До абсурдного смешно, черт возьми. Юра находит рядом со стулом осколок с частью ручки, поднимает с пола и вертит его в руках. Теоретически, все эти кусочки можно склеить, вот только от такой кружки не будет толка. Кажется, с их отношениями сейчас происходит что-то подобное. Снова дурацкая метафора. — Чего ты этим добиваешься, Тим? — голос звучит как-то глухо, злость накатывает новой волной, Юра неосознанно сжимает пальцы в кулак и чувствует, как осколок больно впивается в ладонь. Кровь обжигает пальцы и капает на пол, расцветая хаотичными кляксами на светлом паркете. Юре, кажется, плевать даже на это. Толя ставит пустую кружку на стол, противно звякая при этом ложкой, поднимается на ноги и проходит мимо Лодыгина, скрываясь где-то в полумраке квартиры. Юра уже готовится услышать шорох куртки и хлопок входной двери, но вместо этого получает вернувшегося обратно Тимощука с аптечкой в руках. Тот молча хватает Юру за запястье (Лодыгину приходится сдержаться, чтобы не дёрнуться от прикосновения), забирает осколок и спокойно обрабатывает порез. — Ты безалаберный, Юра. Вратарю надо руки беречь. Тимо произносит это настолько буднично и легко, словно это не он сидел здесь битый час, будто воды в рот набравши. Не он с равнодушным лицом выслушивал истерики и претензии Юры. Не он виновник того, что у Лодыгина просто сдали нервы. Сейчас Юре уже даже не хватает сил, чтобы злиться. Хочется вырвать руку, послать к черту, выставить за дверь. Но он не может не продлить этот момент, ощущая чужие пальцы на своей коже. Он снова даёт слабину, снова проигрывает этот бой. Да что уж там, саму войну он тоже уже проиграл. Добровольная капитуляция — абсурдное словосочетание. Абсурдно все, что связывает (связывало?) их двоих. Тимо крепко завязывает бинт на узел, обрезает концы и снова подает голос: — Нужно быть осторожнее. А если бы порез был глубже? — А тебе не наплевать? — огрызаться в ответ — последняя защита Юры, но Толя пробьет и эту, они оба знают. Взгляд глаза в глаза, фирменная улыбка Тимо — Лодыгин сдерживает тихий вой и поднимает белый флаг. Бой окончен. Война проиграна. Здесь либо сдаться в плен, либо застрелиться. И Юра сдается. Потому что нажать на курок не хватит смелости. Потому что ему не позволят этого сделать. Забытое ощущение прикосновения столь знакомых губ заставляет что-то остро кольнуть в груди, у самого сердца. Юра жмурится, судорожно вздыхает и окончательно понимает: он в ловушке. Снова. Нет надежды на спасение. Нет шанса на свободу. А нужна ли ему эта свобода? Трудно сказать. Из склеенной кружки вряд ли удастся попить кофе. Зато из склеенных отношений можно попытаться выстроить что-то чуть более прочное.