Все, чего пожелает мой Бог

      Мир Фрост сужается до клетки три на четыре метра из карбонового стекла и навязчиво-влюбленного Джулиана, что приносит еду трижды в день и пытается воскресить ту, от кого давно ничего не осталось. Фрост наматывает локон на палец и смотрит в потолок, чувствуя проклятый карбон каждой клеткой своего тела, изнывающего без чужого тепла.       Фрост живет так четыре года, и уже готова отчаяться; даже Альберт не выглядит преисполненным надежд, как было в самом начале. Это ее веселит какое-то время, но вскоре и усталый щенячий взгляд набивает оскомину.       Фрост чертит ледяные узоры на темно-синих стенах, которые тают спустя несколько минут, пока обида закипает на пару с раздражением где-то в области заиндевевшего сердца. Савитар пропадает в Спидфорсе, куда его заточает Флэш, позволяя отправить ее в эту чертову клетку на попечение сентиментально-виноватого Джулиана, и это чертовски бесит.       У нее из развлечений — язвительные издевки над смиренно выслушивающим их Альбертом да рисование на стенах, созданных для того, чтобы выдерживать предельно низкие температуры. У нее из надежд — Савитар, обещавший никогда не оставлять. Это отдает извращенной иронией: каждый мужчина в ее жизни обещал быть рядом, а потом исчезал, не удосужившись даже проститься по-человечески.       Она подопытная крыса, и ее усыпляют газом, наполняющим камеру за считанные секунды, от которого невозможно скрыться, раз в несколько месяцев, чтобы взять все необходимые анализы, не опасаясь умереть от переохлаждения. После таких процедур у нее синяки на локтевых сгибах, как у прожженной наркоманки, и нестерпимая головная боль. Фрост предпочитает не думать о том, что с ней делают; Джулиан в такие моменты смотрит как-то затравленно, будто бы вынужден так поступать.       Фрост лишь скалится и царапает ногтями стекло, а после целует, обещая ту же участь и ему.       — Я убью тебя так быстро и сладко, что ты и не заметишь, малыш, — хрипло растягивая гласные произносит Фрост и совсем не моргает, пока следит взглядом за передвижениями Альберта.       — Ты не выйдешь отсюда, пока я не найду способ вернуть Кейтлин, — в его словах так много бравады и неуместной решимости, что она смеется, а после чешет шрам у верхней губы, оставленный на память Флэшем: напоминание о том, во что может превратиться дружба, если охладить ее до нуля по Кельвину.       — Значит, нам до конца твоей жалкой жизни придется торчать в этом Богом забытом месте, — Фрост перебирает пальцами свои отросшие волосы и представляет себя Рапунцель; жаль, что принц затерялся где-то по пути к ее башне.       Все меняется, когда к ней впервые за четыре года приходит Барри.       Фрост всматривается в такие знакомо-незнакомые черты лица, и думает о том, как много времени прошло: он не похож на того Барри, что гонялся за ней и Савитаром добрых три года, одержимый жаждой мести; он не похож на того Барри, что однажды приходил к ней сразу после заключения, движимый ненавистью и извращенным желанием посмотреть на зверя, томящегося в клетке; он не похож на того Барри, что явился из будущего и показал ей истинный путь.       Этот Барри смотрит виновато, бросается клятвами все исправить, как разноцветными обертками от конфет, и Фрост действительно смешно. Она не винит его в том, что с ней произошло; она благодарна за этот дар. Этот Барри в отчаянии, загнан в угол, плутает во тьме, не ведающий своего истинного предназначения. Она лишь дразнится, играется, как с котенком, и думает, что он еще слишком наивен: верит, будто может изменить свою судьбу.       После его ухода у нее стойкое ощущение, что скоро изменится все, и от этого у нее в нетерпении подрагивают пальцы.       Савитар предстает перед ней спустя трое суток, и Фрост намеренно медленно встает с кровати, чтобы не показаться уж слишком соскучившейся. Савитар стоит перед ней, и она бы с радостью протянула к нему руку, чтобы собрать излишки тепла переполняющей его энергии, но стекло не дает. Он лишь ухмыляется: кривит губы, а в зеленых глазах вспыхивают голубыми молниями искорки-смешинки.       — Я уж было начала думать, что ты не собираешься возвращаться за мной, — Фрост клонит голову на бок, рассматривая более жесткие морщины на лбу и возле крыльев носа, сжатые губы, прищуренные глаза. Он практически не изменился с их последней встречи, разве что хмурится больше обычного.       — Я не нарушаю своих обещаний, — у него голос стал ниже, и вибрирует чуть больше, чем прежде. Фрост чувствует, как от одной только интонации по спине ползут мурашки, и ведет плечами, будто выпрямляет спину.       — Ты позволил схватить себя. Это слабо вяжется с тем, чтобы не покидать меня, — она скрещивает руки на груди; на него показательные обиды не производят никакого эффекта.       — Я недооценил себя прошлого. Но больше этого не повторится. Теперь я снова свободен, и уже ничто не сможет меня остановить, — Савитар вибрирует и молнией проскакивает сквозь стекло, оказываясь так близко к Фрост, что она может почувствовать его дыхание на своем лице. — Вопрос в том, хочешь ли ты снова присоединиться ко мне? — он гладит костяшками пальцев ее скулы, движется от виска к губам, задерживаясь на шраме, изучая его на ощупь. Фрост расплывается в улыбке и привстает на цыпочки, шепчет ему на ухо.       — Только сначала я должна выполнить одно обещание, что дала кое-кому, — Савитар согласно кивает. У него губы все так же бьются статическим электричеством, когда она целует его. От него все так же исходит манящее тепло, которое она крадет малыми порциями, как наслаждается изысканным десертом. — Знаешь, тут недавно приходил Барри из две тысячи семнадцатого. Он в отчаянии. Пытался узнать, кто ты на самом деле, — она ластится, как кошка, тает под откровенными беспорядочно-быстрыми прикосновениями к своему лицу, плечам, шее.       — Он пытается предотвратить смерть Айрис. Наивный мальчишка: нельзя изменить свою судьбу. Не верю, что когда-то был им, — Савитар зарывается пальцами в белоснежные локоны, чуть тянет их назад, заставляя Фрост откинуть голову.       — Всеми мы когда-то были теми, кем больше не хотим быть, — шепчет она и облизывает губы, впиваясь ногтями в предплечья, пуская по его рукам ледяные узоры. Без своей брони он выглядит приземленнее, доступнее, и ей не хочется упускать этот момент показной обманчивой слабости.       — Он поймет. Однажды он поймет, почему я заставил его пройти через все это, — он прикусывает нежную кожу у основания плеча слишком сильно и грубо, отчего Фрост слабо стонет от боли. — Однажды он станет мной, и временная петля замкнется.       — А что же станет со мной? — чуть капризно спрашивает Фрост, начиная надувать губки.       — Ты останешься там, где должна быть: подле меня, — Савитар улыбается, и она ловит его улыбку зубами, урча от удовольствия: он позволяет брать столько тепла, сколько ей хочется.       — Барри? Что ты… — Джулиан застывает в дверном проеме с подносом в руках, а Савитар оборачивается назад, продолжая прижимать к себе Фрост, начинающую смеяться. — Ты… Не может быть…       Савитар за считанные мгновения покидает камеру вместе с Фрост. Поднос выпадает из рук Альберта, и еда разлетается по бетонному полу. Фрост выскальзывает из мужских объятий, подходит к своей жертве медленно, не разрывая зрительного контакта, словно гипнотизируя, и с каждым шагом улыбка на ее лице становится все шире.       — Кто бы мог подумать, да, Джулиан? Кто бы мог подумать, — она чертит ледяную полосу на его щеке, и он дергается, но бежать не пытается. Савитар наблюдает со стороны, не скрывая своего наслаждения процессом. — Помнишь, я обещала убить тебя сладко, дорогуша? — Джулиан сглатывает и кивает. — Тогда закрой глазки, малыш, я поцелую тебя на ночь, — Джулиан покорно подчиняется.       Фрост целует его медленно, убивает медленно, смакуя каждую секунду, пока лед распространяется по всему его телу — от губ до кончиков пальцев. Он разлетается на сотни осколков, когда она заканчивает и толкает ледяную статую, в которую превратился Альберт, на пол.       — Вижу, ты не растеряла своего шарма, — Савитар подходит к ней со спины, убирает волосы вперед и целует шейные позвонки.       — Не хотела разочаровывать тебя, — Фрост прикрывает глаза.       — Ты бы не смогла, — он ухмыляется ей в шею. — А теперь не могла бы ты заняться этим городом, пока я решу кое-какие оставшиеся дела в прошлом?       — Все, что пожелаешь, мой Бог.