17 лет шизофрении

По мере того, как долго мы говорили, наша беседа всё больше была похожа на разговор, а не на монолог. — Почему ты здесь оказался? — спрашивала она. — Я хотел убить человека… — отвечал я. — Но дело не в этом. Они не понимают меня. Все они. Их время отличается от моего. Мои родители уехали, а соседи пытались заменить мне их. Ну, ты же знаешь, никто по-настоящему не заменит родителей. Я жил, в сущности, один. Меня все бросили. Но никто не верит, что прошло несколько лет. — Сколько ты живёшь один? — Вот уж 10 лет. Она ошарашено посмотрела в потолок, так, точно я ничего не ответил на её вопрос. Я не стал спрашивать — да она и не ответила бы на это — почему она здесь. — А что ты говорила тогда, — начал я после недолгой паузы. — О стенах. Ты про это читала где-то? — Нет. Это чисто моё творчество. — Твоё творчество? Она ушла в свою темноту и вернулась оттуда с тетрадью, в которой, как я уже не раз видел, она много писала. — Я пишу рассказы, — она стала листать тетрадь, а я только поспевал за рукописными буквами в ней. — И иногда стихи. — А можно посмотреть? — Нет, — отвечала она, захлопнув тетрадь и обдав меня запахом чернил. — Время ещё не пришло. Я так и не успел спросить, почему оно не пришло, потому что она задала новый вопрос: — Что ты делал все 10 лет? — Я сидел дома. Я закрылся от всего мира. Я думал, что мне нужно и чего я не сделал. Я видел то, чего никто не видел. Я пытался убить не для себя, но для других… — Понятно, — перебила она меня. — Да, ты прав, — прошелестел её голос через несколько секунд, и мне показалось, что это не она сказала, а ветка прошелестела за окном. — Они тебя не понимают. Они не способны понять. Они вообще не такие, как мы, — она выделила это «мы», и я невольно вздрогнул. — Несмотря на это, я бы хотел всё исправить. У меня была девушка, и я её потерял. Были родители, и они куда-то исчезли. Я долго думал, почему это познать суждено только мне, именно мне! Почему я не могу быть обычным… — Ты всё очень скоро поймёшь, — загадочно шелестела она. Словно сама листва вспорхнула в окно и начала со мной разговаривать. И я понимал её жесты, слова, фразы, мысли, сомнения, восхищения чем-то случившимся, не понимал я одного — её странного имени, но, как бы ни хотел, спрашивать ничего не стал. А вечер за окном уже таял. Меня овеял какой-то холод, но быстро сменился теплом и жаром. Мы проговорили до самого темна, и, уходя к себе в тень, Лавель сказала: — Если тебе будут какие-то кошмары, это нормально. Тебе придётся привыкать. Эти белые стены — иллюзия. Они чёрные и гнилые, но черви выползают из них только по ночам. Они и питаются как раз твоими кошмарами.