Послушный мальчик?

Послушные мальчики не говорят со взрослыми, смотря последним в глаза. Стоя прямо, опустив руки по швам и прижав подбородок к груди, послушные мальчики говорят тихо, без страсти, но с какой-то определенной интонацией, которая выявляет их улыбку, пускай и ненастоящую. Антон не понимал, почему для того, чтобы быть хорошим, ему нужно было унижаться? Почему он унижается, даже если перед ним — его собственные родители? Его отец был высоким, статным и походил на человека сурового, закаленного и безжалостного. Острые черты лица, прямой нос, точно такие же, как и у Антона, большие уши, множество скопившихся морщинок под глазами. Он сидел за обеденным столом и, закинув ногу на ногу, спокойно пил свой кофе. Антон стоял рядом, низко опустив голову. — Как твои оценки в школе? — Все хорошо, — тихим, непривычно спокойным голосом ответил Шастун-младший. — Как насчет отношений с одноклассниками? — Я… дружу с тем парнем, Позовым… — А, тот, у которого родители хирурги? Они казались мне такими заносчивыми на последнем родительском собрании, наверное, их сын такой же? Антон сжал челюсти. В полутемной кухне ему казалось, что тени за спиной давили на него, что призраки выползали из своих потаенных мест, обнимали его за плечи и начинали шептать всякие ужасы Антону на ухо. — Такой же? — громче повторил мужчина. — Да. Такой же. Он очень заносчивый и… эгоистичный. И любит хвастаться. — Неудивительно, что он тоже хочет стать врачом, чтобы в будущем так же задирать нос. Как убого. Антон выдохнул тихо, чтобы его не было слышно. — Как поживает твой учитель? Тот, который худющий такой. — У нас с ним хорошие отношения. — Правда? Мужчина усмехнулся, заставив Антона вздрогнуть. Длинными пальцами вцепившись в чашку, он сделал еще один глоток, и на бледном уставшем лице мужчины вдруг проявилось непонятное Антону счастье. — Мой сын стал по-настоящему хорошим мальчиком. Он встал, шаркнув ножками стула по паркету, и у Антона все сжалось в груди. Большая рука с костлявыми пальцами упала Антону на опущенную голову и чуть сжала волосы. В понимании мужчины это была похвала. В понимании Антона не иначе, как унижение. Вторую руку мужчина положил парню на плечо и притянул к себе, чуть обнимая. Они были одного роста и мужчина, вытянув шею, тихо шепнул сыну на ухо: — Ты ведь не хочешь, чтобы мама и папа снова волновались? — Нет, — закусывая нижнюю губу, ответил парень. — Больше не дерешься? Не попадаешь в неприятности? После удара гейской мрази под именем Арсений Попов на скуле у парня должен был быть большой синяк, но мамкина тоналка спасает в любых ситуациях. — Нет. — Хочешь спокойно закончить школу и поступить в хороший университет, чтобы не причинять своим родителям хлопот? Антон закрыл глаза. — …да. — Отлично! — вдруг подозрительно радостно вскрикнул мужчина, отступив от парня на шаг. — А теперь покажи мне свои руки. У Антона резко взмок лоб. Руки, которые он все это время держал за спиной, затряслись, и по тихой, безмолвной кухне пронеслись легкие постукивания железный колец друг о друга. — Ну же. Покажи мне свои руки, Антон. Когда отец звал его по имени, парню инстинктивно хотелось кинуться влево и закрыть голову руками, словно ему скомандовали «Вспышка справа!» Он опустил плечи и медленно поднял руки. Кольца на каждом пальце подрагивали. Зловещие тени заиграли на лице отца. — Я же говорил, послушные мальчики не носят такие вульгарности, — цокнул мужчина, сменив радость на разочарование. — Еще они не ходят в пиджаке поверх толстовок и не приходят домой с… — мужчина протянул руку к ладони Антона и перевернул ее к себе тыльной стороной, — с разбитыми костяшками. Ах, да. Еще они не врут. Антон запросил помощь свыше, но никто ему не ответил. Вывод один, но признавать его не особо хотелось, вдруг он бы задел собственные религиозные чувства, которых последние семнадцать лет и не было вовсе. Отец поднял руки, положив их на плечи сыну, и тупая улыбка, которую бы не понял ни один отпрыск на этом свете, если бы она досталась ему от собственного отца, очернило худое острое лицо мужчины. — Я расскажу тебе еще раз, что значит быть послушным мальчиком. Раз ты еще не понял меня, Антон. *** — Мужик, что с тобой случилось? — с жалостливым лицом разглядывая физиономию Попова, спросил Матвиенко. — Какое плохое зло ты сделал, чтобы выглядеть так? — Не знаю, — пожал плечами Арсений. — Родился? Я вчера вроде всю ночь в подушку рыдал. — Как баба, так еще и мужиков любишь? — Ой, что это? Неожиданный приступ гомофобии и сексизма? — Это забота. Забота о моем гомосексуальном женоподобном друге. Матвиенко похлопал Арсения по плечу и спрыгнул с подоконника в мужском туалете, разминая спину. — Думаю… мой старший брат скоро приедет. — Серьезно? — удивился Сережа. — Соскучился поди. — Смеешься надо мной? — Пытаюсь быть позитивным! Арсений был в ужасном состоянии. Он так и не обнаружил дома признаков того, что отец возвращался после вчерашнего свидания. Голова трещала после отвратительного сна о том, как он должен был достать сундук с золотом, при этом успев убежать от огромного людоеда, после вчерашних размышлений, после этого дурацкого сообщения… У него не было сил даже философствовать. «А в чем собственно смысл моей бренной жизни? Быть может, в том, чтобы пожрать с утра, да посрать в обед. А, может быть, я должен выполнить высшую миссию? Постричься в монахи и уйти в монастырь, а потом стать священником-извращенцем и лапать мальчиков-прихожан? Бодрит-то как, ну». По лицу Матвиенко было понятно, что он вообще отсутствовал во время разговора с Арсом. Вероятнее всего, Сережа не посредственный персонаж сей драмы. У него тоже есть чувства, терзающие его на протяжении большого отрезка времени, и в которых ему было стыдно признаться даже лучшему другу Арсюшке Попову, однако кому какое дело до бородатого коротышки ростом метр с кепкой, когда тут два красавчика чуть ли не шпилятся в библиотеке, прогуливая физру? — Кстати, чем все закончилось вчера в библиотеке? — Провалом. — Каким? — Я… ударил его. Матвиенко согнуло пополам, закрыв лицо руками, а потом резко выгнулся и в грязный потолок туалета вырвался измученный крик души с прерывающимся «Заче-е-е-ем?!». — Да не знаю я зачем! Скоро в истеричку превращусь, наверное. Спокойно, Арс, ты все еще неотразим, только посмотрим на свои голубые глазки… — Мое шипперское сердце велит мне выколоть твои голубые глазки, Арс! — Сережа запыхтел так, что, кажется, его борода начала седеть. — Ну почему ты делаешь это со мной? Почему я должен страдать? Почему я должен страдать от того, что у тебя психика неуравновешенная?! Сережа наигранно вцепился в ворот рубашки Арса и вздернул нос, шмыгая им. — А что я могу поделать?! — так же наигранно ответил Арсений, хватая Матвиенко за грудки. — Я жертва, жертва! Я всего лишь влюбленный дурак, который не может добиться взаимности, я сгораю в агонии, а ты утверждаешь, что страдаешь?! Взгляни в мои глаза, что ты видишь в них?! — Я вижу пидора, Арс, пидора! — В твоих глазах, Сереж, — Попов вдруг налег на друга и прижал того к стенке туалета, — я тоже вижу пидора. Сережа серьезно кашлянул, прищурив глаза. — Может быть… — Арс чуть подался вперед. -…пососемся? — Ты дурачок? Справа открылась дверь, и Сережа с Арсением одновременно повернули головы. Лучшего места, чтобы встретить Антона Шастуна, чем школьный туалет, и придумать было нельзя. Антон каким-то отстраненным взглядом посмотрел на Арсения, прижимающего низкого кавказца к стене и в голове у него запорхали бородатые бабочки, шепчущие всякую пургу с сильным акцентом: «Вероятнее всего, они даже не друзья, просто эта Белоснежка шантажирует и этого тоже. В итоге окажется, что у него в школе десятки таких «жертв» и его последним желанием будет гаремнуться со всеми сразу, а потом совершить массовый суицид. Или нет, на самом деле кавказец — предводитель этого сборища. Он завербовал Попова и через него вербует других. На самом деле он — шейх Саудовской Аравии и хочет себе гарем из таких прекрасных мальчиков, как ты, Антон. Но ты не поддавайся. Не поддавайся, Шастун». Антон зло глянул на Арсения, даже не вспомнив, откуда пришла его злость, и скрылся за дверцей одной из кабинок туалета. Арсений медленно опустил грудки Сережи, Матвиенко сделал то же самое, и как-то зажато начал мяться на месте. — Че теперь делать будем? — спросил Сережа, поглядывая на кабинку, в которой скрылся Шастун. — Шантажировать. Решив оставить все Арсению, Сережа кивнул и исчез. Это была перемена между русским и литературой, и когда Сережа вышел, прозвенел звонок. Даже если Арсений опоздает, он может сказать, что просто задержался в столовой, так как она очень большая, звонка не слышно, а пихать в себя еду впопыхах, это, между прочим, опасно для жизни! Он стоял возле кабинки Шастуна, но тот слишком долго не выходил. Иногда Арсений слышал какое-то шуршание или шипение, и постоянно порывался постучать в дверь, чтобы узнать, не нужна ли помощь любого рода, но сдерживал себя и продолжал стоять. Наконец дверь открылась. Шастун оглядел Попова с ног до головы и молча закрыл за собой дверь. Только сейчас Арсений увидел, что Антон не в привычной толстовке, надетой поверх пиджака или еще одной кофты, а в синей строгой рубашке, в узких штанах, так еще и с галстуком. Приглядевшись, Арсений увидел на чужой щеке замазанный тоналкой синяк, и его правый кулак неприятно заболел. — Боже, выглядишь еще хуже, чем я. Что, вчера была сложная ночка? — натянув развязную улыбку, спросил Попов. — Наверное, думал обо мне… — Отвали от меня. — Что? Шастун не игрался. Вчера он был разозлен, накален до предела, но сегодня его ледяные глаза пугали Арсения. Он словно осознал всю бессмысленность бытия за какие-то двадцать четыре часа и теперь был готов выплеснуть ее на Арса. — Меня тошнит от тебя, — грубо выплюнул Шастун, щуря зеленые глаза. — Не смей больше разговаривать со мной, педик. У Арсения неприятно кольнуло в груди. Он вдруг опустил веки и его лицо стало такое непробиваемое, что даже Шастуну стало не по себе. Они стояли друг напротив друга: безразличность и рвущийся наружу гнев, и почему-то Шастун не мог предугадать, кто из них выиграет. — А ты хотя бы помнишь, из-за чего все это началось? — серо спросил Арсений, доставая из кармана телефон. — Фотография. Это все потому, что ты жалкий ублюдок, обделённый вниманием и желающий выплеснуть все на других… Арсений даже не договорил то, что хотел. Антон вытянул руку и выбил из ладони Арсения телефон. Гаджет отлетел в стену, оглушительно ударившись сначала об нее, а после с тем же неприятным стуком упав рядом с ногами Антона. С тем же презрением, с которым он смотрел на Арсения, Антон оглядел треснувший экран телефона, поднял ногу и несколько раз ударил по нему. В голове у Попова было пусто. Такое ощущение, будто в мужском туалете обыкновенной российской школы разыгрывалась настоящая индийская драма. Осталось только какой-нибудь беременной дамочке выскочить из унитаза и завопить: «Антоша, не трогай его! Это был не он! Это все садовник!». — У меня есть копии, — с той же хладнокровностью ответил Арсений. — Да мне поебать. Антон хмыкнул и повернулся к выходу. Его надо было остановить. Арсений четко знал, что сейчас он может просто промолчать, просто отступить, но Антона надо было остановить. Почему? Просто Попов так хочет. Почему? Просто потому что Попов эгоист. — Шастун, — с усмешкой фыркнул Арсений, сделав шаг к своему разбитому телефону. Антон остановился, делая глубокий вдох, и раздраженно обернулся к Арсению. Зачем-то. — Черт возьми, не включается, — держа в руках свой телефон, просипел Арсений. — Эй, Шастун. Что это такое? — он приподнял верхнюю губу, оскаливая клыки. — Разве так себя ведут послушные мальчики? Ох, не стоило ему говорить такие вещи. У Шастуна резко заболело все тело, особенно разболелся сине-фиолетовый живот и запястья, что были скрыты под опущенными рукавами рубашки. Он смотрел на Арсения две долгие секунды и вдруг слетел с места. Попов почувствовал только тупую боль в затылке, когда «голые» без колец руки Шастуна сомкнулись на его шее, а изумрудные глаза стали грязно-серыми, словно налившись кровью. — Скажи это еще раз, мразь, — зашептал парень безумный голосом, — давай, скажи, кто тут из нас послушный мальчик. Скажи это в последний раз перед тем, как я задушу тебя. — Не выеживайся, жопошник. Арсений побледнел от неожиданного выпада, но быстро собрался и ударил Антона по колену. Парень пошатнулся, ослабив хватку на чужом горле, и Арсений вцепился в чужие запястья, крепко сжимая их. Однако лицо Шастуна искривилось слишком болезненно. Он буквально растерял всю свою злобу, когда электрические разряды боли прошли по его телу, отрезвляя. Не чувствуя в себе ничего, кроме любопытства и лёгкого смятения, Арсений сжал руки еще сильнее, и Шастун убрал пальцы от чужого горла, кривя лицом и вжимая голову в плечи. — В чем дело Но Шастун только тяжело дышал. Отпустив одно запястье, Арсений лихорадочно расстегнул пуговку на рукаве у Шастуна и, подняв рукав до локтя, оторопел. Все предплечье парня, начиная от выпирающей справа косточки и до самого конца было отвратительно-непривычного грязного фиолетового цвета, мешающегося с серо-зеленым. Пальцы у парня подрагивали даже просто от того, что Арсений держал рукав у локтя, лицо у Шастуна было бледно, по виску стекала капелька пота. А Арсений даже не мог определить, что именно его волнует. Что кто-то смог так сильно избить этого драчливого парня? Могут ли быть такие гематомы от обычного избиения? Или его руки к херам сломаны? Или Арсений вдруг стал тупеть? — Что это? — не в силах даже вдохнуть, спросил Арсений. — Ты подрался с кем-то? — Отпусти, — сухими губами приказал Антон, стараясь вырвать руку, — пусти меня. — Кто тебя избил? Эй, Шастун. — Я же сказал тебе пустить! — А я спросил, кто это сделал?! — Да какая тебе к херам разница? — Не люблю, когда трогают мое. Шастун хотел бы разозлиться, но он выплеснул остатки своих сил на телефон Арсения и теперь не мог ничего. Он просто стоял и смотрел в голубые глаза напротив, пытаясь прочитать в них хоть что-то, но Антон не умел читать людей. В отличие от Арсения. Арсений медленно опустил рукав, не став застегивать пуговицу и так же спокойно опустил руку Антона вниз, но не отпустил, держа уже не за запястье, а за ладонь и мизинец. Антон чего-то ждал. Выражение его лица было все таким же, презрительным, неуважительное, но Арсению было немного все равно. Он выдохнул и сказал: — Закрой глаза. — Ты решил драму разыграть? Отпусти мою руку, и мирно разойдемся. — Делай, как я сказал, иначе я доломаю тебе твои поврежденные предплечья. Фыркнув, Антон даже ничего не смог ответить против. Запомнив спокойное и хладнокровное лицо Арсения таким, какое оно есть, парень медленно закрыл глаза, слепо подчиняясь приказу ненавистного ему человека. Однако если массаж ног был чем-то сверхъестественным, то теперь Шастун… привык, что ли. В библиотеке, сидя на теплых коленях Попова, Антону казалось, что они должны были поцеловаться. Он не был геем и никогда не грезил о мужчинах, но такой исход, когда один парень шантажирует другого, заставляя делать его такие вещи, был бы вполне приемлем. То есть, Антон бы на такое не согласился, но это казалось ему… естественным. Как в фильмах, когда между героями происходит секундный порыв и они даже не думают о том, что будет после. Попов медленно повел руками от ладоней Шастуна к его плечам, слыша, как учащается его дыхание. От плеч он поднялся к ключицам, от них к шее, от нее к затылку. Шастун замер. Это должно произойти так? Он даже не может сопротивляться и обязан поцеловать своего шантажиста? Почему поцелуй? Почему он вообще об этом думает?! Попов надавил на затылок парня, и Антон сам двинулся вперед, немного поджимая губы. Однако чужих губ он так и не встретил. Вместо этого Антон согнулся, уткнувшись лбом в чужое плечо, а руки Арсения перенеслись с затылка на лопатки Антона, спустились к пояснице и вдруг… стали вытаскивать рубашку из штанов. «Что. За. Херня?!». Антон запаниковал. Поцелуй поцелуем, Антон не боится подцепить герпес, но какого черта загребущие ручонки этого гада лезут куда не надо? Хотелось бы сопротивляться, но в таком положении у Антона все болело еще сильнее, и он просто ждал. Вынув заправленную рубашку из брюк, Арсений смотрел на чуть выпирающие лопатки Шастуна, положив подбородок тому на плечо. Сжав и разжав потеющие руки, Арсений вдруг завел их под рубашку парня. — Что ты…! Руки Попова были ледяные, и внутри у Антона все сжалось. Разгоряченное после побоев тело лихорадочно отзывалось на каждое прикосновение. Антон поднял руку и вцепился пальцами в пиджак Арсения, продолжая утыкаться лбом тому в плечо и тяжело дышать. — Чуть тише, Шастун. Антон сжал челюсти. Арсений поудобнее вытянул руки и повел ледяным ладонями и вдоль выпирающего позвоночника, ощупывая каждый позвонок. Шастуна стало колбасить. Дрожь, отдающая во всем теле парня, приносила Попову как волнение, так и радость. Он был так счастлив, чувствуя этот запах, который вспоминал холодными ночами, был счастлив, трогая эту девственную бархатистую кожу, был счастлив, слушая это дыхание. По сути, он даже ничего не делал, просто… ощупывал тело одноклассника, с кем не бывает. Если бы кто-то вошел, Арсений сказал бы, что просто старался выявить другие гематомы, так как Шастун, видимо, навернулся с лестницы по собственной неосторожности. Он не занимался ничем таким противозаконным или интимным, но еще немного, и у Арсения встанет. Но это же не преступление — трогать своего одноклассника. Тогда почему… — Подожди, — прохрипел Шастун, неровно шмыгнув и уже сильнее вцепившись с пиджак Арсения. — Что ты делаешь? — Я? Трогаю тебя, — невинно ответил Арсений, поднимаясь руками до лопаток. — Сто-ой. Голос Шастуна был таким, словно он там захлебывался слюной от возбуждения. Однако, что в этот момент с ним происходило, не знал даже сам Антон. — Мне больно. — Кто сделал тебе больно? — Не могу сказать. Арсений хмыкнул, и вдруг его руки со спины перешли на грудь. Холодные большие пальцы накрыли напряженные соски Шастуна, и парень подавился воздухом, вдавливаясь в Арсения. — Правда не могу. Я правда не могу сказать. — Как знаешь, — пожал плечами Попов, надавив на соски парня и растянув их в стороны. — У тебя болит живот? — Ребра… Арсений кашлянул, чуть ослабляя напор. — Тогда мне стоит быть нежнее… Арсений провел кончиками пальцев по бокам Антона, и тот весь покрылся мурашками. Его тело отзывалось болью, но не могло не реагировать на странную, почти отвратительную ласку. И вместе с тем Антон принимал ее. Почему он принимал ее? — Эй, пидорская Белоснежка, — тихо позвал Антон. — Я же просил не материться. Арсений чуть повернул голову влево, и горячо выдохнул в шею и ухо Шастуна, губами касаясь нежной кожи. Антон задрожал еще сильнее, с его губ слетело невнятное мычание. — Я хотел сказать… — Что? Антон поднял голову, посмотрев на Арсения. Глаза у парня были мутные, губы блестели, а по выражению лица он больше смахивал на нифмомана, которого сейчас оттрахали так, что он даже стоять не мог. — У тебя встал. *** Сереже было неудобно. Он как-то смутно верил в святость двухметрового угрюмого паренька, с которым Арс решил перетереть в туалете по душам, поэтому урок математики давался ему не особо. Чертов профиль и эти формулы приведения, синусы, косинусы, рождающие тангенсы и котангенсы, плюсы, минусы, после сорока минут нервотрепки Сережа вышел из кабинета математики с влажными глазами и четким осознанием того, что профиль — явно не его. Физика была далеко, и перед этим Сереже нужно было отсидеть русский с литературой. Арс не отвечал на звонки, сам не писал, и ни в какие мессенджеры не заходил. В параллели Сережа его также не нашел, как и того высокого недогомосексуалиста. Класс русского встретил его приятным теплом, от которого захотелось удобнее укутаться в толстовку и прилечь на задних партах, смешанным запахом сладко-кислых женских духов и мужского одеколона, а самое главное — наличием Павла Алексеевича Добровольского. Сидя за своим компьютером и повернувшись к ученикам изящной, тонкой спиной, облаченной в тонкую, просвечивающую белую рубашку, Павел Алексеевич что-то печатал в своем компьютере и на каждое приветствие заходивших в класс учеников отвечал тем же, не поворачиваясь. Только вот… — Здравствуйте, Павел Алексеевич, — хрипло сказал Сережа, заходя в класс. От волнения все глухие согласные у него провалились, и вместо «Павел Алексеевич» он сказал «Павлалесевич». — Здравствуй, Матвиенко. Ну за что? За что вы, Павел Алексеевич, так искушаете своего фанатичного ученика? Сережа тормознулся на месте, медленно поворачиваясь к учителю. Глаза у Добровольского были хитрые, приятного медового оттенка, и от этого у Сережи что-то екнуло в груди. Он кашлянул, несильно кивнул учителю и, отвернувшись, с низко опущенной головой дошел до своей парты. «Успокойся, успокойся, успокойся. Святые Поповы, что это происходит? Всего лишь случайность, случайность…» Да, всего лишь случайность, но Матвиенко это казалось не просто совпадением, а так называемой «судьбой». Его не волновало, что в тот момент, как он зашел, Добровольский просто закончил выставлять оценки предыдущему классу. Не волновало, что всем другим ученикам он отвечал, так же смотря им в глаза. Совершенно не беспокоило и то, что Павел Алексеевич, если и заигрывал с учениками, то только с девочками и то с дурацкими шутками. Однако эта отвратительная навязчивость… Звонок прозвенел, все расселись по местам. В этом классе было двадцать три человека и только один из них, Сережа, сидел один, за задней партой. Он не был изгоем, просто не очень любил своих одноклассников. Во всей школе ему дорог был только Арс, с которым они дружили с самого детства, а за долгую учебу в этом заведении новых друзей так и не прибавилось. Все отлично обходились и без Сережи, разбившись на группы, в котором ему, как лишнему, не было места. — Матвиенко! Громкий голос Павла Алексеевича ознаменовал начало урока, и Сережа резко поднял голову, отчего его хвостик смешно колыхнулся. — Что было задано? — А, так… так… Сережа стал открывать тетрадку, словно в ней действительно было что-то записано, и никого в этом классе не смущало, что после восьми месяцев учебы его тонкая зеленая тетрадка в восемнадцать листов так и не закончилась. — Это были… — 302, 303 и 305, — шепнула ему одноклассница с передней парты и Сережа тут же все повторил. — Хорошо, Матвиенко, — Добровольский по-лисьему улыбнулся. — Тогда ты и начнешь. 302-е задание. Сережа держал в руках зеленую тетрадку, смотрел на Добровольского и не мог понять… почему он? Почему из 23 человек выбор падает на одинокого паренька с задней парты, которого душит и раздирает тоска по единственному в этой школе другу, который не общается с одноклассниками и почти всегда только и делает, что набирает сообщения в телефоне? Почему Добровольский счастлив, почему он стоит у доски, а не сидит за своим столом как обычно, почему дышит чаще, почему держит руки за спиной, почему его волосы сейчас немного взъерошены, почему он такой радостный, когда произносит имя Сережи? — Так что, Матвиенко? — Я не готов… Добровольский продолжает улыбаться. Наверное, ему смешно. — Почему? — Понимаете, у меня вчера болел живот… — Так сильно, что не мог ручку поднять? — хмыкнул Добровольский. — Врешь, Матвиенко? — Мне было лень, — тихо закончил Сережа. — Молодец. Два балла, — с улыбкой продолжал Добровольский. — Так, а теперь Гаврикова… Что было дальше с Гавриковой, которую мучали не реже, чем Сережу, говорить не очень интересно, потому что даже Сережа не слушал. Он смотрел на Добровольского. Боже, почему он смотрит на него. Как тот внимательно слушает ответ своего ученика, подходит к столу, нагибается, ставит руки на стол, как сдвигается его грудь и через рубашку, Сережа готов поклясться, можно разглядеть аккуратные соски. Добровольскому чертовых 40 лет, а у него тело семнадцатилетнего и вообще какого черта Сережа об этом думает?! «Это все из-за Арса. Чертов Арс и проклятье голубых, да почему в этой школе педераст на пидобире лежит? Так, стоп. Это я уже что ли причислил себя к ним? Да не-е-ет, показалось. Я — натуральный. Как яблочный сок с Кавказа, натурален во все свои 169 сантиметров, натурален от кончиков пальцев на ногах до секущихся волос в хвостике. Натуральность — наше все». Но тогда за какие грехи сорокалетний учитель русского и литературы выглядит… как сладкая конфетка? Сережа даже не мог точно сказать: будь он геем и стань Добровольский им же, Сережа бы трахал или позволил бы трахать себя? О таком вообще нормально думать на уроке русского, боже? Звонок. Его спас звонок, и Сережа выдохнул. Дверь открылась, в класс протиснулась голова другого учителя и Павел Алексеевич вышел из кабинета, дав своим ученикам отдохнуть. Небольшой шум наполнил класс. Сережа медленно встал из-за парты, взял телефон и вышел в коридор. Мелкие дети носились рядом с ним и возникало искреннее желание на них наступить. Однако, смотря на одного такого семиклассника Коленьку, росту в котором было, как Сережа, вставший на плечи другому Сереже, Матвиенко мог просто терпеливо идти вперед, опустив голову. Его мучали раздумья, но парень не останавливался. Все-таки перемена длится 20 минут, можно было хотя бы остаться с самим собой наедине. Но вдруг кто-то толкнул его в плечо, и, вместо того, чтобы извиниться, схватил за эти самые плечи и нехило встряхнул, разворачивая к себе лицом. Перед Сережей предстал какой-то идентичный с ним по росту очкарик, с лицом больше похожим на хомяка, с маленькими глазками, тонкими губами и совсем не привлекающим овалом лица. Сереже даже показалось странным то, что в первую очередь он оценил этого парня, и только после просипел: — Тебе чег… — Ты же друг Арсения Попова, да? — спросил очкарик немного беспокойно, но строго и точно. Сережа вспомнил, что человек, стоящий перед ним, учится в параллели вместе с Арсением, однако ни имени, ни фамилии Сережа просто не знал. — Ну я, и че? — Знаешь, куда он пошел? — Что? — Куда пошел Арсений Попов, ты в курсе? — Да не в курсе я, отцепись! Сережа скинул с себя чужие руки, и очкарик сморщил нос, смотря куда-то в сторону. — Че случилось-то? — Он пошел куда-то с Антоном… — Что? — Ты глухой или тупой? — недовольно спросил Дима и постарался выдохнуть. — Арсения и Антона видела моя одноклассница. Они оба вышли из школы и куда-то пошли и до сих пор не вернулись. — Помирились, значит. — Помирились? Антон его только вчера называл пидорской мразью… «А этот парень не так и туп», — подумал Матвиенко, усмехнувшись про себя. — …Антон слишком вспыльчивый. Что если они уже набили друг другу морды? — Или они могли просто-напросто подружиться. Ты кем вообще будешь-то? — Я? Позов, Дима. Можно просто Поз, — думая о своем сказал очкарик, протягивая Матвиенко руку. — Сережа Матвиенко. Можно просто… Серега. — Позвони ему. Арсению. У тебя ведь есть его номер? — Есть, но он не отвечает на звонки и сообщения. — Твою мать, если они подерутся рядом со школой и это увидит Добровольский… Когда Позов произнес фамилию учителя, Матвиенко показалось, что его будто бы раскусили. Дима смотрел прямо на него и одними глазами словно говорил: «Я знаю, о чем ты думал на прошлом уроке». Но это были лишь мысли, та самая навязчивость, о которой Сережа говорил раннее, не более. — Надо найти их. — Они ведь не маленькие, разберутся. — Меня это как раз-таки и волнует… *** Антон и Арсений вышли из туалета ярко-красные и при этом оба недовольные. Арсений шел так, словно голый и стыдливый стоял на подиуме, в окружении тысячи людей. Антон просто жалел о том, что послушал отца и вместо толстовки с капюшоном, который сейчас можно было натянуть на голову или удавиться шнурками от него, он надел рубашку. Они не делали ничего противозаконного. Просто Арсений потрогал, Антон прибалдел, кто-то что-то сказал и им обоим стало стыдно. Теперь они шли вместе, словно сообщники, один из которых был лидером, а другой подстрекателем. Из школы они вышли тихо, никто даже и не заметил, охраннику, ведущему беседы с уборщицами, явно было не до двух пунцовых парней. Выйдя за территорию школы, Антон тут же достал пачку сигарет. Арсению не очень нравился их запах, но Шастун даже не спрашивал. Пыхнув зажигалкой, он закрыл глаза и на долгую секунду окунулся в воздействие никотина. Та легкая дрожь прошла, и руки почти сразу же перестали болеть, как и ребра. Арсений шел чуть впереди, но постоянно прислушивался к шагам Шастуна. О чем он думал? Да ни о чем. Не о чем. Когда дорога кончилась, они вышли на площадку, что принадлежала школе, но была от нее отделена, под хмурыми облаками прошли до более-менее нормальной лавочки, и одновременно сели. Шастун расставил ноги в стороны и опять затянулся. Арсений сидел рядом, глядя на совершенно не волнующий его пейзаж. — Чего ты хочешь? — спросил Антон, не смотря на Попова. — Чего хочешь за удаление фотографий? — Я ведь говорил, что хочу увидеть, как ты заплачешь, — пожал плечами брюнет. — Будешь плакать? — Хватит издеваться, — Антон цокнул, бросил окурок на землю, затоптав его подошвой кроссовка, и достал новую сигарету, — я плачу только от аллергии. Сорви мне побольше сирени, ткни мне в лицо и наслаждайся, пока я не задохнусь. Арсений мог только усмехнуться. — Если честно, ты напрягаешь меня сильнее, чем эта херня, — Антон кинул взгляд на свои руки, имея в виду синяки, — поэтому давай просто заключим сделку? Я не хочу, чтобы ты меня шантажировал. Ты хочешь что-то взамен. Чего ты хочешь? У меня довольно состоятельные родители, я могу дать тебе денег. Если не это, то могу что-то достать. Все, что угодно. Просто удали те фотографии и на том и разойдемся. — Не понравилось, как я тебя шантажирую? — Стебешься? — Не любишь массажировать чужие ноги? — Не нарывайся, слушай… — Мне показалось, тебе понравилось сидеть у меня на коленях… Антон громко зарычал, бросив недокуренную сигарету на землю, подлетел к Арсению и взял его за грудки, сначала подняв с лавочки, а потом грубо встряхнув. — Умереть торопишься? — Хватит, хватит, — улыбнулся Попов совсем невинно, положив свои руки поверх ладоней Шастуна и медленно их опустив. — Не будь таким вспыльчивым, ты выглядишь смешным с такими ушами. — Будешь чмырить меня за внешний вид, пидорская Белоснежка? Просто скажи уже, что ты хочешь! — И ты это сделаешь? — Сделаю, если не заставишь меня прямо сейчас встать на колени и отсосать тебе. — Поверь, то, что я загадаю, будет сделать легче. — Так загадывай уже. Попов ухмыльнулся. Ох, он опять начинает заводиться. В штанах ему все еще было немного тесно, и эти разговоры вновь заставляли его раззадориться. Было такое ощущение, словно они сражались за право доминировать и Арсению от этого становилось очень весело. Ему думалось, что-то, что он скажет сейчас, может изменить все и одновременно все разрушить, но если был шанс… Даже самый крошечный шанс… — Стань моим парнем. Антон икнул от неожиданности. — Что? Что?! — Всего неделю. Одну неделю. — Ты долбанулся, что ли? У Антона побледнело лицо, а сам он ошарашено сделал шаг назад. — Совсем поехал, бедный… — Послушай меня, эй! Эй, не отворачивайся! Антон, послушай! — Я лучше блять из школы вылечу, чем буду терпеть такую херню, до свидания. Антон хотел развернуться и уйти, но вдруг выскочивший перед ним Арсений заставил парня затормозить. — Послушай, я не гей. — Конечно, все натуралы так делают! — Да послушай ты! — Арсений добился того, чтобы Шастун остановился. — Я правда не гей, понял? И я даже не херов шантажист, я тоже жертва. — Ты мог бы стать жертвой аборта и не ебать мне тут сейчас мозг, блять… — Я милый и пушистый котеночек. С какой стороны не посмотри, я красив, как херов принц из диснеевской сказки, просто мечта, не думаешь? Мое очарование играет против меня… — Я ща съебу. — Понял. Дело в том, что есть один мужчина, который преследует меня очень долгое время. Я встречался с девушками, но он все никак не отставал. Пробовал встречаться с парнями, так они после встречи с ним убегали, куда глаза глядят. Но я больше не могу так… — Так давай я просто изобью его до полусмерти, о чем речь? — Думаешь, он какая-то шпана с района, которую можно легко избить? Он взрослый мужчина, не школьник, знает законы и точно может накатать заяву. — Значит, избитым не отвалит, а как увидит, что твоя жопа занята, так отвалит? — Примерно так. — Смешно. — Я больше не могу так, ясно? — Арсений шикнул в сторону. — Мне не нужно, чтобы мы бегали по парку, обжимались там, целовались под каждым деревом, надевали парные футболки и всем говорили, что мы педики. В платье я тебя переодевать тоже не буду. Этот мужчина уедет через неделю, поэтому ты мне нужен всего одну неделю, понял? Одна неделя, до следующей пятницы, и тогда я при тебе удалю фотографии и все их копии. Хотя нет… я удалю только одну фотографию. Антон, что спокойно выслушивал все предлагаемое, вдруг встрепенулся и зло посмотрел на Арсения. — Вторую удалю сегодня же, как приду и починю телефон, а ты взамен расскажешь мне, — Арсений посмотрел на руки и груди Шастуна, и тот проследил за взглядом одноклассника, — кто это сделал. Антон потер виски, не понимая, почему он настолько впутывается в то, во что впутываться не хотел. Тяжело вздохнув, он подумал, что стоит с этим кончать. *** Суббота, половина второго после полудня, небо все такое же хмурое, небольшие осадки. Шастун шел в излюбленной толстовке, куртке поверх нее, в кольцах и браслетах, потому что сегодня его родителей дома не было, сегодня можно было делать все, что захочешь. Он вспоминал вчерашний их разговор. Так как телефон Арсения не включался, они договорились, что вторая фотография будет удалена сегодня же на месте после рассказа Шастуна. Естественно, за целую ночь Антон успел придумать байку, которую выдаст за правду. Мол, наткнулся на шайку подворотную, хотел кулаки почесать, а тут вылезло их еще столько же, только те были с битами. Короче, Шастун еле унес свои красивые ноги оттуда. Да, придумано не идеально, но разве такого может не быть? Антон яро надеялся на свой актерский талант. Двенадцатиэтажный дом, шестой этаж, 117 квартира, открытая нараспашку подъездная дверь, занятый лифт, лестница. Антон остановился у изящной двери под номером «117» и, немного пожавшись, постучал. За дверью послышалась какая-то возня, среди которой был и голос Арсения. Скрежет замков, щелканье и вот дверь открывается. Сам не замечая, Шастун выпрямился, чуть подняв подбородок. Арсений в домашней кофте и штанах выглядел… мило, что ли. Волосы у него были не уложены, а потому просто лежали прямо и были чуть взъерошены, однако лицо было такое усталое и больное, словно до прихода Шастуна его били. — Надеюсь, это заКончится быстр… Антон даже не успел договорить. — Кто там пришел, Сень? За спиной Арсения раздался незнакомый голос. Антон вытянул шею и поперхнулся, когда из огромного зала в коридор перед входной дверью вышел высокий мужчина лет тридцати, в распахнутом халате поверх голого спортивного тела с россыпью черных родинок. Лицо у него было строгое и неприятно-смазливое, волосы черные, зачесанные назад, а глаза такие же красивые, как и у Арсения. Мужчина подошел к Арсению со спины и, наклонившись из-за разницы в росте, закинул руку на плечо парня, прижимаясь щекой к виску Попова. Антону стало не по себе. Нет, ему было чересчур мерзко и страшно. Мужчина был красив, но он казался настолько гадким и хитрым, что Антону хотелось блевать. К тому же этот халат, это тело… Шастуна передернуло. — Сень, — мужчина вдруг повернул голову к Арсению и уткнулся губами ему в висок, томно зашептав, — это доставщик пиццы или что? Пойдем быстрее обратно. Антону становилось все хуже и хуже. Между ними что-то есть, что-то отвратительное. Вид этого мужчины, его действия, то, как он говорил с Арсением заставляли Антона дрожать от мерзости и презрения. — Это, — Арсений указал на мужчину позади него, — мой старший брат, Алексей. Лицо у Попова-младшего было настолько уставшее и непробиваемое, что Антон подумал, будто бы сам он актер, единственный, кому не дали реплик, выгнав сразу на сцену. — А это Антон, — указав на Шастуна, продолжил Попов. Алексей опустил брови. Его глаза были туманными и взбудораженными, губами он продолжал касаться чужого виска, и усмехался, да, он смеялся! — Антон, — еще раз сказал Арсений. — Мой парень.