Almirante

— Альмиранте, приятно видеть вас в столице, — другой бы на месте Альмейды вздрогнул, услышав за спиной холодный голос, но адмирал не шелохнулся, оставаясь незыблемой скалой. — Соберано, мое почтение, — в тон ответил он, поднимаясь навстречу нежданному гостю. Разумеется, маршала Талига впускали без доклада, и ходил он кошкой, а дверные петли были смазаны на «ура». Но то, что за дверью не раздалось привычного щелчка каблуками юного гвардейца, означало, что Ворон хотел войти тихо и сделал это, собственно. Только вот зачем? — Оставьте это, адмирал, — разумеется, Алва не собирался сразу выкладывать карты на стол. Ну и кошки с ним, можно и послушать. — Угостите вином? Кажется, я потрудился прислать вам кэнналийского. Вино действительно было. Несколько пыльных бутылок в плетеной корзине уже были в дворцовой приемной адмирала, когда он утром, впервые после долгого отсутствия, прибыл ко двору. Дриксы, конечно, враги, но это не повод пропускать Высокий Совет. Сомнений в том, от кого сей презент, у Рамона не было, так что одну из бутылок совершеннолетней Черной Крови он уже с удовольствием распил, и она стояла открытой. Второй бокал нашелся тут же, и струя ароматной рубиновой жидкости хлынула в алатский хрусталь. Альмейда не славился своей говорливостью, Алва тоже молчал, только потягивал вино, расположившись на неудобном вычурном стуле так, словно это был трон. Синие глаза с интересом, казалось, изучали настенные шпалеры, увитые куцым плющиком, которые Рамон, будь его воля, сжег бы прямо здесь вместе с отвратительным бирюзовым шёлком, затянувшим стены. Черные же глаза адмирала с неподдельным интересом изучали бледное лицо. Алва был все так же красив, но чуть заметные синие тени под глазами и углубившаяся носогубная складка выдавали то, насколько кэнналийский герцог устал. — Нравлюсь? — внезапный вопрос разрезал неловкое молчание, и Рамону пришлось приложить неимоверные усилия для того, чтобы не подавиться вином. Вышло. — Знаешь ведь, что да, — если бы в кабинете были посторонние наблюдатели, то им срочно пришлось бы звать лекаря, потому что случилось небывалое. Альмиранте Альмейда смутился. — Закатные твари! — лекарь бы уже не спас, потому что гибкая фигура Первого маршала порывисто, куда там королеве, сорвалась со стула и перегнулась через широкий стол из мореного дуба. Поцелуй вышел сухой и горячий. Губы Рокэ горели, а Рамон замер, словно боясь спугнуть. Нашел, кого пугать, проще уж сразу Леворукого! Скала пришла в движение. Альмейда вскочил и в два прыжка обогнул стол. Ворона нельзя было назвать пушинкой, но подхватить его под бедра и усадить на монументальное творение плотника оказалось проще простого. — Скучал? — привычное обоим представление было официально окончено и больше не было ничего постыдного в том, чтобы отодвинуть носом блестящие пряди черных волос и задать на ухо столь волнующий вопрос. Скучал, точно скучал, вот как сбилось дыхание, когда сухие, потрескавшиеся на морском ветру, губы коснулись чувствительного места прямо под ухом и скользнули вниз по мускулистой шее. Рамон точно знал, что он один имеет право прикасаться к Рокэ так, а значит, грех было этим не пользоваться. Увлекшись, альмиранте не заметил, что добровольно сдавшаяся в его объятия опасная жертва совершенно не желает терять времени зря. Длинные ловкие пальцы Ворона, в которых одинаково прекрасно смотрелись бокал, гитара, женщина и адмиральская шпага, уже расстегнули большую часть пуговиц черно-белого парадного мундира и ловко избавились от перевязи, которая уже лежала на дубовом монстре. Они были уже близки к тому, чтобы развязать белоснежный шейный платок, но четырехпалая загорелая ладонь схватила узкое запястье и крепко сжала. Рамон в очередной раз мысленно усмехнулся, представляя, что Ворон сделал бы с любым другим на его месте. Простой смертью бы безумец не отделался, но Альмейда получил лишь удивленный взгляд сапфировых глаз. — Не здесь и не сейчас, — пояснил он, не надеясь, впрочем, на согласие. Но герцог, в порядке исключения, согласился. Он змеей вывернулся из сильных рук и оправил свою одежду. — Жду вас к ужину, Альмиранте, — голос холодный, словно и не было ничего. А ничего и не было. Ничего необычного. *** Хуан молча проводил адмирала до хорошо знакомой двери кабинета и испарился. За дверью обнаружилось вино, веселый огонь камина, обещанный ужин и сам кэнналийский герцог в черной рубахе с развязанным воротом. Он сидел на ковре и смотрел на танцующее пламя, наигрывая ему что-то негромкое на гитаре. Гостя он демонстративно не заметил, даже когда тот, не скрываясь, широким шагом прошелся по чуть скрипящему паркету. Волосы Ворона были стянуты лентой на затылке, рукава рубашки закатаны, узкие ступни босы. Рамон замер в нескольких шагах от него и не смог сдержать улыбки, вспомнив, как юный «Рубен Аррохадо» такой же босой сидел на полу в занятой ими каюте капитана на Каммористе и улыбался ему белоснежными зубами, заставляя сердце почти столь же юного Рамона Альмейды колотиться где-то в горле. Гитарный перебор оборвался, не завершившись; грустно и протяжно запела струна, но Рокэ и не подумал ее приглушить. — Снова предаешься воспоминаниям, — не спросил, а утвердил он, откладывая лакированную красотку в сторону. Альмейда молча опустился на ковер за его спиной и обвил руками узкую, но совсем не по-женски крепкую талию, и притянул к себе, заставляя прижаться спиной к широкой горячей груди. Рокэ был безбожно пьян или очень хорошо притворялся, потому что его гибкое тело плавилось в объятиях адмирала словно шоколад. Пальцы Рамона скользнули под свободную рубашку и прошлись по рельефному животу вверх, вынуждая выгнуться, податься к щекотной ласке, а потом прочь от нее. В такие моменты Альмейда верил в Леворукого. Кто, если не он руководил его действиями? Разум захлебывался восторгом и ужасом. Делать это было страшно, но остановиться еще страшнее. И так всякий раз, а ведь прошло уже больше десяти лет с их первой ночи. «Императрикс» тогда в очередной раз исчезла с горизонта, начался шторм. Угонщики долго смотрели на свинцовые тучи, стоя под тяжелыми струями дождя, а потом, промокшие до нитки, пили в капитанской каюте злое молодое вино. Кто тогда поцеловал первым, кто потянул в сторону кровати — это стерла история и утреннее похмелье, но стыда не было. Хотелось еще. Нет, Рамон не был сторонником любви по-имперски, но Алва пьянил хуже пресловутого молодого вина, и отказать себе в этом удовольствии Альмейда не мог. На берег они сошли любовниками, но войны их разлучили. Старик Ноймаринен привязал талантливого полководца к королю и столице, а война с Дриксен привязала талантливого моряка к холодному северному морю. И к лучшему, Рамон часто задумывался о том, сколько бед бы принесло их с Алвой близкое сосуществование. Но победы отмечались в постели, а в летний визит соберано в Алвасете всегда приходило легкое парусное судно, с борта которого спускался могучий черноглазый марикьяре. Инкогнито. — Слишком много думаешь! — тишину, наполненную потрескиванием огня в камине, шуршанием одежды и дыханием, снова разрезал нетерпеливый голос. Ворон хотел и намеревался получить, но Рамон снова и снова уплывал в воспоминания. Окрик вернул его из мира грез, и спустя миг черная рубашка Рокэ красиво улетела в сторону, накрывая гитарный гриф. Изуродованная шрамами спина оказалась под прицелом требовательных шершавых губ, а целая ладонь бескомпромиссно проникла в свободные домашние штаны. Белья ожидаемо не оказалось, а вот шпага герцога была в полной боевой готовности. Твердые, привычные к оружию, пальцы сомкнулись на твердой же плоти, заставляя вырваться из красивых губ небывалый для них звук — удовлетворенный, полный наслаждения стон. — Так-то лучше, — широкие плечи кэнналийца расправились, и он прижался лопатками к еще более широкой груди адмирала. Ворон словно бы из воздуха извлек флакон темно-янтарного масла и откупорил его. В нос тут же ударил восхитительный аромат — морисское масло, самое лучшее средство. Рокэ вылил густую, блестящую в свете огня жидкость на подставленную свободную ладонь Рамона и сам, невероятно грациозным движением, избавил себя от последнего элемента одежды. Душистое масло, пахнущее лимоном, гвоздикой и еще чем-то неуловимым, легко расслабило напряженные мышцы, позволяя смуглым пальцам почти беспрепятственно проникнуть в узкий проход. Рокэ снова казался безумно пьяным и открытым, его покрасневшие от вина губы бессвязно шевелились, шепча что-то вперемешку со стонами. Альмейда мог гордиться: таким Ворона не видел никто и никогда. И впредь не увидит. Никто, кроме Альмиранте. — Росио… — сорвалось с обветренных губ, и Алва все понял без слов, даром, что пьяный. Он гибкой кошкой качнулся вперед, соскальзывая с ласкающих пальцев, и встал на колени, нагибаясь и опускаясь пылающим лбом на сплетенные руки. Такая уязвимая, открытая поза была редкостью, так что адмирал на миг замер, запоминая, откладывая в памяти. Но кэнналиец ждать не хотел, недвусмысленно прогибая спину сильнее, и Рамону ничего не оставалось, кроме как рвануть свой ремень, освобождая давно жаждущий внимания член. Масла на ладони оставалось достаточно, чтобы его смазать, что адмирал и сделал, прежде чем с хриплым стоном погрузиться в зовущую глубину. Даже чертовы кецхен не кружили голову так, как Кэнналийский Ворон. Рамон почти не пил, но в голове шумело так, словно он махом опрокинул в себя стакан касеры и запил имбирной тинтой. Не прекращая своих плавных, мощных толчков, он наклонился вперед, прижимаясь к обнаженной спине и одним движением срывая ленту с густых черных волос. Единственная уцелевшая пятерня адмирала тут же вплелась в них и крепко сжала, заставляя запрокинуть голову назад. Холодные синие глаза герцога были закрыты, а брови мучительно изгибались, вздрагивая при каждом толчке. Альмейду сложно было назвать терпеливым любовником, а такое зрелище сорвало бы крышу кому угодно, так что толчки усилились и участились. Треск поленьев в камине окончательно потонул в протяжных стонах и певучих кэнналийских ругательствах. *** У камина не было холодно, разве что ногам, но этот легкий дискомфорт не был поводом для того, чтобы шевелиться. Двое обнаженных мужчин, совершенно не стесняясь своей наготы, сидели на ковре и пили вино. Пугающе красивый синеглазый герцог лениво устроился между коленей адмирала в прежней позе, привалившись спиной к груди. Альмиранте сидел прямо, снова превратившись в скалу, лишь черные южные глаза скользили по телу в объятиях: от змеящихся по груди волос до щиколоток на гордо мерзнущих ногах. — В стране снова неспокойно, — казалось, что обстановка мало располагала к беседе о войне и политике, но именно в такие минуты Рамон и мог о них говорить. — Да, — просто ответил Ворон. В синих глазах была скука, но на дне, если приглядеться, горела благодарность и… нет, это слово не стоило произносить даже в мыслях, поэтому адмирал себя оборвал. — Зреет бунт, Вепрь взбесился. Я отбываю завтра. — Постарайся не умереть, Росио. — Не дождешься, — и рассмеялся так, что волосы на затылке встали дыбом. Что ж, раз это прощание, то без второго захода не обойтись. А вот как Ворон завтра будет чувствовать себя в седле — это уже проблемы Ворона.