Константа

Ему всегда казалось, что у ненависти будет вкус. Такой правильный, солоновато-ржавый, как кровь из прокушенной губы. Но ненависть тошнотворно-безвкусна, и где-то глубоко внутри Клэю кажется, что все оно того не стоило. Не имело смысла учиться ненавидеть. Нагнуть ее над столом, скользнуть рукой ей под юбку – быстро, жадно, грубо. Намотать волосы на руку, заставить запрокинуть голову, смотреть на него… безумными от скрытой страсти глазами. Нет, он должен ее ненавидеть. Должен был уже научиться, суметь. Плевать, что он всегда был отвратительно-хорошим мальчиком, не нарушавшим правил и никогда не позволявшим себе появиться на занятиях в мятой форме. И потом… Да, он всегда был слишком правильным. Это было так легко – жить правильной жизнью рядом с братом-наркоманом и отцом-прелюбодеем, быть ответственным, собранным, внимательным. Быть помолвленным с хорошей, правильной девушкой. Да, Максин не сирена. Максин не сводит с ума. Максин ни капельки не Шелби Уайат, и иногда Клэю до тошноты хочется ненавидеть хоть кого-нибудь… …кроме себя. Его фантазии почти всегда начинаются одинаково. Ночь, пустой бункер, скребущая по нервам тишина. Шелби, болезненно-хрупкая в его руках. На его коленях. На нем. И эти ее безумные глаза, так непохожие на ее реальные, осторожно-отстраненные. Она ведь не хочет этого. Она ведь – мать ее – проецирует. Его кошмары всегда заканчиваются одинаково – Шелби и Калеб, Калеб и Шелби. Тошнотворно-безвкусная, как реальная ненависть, константа. Брат и она, сирена. Ее так хочется ненавидеть. Ненавидеть правильно, солоновато-ржаво, остро. Чтобы внутри все скручивало от отвращения, чтобы даже приближаться не хотелось. Чтобы ее увольнение стало единственным смыслом жизни. Чтобы выдрать ее с корнем из собственной жизни, забыть. А потом нагнуть, вдавливая животом в барную стойку, пьяную, теплую и близкую, дернуть эту ее узкую юбку вверх, обнажая худые бедра, стянуть белье. И войти – резко, одним толчком, до самого конца. Просто взять ее всю – и брать, брать, брать. Может быть, с хриплым стоном – моя, моя. Не твоя, – смеется Калеб в его кошмарах. Не твоя, – кривится тень мертвого отца. И тогда ненависть приходит, тошнотворно-безвкусная, ненависть к себе – потому что Клэю плевать, что он запутался в тех же сетях, что и все мужчины семьи Хаас, плевать, что океан тянет его ко дну. Ему даже плевать, что он прекрасно все понимает и даже знает, как надо себя вести с ней, чтобы не попасться в ту же ловушку. Он ведь умный, Клэй, он всегда был умным… Но только вот не с Шелби Уайат. И это – мать его – константа.