В любви и на войне

      Лора не любила бывать в Институте.       Здесь слишком многое напоминало ей о Логане: коридоры, доска почета, мемориал в холле, могила на собственном кладбище, в которую зарыли пустой гроб… Десятки людей, сотни детей, которым он отдавал годы жизни, призраки прошлого в каждом углу. Логана больше не было – а жизнь продолжалась. Этой жизни не было дела до нее, эта жизнь требовала от каждого из них все больше тяжёлых, почти жестоких решений, и все меньше простой человечности, которой сама Лора в свое время училась с таким трудом.       Но следы Логана на каждом камне, на протертых ступенях института, где он любил потягивать пиво, под старым дубом, его тень на дне чужих глаз, вдохновленных и скорбящих, принимающих его жертву - не единственное, что делало редкие визиты Лоры в Институт неуютными. Там, за стенами, которые уже успели стать родными, под высокими потолками старого поместья гулким эхом отдавалась тяжелая поступь ее ночного кошмара,       Когда умер Скотт Саммерс, Лора подумала, что так не должно быть.       Они с Эммой никогда не были особенно близки, их взаимная неприязнь порой доходила до откровенной вражды и открытых стычек, но в этой битве за общее будущее они были на одной стороне, а Лора была не из тех, кто бросает союзников сражаться в одиночку на два фронта. Она знала, что в такой войне неизбежно проиграешь если не чужие жизни, то собственный рассудок, и была готова оставаться рядом с Эммой столько, сколько понадобится, чтобы поддерживать ее, помогать, раздражать, если понадобится, но не дать уйти в себя, как это сделала после смерти Логана сама Лора.       Тогда она еще не знала, что сделала Эмма .       Тогда она еще не знала, что уже проиграла.       «В любви и на войне все средства хороши» - так сказала Эмма, перекраивая наживо чужое сознание, до странности хрупкое и беззащитное перед ней. – «Она доставила нам немало проблем, так пусть теперь поможет несколько решить ».       После смерти Скотта что-то в ней не надломилось, а проросло наружу тонкими побегами подступающего безумия. Насмешливо-ироничная, уверенная в себе Эмма Фрост перестала существовать, вместо нее на свет появилась женщина изо льда и стали, Белая Королева Дикой Охоты, и никакая сила во Вселенной больше не могла ее остановить. Она сделала из своей боли сияющую броню шипами наружу, выковала латную перчатку из своего горя и швырнула под ноги Нелюдям, объявив войну – громко и во всеуслышание, сводя на нет любую возможность отрицать сделанное ими, перечеркивая нелепые уверения о случайностях и несчастных случаях.       Ей был нужен карающий меч – и она его создала, взяв за основу ту, кого в других обстоятельствах никто и близко не подпустил бы к воротам Института. Только Эмма Фрост могла взять убийцу и садиста и сделать из него адскую гончую, чтобы натравливать на неугодных, и стоило признать, что гончая из Кимуры получилась отличная.       Лора понимала, что чувствовала Эмма, она все еще помнила ту пустоту, которая остается в сердце, когда кто-то выдирает из него кусок, она все еще чувствовала фантомные боли в разодранной мышце, ей до сих пор мерещился запах дешевых сигар по ночам, но она точно знала, что то, что сейчас происходит – неправильно, нехорошо.       Логан бы этого не позволил, и Скотт не позволил бы, но Логана и Скотта больше не было, поэтому говорить приходилось ей, убеждать приходилось ей, и спорить с Эммой тоже приходилось ей. Приходилось быть Росомахой не только в костюме, но и без него, перенимать чужие привычки, взваливать на плечи чужую ответственность, брать на себя роль здравого смысла и гласа разума, потому что больше – некому. Потому, что та, кто должен был быть самой разумной, самой уравновешенной, замерла в зыбкой точке и готова была рухнуть в пропасть от любого неосторожного толчка.       Эмма не хотела этого признавать, но если она рухнет, то вслед за ней рухнут и те, кто сейчас стыдливо отворачивался, отводя взгляд, или открыто злорадствовал, жадно наблюдая, как мчится по коридорам прикормленная Ее Величеством адская гончая, несущая смерть Нелюдям, исходя пеной и злобой и не смея тронуть никого из них.       Хуже всего было то, что Эмма не стала стирать Кимуре память, не стала создавать иллюзию причастности и внушать, словно она здесь по доброй воле. Кимура прекрасно осознавала, кто она и что здесь делает, и ненавидела каждого из них, она исходила бессильной яростью и стылым отчаянием от того, что не может удавить каждого из этих мутантов собственными руками. Перед ней расступались, в спину ей летели сдавленные шепотки, ее боялись даже те, кто точно знал, что она не способна причинить вред никому из мутантов, а по пятам за шел посмертный ужас нелюдей, на которых она вымещала свою ярость.       Но было что-то еще в ее запахе: не то, что въелось в эти стены за все время, что провела здесь Кимура, не то, что стало уже привычным фоном, а что-то, что просачивалось наружу только тогда, когда в Институте появлялась Лора. Она точно знала, что это за запах – глухая, звериная тоска, безнадежная и отчаянная, которой никогда не было и никогда не должно было быть, если бы не Эмма.       - Ничего страшного, дорогая – просто небольшая фиксация, - пожимала плечами Фрост. – Понимаешь, когда я стерла ее память о том единственном светлом, что было в ее жизни, Кимура стала несколько… нестабильна. Я бы с удовольствием переключила ее внимание на кого-то другого, но ее подсознание само решило эту проблему, и я не стала ничего менять. Все-таки сознание – это очень хрупкий механизм, не стоит вмешиваться в его работу без особой надобности.       - То есть, ты уничтожила единственное, что делало ее хотя бы немного человечнее, чтобы сделать из нее ручного монстра?! Ты ничем не лучше тех, кто создал меня.       - Есть разница между тем, что делали с тобой, и тем, что я делаю с ней, - она действительно верила в то, что говорила. Ее безумие зашло слишком далеко.       - Для нее нет разницы, и для меня ее тоже нет. Ты заставляешь ее делать то, чего она не хочет, ты натравливаешь ее на тех, с кем она никогда не враждовала, ты заставляешь ее убивать - и она не может отказаться! - Лоре не было жаль Кимуру, жалость вообще плохо сочеталась с той, кто с наслаждением ломал ей кости и избивал, но Лора понимала ее – пожалуй, даже слишком хорошо, чтобы стоять в стороне. - Так в чем же разница, Эмма?!       - Разница в том, что нам нужно выживать, и я делаю все, чтобы мы выжили, - голос Эммы звенел металлом, в сердцевине которого притаился изъян, и он дребезжал, как надтреснутый церковный колокол. – К тому же, она это заслужила.       - Не тебе решать, что она заслужила! Ты можешь перебить всех Нелюдей до единого, и я не встану у тебя на пути, ты можешь нанять хоть целую армию, но не надо делать это чужими руками, вынуждая других действовать против их воли. Скотт бы этого не одобрил.       Кажется, это задело Эмму за живое – маска равнодушного безразличия пошла трещинами, осыпалась фарфоровым крошевом, и наружу проступила злая изморозь, ледяная ярость.       - Скотт много чего не одобрял, дорогая, так не потому ли его сейчас здесь нет? – поинтересовалась она. – Я не нуждаюсь в твоем одобрении, Лора – я делаю то, что должна. И уж коль ты не в силах решить, как наказать Кимуру за то, что она снова пыталась тебя убить, то не мешай мне. Я не позволю ей разгуливать на свободе и убивать нас одного за другим, чтобы добраться до тебя – нас и без того слишком мало. Если ты когда-нибудь наберёшься решимости сделать с этим что-то сама, милости прошу, но до тех пор не стой у меня на пути.       Лора не нашлась, что ответить.       В какой-то степени Эмма была права – она была единственной, кто имел право решать судьбу Кимуры, но не хотела иметь с этим ничего общего. Она не считала, что должна что-то решать, но почему же ей так паршиво сейчас, словно это она перекроила чужое сознание? Не потому ли, что она ничего не сделала, чтобы предотвратить это? И что она должна сделать, чтобы остановить это безумие и не подвергнуть опасности всех, кто может пострадать от ее решения?       - Я вижу, ты уловила суть нашей маленькой дилеммы, - удовлетворенно кивнула Эмма. Она успела вернуть себе самообладание, и теперь с интересом наблюдала за Лорой. – Прости, но ты и сама знаешь, что она не оставит в покое ни тебя, ни нас, особенно если вернуть все, как было. Впрочем, я готова отпустить ее под твою ответственность, она ведь не захочет вызвать твое неодобрение. Ты просто удивишься, если узнаешь, насколько сильно Кимура боится огорчить тебя теперь: мне даже не обязательно держать блок на непричинение вреда мутантам, достаточно просто дать понять, что тебя это сильно огорчит. А вот на устранении фиксации я настаивать не рекомендую – неизвестно, как это отзовется на ее психике.       Так что решение за тобой, дорогая. Приходи, когда примешь его, или больше никогда не поднимай эту тему.       Лора не собиралась соглашаться.       Она вообще не собиралась поддаваться на провокацию, несмотря на то, что разговор с Эммой выбил ее из колеи на достаточно продолжительное время. Она не собиралась играть в ее игры, не собиралась двигать фигурки с белой клетки на черную, не намеревалась выбирать между двух зол, руководствуясь величиной как определяющей характеристикой. Весь этот выбор, предоставленный Фрост, был сплошной этической ловушкой – не видь зла или стань, как я, согласившись на мои условия. Ничто из этого не было правильным, и потому Лора пришла сюда вновь, чтобы отказаться от участия в этой нелепой сделке, отказаться от ее условий и продолжать говорить то, что считала правильным.       Она пришла в неурочный час: из-за неплотно прикрытой двери наружу пробивался запах злости, адреналина, чужой крови и нездорового, лихорадочного возбуждения пополам с колкой нотой безумия. Так в этом здании мог пахнуть только один человек, но еще никогда Лоре не приходилось ощущать этот запах в такой чудовищной концентрации, даже когда Кимура ломала ей кости, даже когда она сжимала в руках бензопилу в ржавых пятнах подсыхающей крови. Казалось, в воздухе зависла мутная взвесь, спирающая дыхание, в глазах темнело, биение сердца набатом отдавалось в висках до откровенной мигрени.       Лора была оглушена этим запахом, сбита с толку и дезориентирована. Она понимала, что ничего хорошего там сейчас не происходит, что Эмма зашла слишком далеко, что надо войти и прекратить все, чего бы это не стоило, но что-то невыразимое, чему даже названия не было, заставило ее затаиться и прислушаться, наблюдая через приоткрытую дверь.       - Сука! Чертова блядская тварь! Не смей, слышишь? Даже не пытайся задурить мне голову…       - Запомни, дорогуша: я не пытаюсь – я делаю. И если бы я захотела, чтобы ты видела ее, а не меня, ты бы не смогла отличить иллюзию от реальности, но мы ведь обе знаем, что ее ты бы и пальцем тронуть не посмела. Так сильно боишься, да? Ты-то знаешь, что у тебя нет ни единого шанса – после всего, что ты с ней сделала… - непривычно тихо, почти нежно шептала Эмма. – Но ты была хорошей девочкой и заслужила награду. Это просто картинка, но почему бы не добавить немного воображения? Верить не обязательно – просто представь, что все это на самом деле. Что я – это она, и все добровольно…       - Заткнись, заткнись, заткнись!!! - хрипела Кимура, сжимая в горсти охапку золотистых волос. Ей хватило бы лёгкого движения, чтобы сломать Эмме шею, и небрежного жеста, чтобы вырвать кадык, но Эмма только улыбалась - самодовольно, победно улыбалась ей в лицо, точно зная, что пальцы у неё дрожат не от попытки сдержаться, а от запредельного усилия переломить внутренний запрет.       Смуглые пальцы странно выделялись на фоне светлой, почти белоснежной кожи. Было в этом контрасте что-то пугающее и притягательное одновременно - в том, как ласково, почти нежно улыбалась Эмма, как болезненно кривила губы в злом оскале Кимура, как она неласково и резко двигала пальцами под тонким кружевом, заставляя обхватить себя ногами, как раскладывала Эмму на письменном столе… как Эмма позволяла разложить себя на письменном столе, послушно запрокидывая голову и подставляясь под злые, рваные поцелуи.       Было что-то неправильное и неестественное в том, что ни одно касание, ни один укус не оставили на её коже ни следа - Кимура не умела ласково и осторожно, ей всегда нужно было оставить какой-то знак: сломать, пометить, запятнать. Окунуть с головой в грязь и оставить сохнуть на солнышке, пока сладкая нега не пойдёт кровавыми трещинами, сползая с кожи с мясом. Зачастую не было и неги - только боль, грязь и стыд за собственное бессилие, и такие моменты Кимура особенно любила.       Было что-то жуткое в том, как дробился на глазах образ Эммы, перетекая в ее собственный, создавая иллюзию, что это она, Лора, лежит там и благосклонно принимает чужие ласки, и в том, как эта иллюзия на глазах расползалась рваными клочьями, обнажая чужое тело и ласковую улыбку с тающими на губах льдинками сладкого яда.       Было что-то отвратительное происходящем, смысл которого проявлялся с каждым движением, с каждым жестом.       Это не Кимура трахала Эмму, исходя горячей ненавистью от невозможности убить её, нет. Это сама Эмма трахала себя Кимурой, упивалась её злобой и ее бессилием, как жгучим виски: просто чтобы кровь бежала по венам быстрее, просто чтобы тело изгибалось под чужими прикосновениями, просто чтобы знать - есть в этом мире ещё кто-то безумнее её самой. Значит, пока ещё не поздно, ещё есть дорога назад, ещё можно вовремя остановиться и даже повернуть все вспять. Значит, даже если она не остановится, если упадет на самое дно – она не будет одинока в своем безумии, не останется одна… снова.       Но Лора знала, что это ловушка – она чувствовала в воздухе душный и дурманящий запах безумия доведенных до кромешного отчаяния людей. И чем безумнее становилась Кимура, а с ней и сама Эмма, взяв за мерило шкалу с вечно возрастающей начальной величиной, тем дальше они отдалялись друг от друга и от себя самих. Все важные изменения происходят незаметно и постепенно ровно до того самого момента, пока ты вдруг не осознаешь, как далеко зашёл.       То, что делала Эмма с Кимурой, было неправильно, и это надо было прекратить.       - Довольно.       Наверное, ей стоило дать им время закончить. Наверное, ей стоило дать им возможность привести себя в порядок, разойтись, упиваясь взаимной ненавистью, перегореть, выплеснув все свои эмоции таким незамысловатым способом, выждать положенные полчаса и только тогда переступать порог. Наверное, ей вообще не стоило подавать виду, что она видела хотя бы что-то, но Лора никогда не была сильна в соблюдении общепринятых правил и норм.       То, что Эмма без малейших колебаний ради собственной забавы нанесла удар в самую уязвимую, возможно, единственную уязвимую точку Кимуры, как-то напрочь перечеркивало все, чему ее учили и Логан, и Скотт. Никто из них не позволил бы себе такой низости – они могли убить и убили бы в бою каждого, кто стал бы на их пути, но никто из них не надругался бы над последними остатками человечности в чужой душе. Были вещи, которые они признавали неприкосновенными даже тогда, когда имели дело с отпетыми негодяями.       От Кимуры пахнуло дикой смесью ужаса, отчаяния и немого упрямства, как у осужденных на смерть за три секунды до команды «Пли!», но Лоре было плевать. Она схватила Кимуру за руку, почти насильно оттащив от Эммы, и наткнулась на ее насмешливый, издевательски понимающий взгляд.        «Она знала! – поняла Лора. – С самого начала знала, что я здесь, но не сочла нужным что-то менять. Ей просто все равно - ей уже давно плевать на все, кроме…»       - Ты пойдешь со мной, - коротко бросила она оцепеневшей Кимуре, с каким-то восторженным недоумением глядящей на ее ладонь, крепко сжимающую чужую руку, и переключила свое внимание на Эмму. Она невозмутимо застегивала пуговицы на шелковой блузе и делала вид, словно ничего особенного не произошло, словно все это не выходило ни за рамки приличий, ни за грани допустимого. – Я забираю ее – как договаривались, под мою ответственность, и ты снимешь все блоки. Она не будет участвовать в чужой войне, понятно?       Лоре не было жаль Кимуру – жалость вообще плохо сочеталась с той, кто с наслаждением ломал ей кости и избивал, кто мучил и преследовал ее долгие годы, кто всеми доступными средствами пытался оставить свой след если не на ней, то в ней, изнутри впившись в кожу и вплавившись в кость, отпечатавшись на внутренней стороне век… Но Лора понимала ее – возможно, слишком сильно, чтобы просто оставить все, как есть, и потому крепко сжимала ее ладонь, торопливо шагая тротуару.       - Кимура? - задумчиво спросила она. – Скажи, как тебя зовут на самом деле?