Пустой взгляд куклы

      Этот мир умирает. Человечество гибнет и тянет за собой всю планету, иногда масштабируя проблему на столько, что грозит навсегда превратить земной шар в безжизненную пустыню. Его глаза в нашу первую встречу были такие же засушливые и не проницаемые. Прямо как гиблая вселенная.       Кукла. Он был куклой. Я не сомневался в этом ни секунды. Верно разучился плакать. Разучился жить. И не смотря на леденящую пустоту -, из которой был соткан, — завораживал. До дрожи, мурашками проходящей по затылку и спускаясь ниже, по рукам, по спине к ногам, к животу и сводило до боли. Будто-бы завернули в узел, сдавливая все сильнее.       — Ну и че ты пялишься? — спросил обладатель безжизненных рубинов довольно противным голосом. Ну, здравствуй, Гибель.       — Обознался. — фыркнул в ответ, оглядывая внешний вид персоны еще раз. Взлохмаченные блондинистые волосы с черными прядями, какие-то лохмотья и довольно потрепанный сам по себе.       — Вы все меня с кем-то путаете. Только вопрос: с кем? Неужели с проституткой? Может губы накрасить? — видимо настроение ниже плинтуса. Правда, заявление про данный вид работы выбил из колеи.       — С судьбой. — не задумываясь произношу, покачивая головой.       — Ты кукловод? — обеспокоенно спрашивает это вредное создание, переменившийся в отношении. Будь я куклой, то тоже бы забеспокоился. Кукловодов немного, но сто тысяч наберется, и они ходят по чужим трупам. Обычно по трупам таких вот… как он.       — Я мастер. — небрежно отвечаю, видя вновь ухмыляющуюся, но слегка удивленную гримасу. Тяжело назвать эти «эмоции» частью «лица».       — Редкость встретить кого-то такого здесь. И что же вы забыли в этой помойке глубоко уважаемый мастер? — яд так и брызжет с его губ вместе со словами. Порой кажется, что моя одежда успела пропитаться им окончательно за время разговора.       — Искал. — невозмутимо продолжаю в ответ, однако, ударить хочется, руки чешутся.       — Искали что? — не унимался «кровосос», будто бы желая подтвердить какую-то свою догадку. Будто бы так и надеясь на что-то в глубине души (которой я не чувствую).       — Тебя. — развожу руки, в стороны, почти начиная над ним смеяться, но после одергиваю себя, замечая посерьезневшее лицо напротив.       — Тогда пошли домой папочка. — смеется блондин, сощурив глаза, размышляет.       — Только в будку, пес. — цыкнул.       — Не такой вы уж и святоша мастер, как говорят. — добился своего, сразу видно.       — А тебе святого подавай… Я ангел. И какое отношение заслужил, такое и получил. — открываю небольшую книженцию, достав из-за пояса, после чего начинаю читать оттуда заметку про куклу, которую должен был найти. — Это ты не имеешь имени? — грубо спрашиваю, совершая пометки в тетради.       — Ну и какая разница? — фыркнул тот, как будто из моих уст вышло самое дичайшее утверждение.       — Значит, пошли в мастерскую. Твое имя появилось у меня не давно, так что, радуйся.       — И чему же мне радоваться? Да и не хочу я никуда идти, мне и у себя дома хорошо.       — А не ты ли предлагал?       — Посидеть в гостях у такого вредного буки и позлить — одно, а быть на ремонте… Нет, увольте. Я скорее убью тебя, чем захочу быть починенным.       — Это обязанность мастеров, так что заглохни и просто иди за мной, тупой ежик. — хмуро отвечаю в ответ и хватаю за руку, ведя через толпу. И не людную даже.       Холодный. Колется. С мягким животиком и глазами бусинками.       Так мы и познакомились, Лихт Джекилленд Тодороки и Кукла, которая носит имя, что я ей дал, — Хайд. ***       Кропотливо собирать по кусочкам истерзанную годами душу. Он мне не откроется, не хочет, не собирается, но очи становятся живыми, будто бы лед отходит от застывших алых рек и начинается половодье.       Правда, характер у этой мрази тот еще; я не удивлен, почему сюда направили меня. Почему он убивал всех пришедших к нему до этого. Но… Теперь он на моей территории, в моих руках и играет по чужим правилам.       — И как ты это делаешь, Лихт-тян? — вдруг задает вопрос.       — Как я делаю что?       — Как ты делаешь это со мной? Ты же просто гладишь по волосам… — немного неловко говорит об этом, вспоминая прошлых мастеров.       — Каждый делает это по разному… Могу еще сыграть… Но не хочу чтобы ты ревел.       — Ха, вот как… Беспокоишься?       — Нет, но от такой печали люди обычно жрут тоннами, когда понимают на сколько им было больно, а у меня не так много денег, чтобы обеспечить твой и без того голодный рот. — Хайд усмехается и слегка качает головой, будто бы говорит: «Не-е-е-е-ет, Ангел-чан, не все так просто. Я же знаю».       В мастерской светлые деревянные стены, пахнет книгами, геранями, что стоят на подоконнике, мятой и Хайдом.       Помещение было довольно светлым, где только можно стояли свечи и иногда это доходило до абсурда, когда их можно было найти даже в холодильнике, а порой и в туалете. Никто не знает, что они там делают, но могу сказать точно, что забываю их убрать. Зато сколько радости приносит напороться на них снова и снова забыть.       Но есть одна темная комната, в которой проводятся такие «особые» процедуры. Для таких как он. Для тех, кому уже жить не жить.       В ней находятся кровать, пианино и большое окно, днем обычно зашторенное, но ночью распахнутое настежь.       Блондинистые волосы мягко прилегают к рукам. Твои глаза похожи на вино. Но я не скажу. Куклы и мастера — редкие пары. Тебе нужно найти кукловода и ты узнаешь его из тысячи.       И я надеюсь, что мой кропотливый труд вдохнет жизнь в пустоту. Потому что я люблю… Потому что люблю… И ты — самая лучшая кукла. С дурацким характером, невыносимая до искр перед глазами, тупая до невозможности и шипы твои, как иглы в моем сердце. Но лучшая. ***       Когда его нет, я играю на фортепиано. Или ночью, когда спит. Охраняю сон такого идиота. Да уж… Скатился ты, Тодороки. Ничего не скажешь.       Музыка струиться из-под пальцев, наполняя комнату. Ты почти встал на ноги, я верю, что сможешь в ближайшие дни. И уйдешь. Навсегда…       Чувства пробирают каждую ноту, составляя композицию из меня и звуков. Утопаю. Слышу шаги. Проваливаюсь в темноту, вечерний воздух ей пахнет, доносясь до меня тихим шепотом. Она кричать не может, но во всю свою мощь верещит: «Обернись!», надавливая на уши.       Сознание проясняется и выходит из забытье, только в тот миг, когда чужие руки обняли со спины, прижимая к себе так, будто бы это последние объятие в его жизни.       — Хайд? — приглушенно, слишком тихо, даже для меня.       — Лихт-тяян… — скрипучий голос, чуть-ли не рыдающий. Или же?.. Касаюсь рукой холодной щеки. А слезы теплые, горячие и мне кажется, будто бы он так ненавидит себя сейчас. Так не хочет этого мгновения. Так жалеет. — Лихт-тяяяян… Я должен тебе кое-что сказать… Я-я… Встретил человека недавно. И это…       — Это был твой кукловод? — отстранено спрашиваю, чувствуя, как лезвие касается горла, слегка вдавливается в кожу.       — Д.да… — весь в слезах, все еще сопротивляется и я боюсь, что он сейчас просто не выдержит. Что все снова полетит в тартарары. — И он… Ты мешал ему, Ангел-чан. Ты лез куда тебя не звали… Почему, Ангел-чан?! — ему страшно. Спиной чувствую, как покрывается мелкой дрожью его тело, как сводит челюсти и раздается только отчаянное невнятное бормотание.       — Потому что тогда, я бы не встретил тебя. — слегка хмурюсь и глажу по руке.       — Лихт-тян… Убеги… Пожалуйста… Убеги… Я не хочу убивать тебя.       — Ты слишком сильно держишь меня.       — Почему ты не сопротивляешься?! Ты хочешь оставить меня совсем одного?! — и тут я чувствую, как разбиваюсь сам. Снова.       — Ты не один. Я же Ангел.       На этой фразе парень откровенно засмеялся, истерически, но все-таки.       — И ты хочешь чтобы на этой пафосной ноте я перерезал тебе горло? — не унимался блондин, не сдерживаясь.       — Нет, не хотелось бы. Но я не кукловод. Я просто безрассудный мастер. — оборачиваюсь и беру его за подбородок, притягиваю к себе за поцелуем. Хайд не отстраняется. Хайд дрожит как осиновый лист и вся его пафосность в миг растворилась, когда реальной угрозой стал он сам.       — Ты придурок, Ангел-чан! — собираясь с духом говорит тот, а я утираю его слезы.       — Просто твой ангел хранитель тот еще живучий ублюдок. Я дождусь тебя и выведу на свет. — резкая боль, кровь хлещет из горла. Взгляд Хайда был таким печальным. Нет, он был болезненным. На столько… Что такого мне не забыть.       — Лихт-тян я… ***       Он не снимает одежду в присутствии других людей. Его взгляд стал живее, но холоднее, какой когда-то был у его возлюбленного. В душе рана и эта рана на столько глубока, что в физическом теле вместо сердца зияющая дыра.       — Я бессмертен, Лихт-тян…