Трясина

Ширазу крепко стискивает зубы, продолжая идти быстро и стремительно. Крики из неизвестной ему палаты приглушаются по мере того, как он от них удаляется. Работает здесь уже четыре года, а все ещё не может привыкнуть. — Ну чего вы так кричите, а? — шипит он, отводя взгляд в сторону и невольно нащупывая в кармане белоснежного больничного халата пачку сигарет. Курить в помещении нельзя — сигаретный дым будет раздражать пациентов — проносятся молнией слова начальства в голове, но Ширазу от них отмахивается. Их, этих пациентов, хоть чем-то можно раззадорить ещё больше? Ширазу отходит к отбеленной, кажется, до невидимых дыр стене, и, достав сигареты с зажигалкой из кармана, на автомате зажигает кончик гильзы и затягивается. Он облокачивается на стену, подпирая её ногой, и откидывает голову назад, смотря на потолок, поедаемый серым дымом, сквозь который пробивается противный холодный свет ламп. Кажется, перевалило за полночь — в помещении, на который надет саван из побелки и люминесцентного кипенного света почти без окон, этого не разобрать. Ширазу в который раз корит себя за то, что полгода назад согласился на вечерний и ночной графики — иногда ему кажется, что совсем скоро его тоже запихнут в какую-нибудь палату с печальным номером 999 по причине нервозности и раздраженности. Здравствуйте. Меня зовут Ширазу Гинши. Я работаю в CCG — психотерапевтической организации по лечению людей с психическими отклонениями каннибалистической направленности. Мы зовем их гулями. Дело в том, что у этих людей что-то не то с мозгами, и они думают, что не могут ничего есть, кроме человечины, и ради этой маниакальной идеи они убивают и пожирают людей. Весело, не так ли? Весело настолько, что я, если честно, заебался уже. Немного. Правда-правда. Где-то недалеко разносятся четкие и твердые шаги — кажется, спускаются с лестницы прямо на этот этаж. Про себя Ширазу матерится, пытаясь докурить сигарету быстрее, — он сейчас катастрофически не хочет никого видеть и слышать. Он поворачивает голову на звук и лихорадочно давится дымом — прямо к нему направляется Урие Куки. Ширазу бросает сигарету на пол, растаптывает её, а пепел ногой заметает поближе к стене, чтобы не было видно. Потом призадумывается о том, какого черта он вообще делает, и достает вторую сигарету. Почему-то перед Куки ему всегда за что-то стыдно, что за фигня. Стыдно? А, ну да, точно. И снова здравствуйте. Дело в том, что человек, который сейчас подойдет ко мне — что-то вроде моего друга. Честно? У него отвратительный характер, и черта с два я бы подружился с таким, если бы он в итоге не оказался все-таки хорошим парнем. Ну с заскоками, ну да. Однако выносить его можно, хоть и это пиздец как тяжело. Он тоже работает в CCG и считается здесь кем-то вроде достаточно квалифицированного психотерапевта, но у него есть очень жирный минус — он гребаный целеустремленный карьерист, а ещё заносчивый ублюдок. Честно? Мы ненавидим друг друга (на самом деле нет), но, если что, всегда прикроем спину и встанем горой. И это вообще не странно, ни в коем случае. К этому времени Урие подходит ближе, даже не поднимая головы с бумаг — и на ходу умудряется работать. Ширазу кривит ртом и подумывает слиться со стеной, но затем тихонько фыркает и делает шаг вперед, перекрывая Урие дорогу. Урие останавливается в полметре от него и говорит: — Иногда мне кажется, что общественные правила твой мозг виртуозно блокирует. Ширазу усмехается и интерпретирует это как «Какого черта ты куришь здесь, придурок». Урие никогда не говорит все напрямую, заменяя свои мысли либо отфильтрованными словами, либо тишиной, но Ширазу научился читать между строк за столько лет их общей дружбы. Едва ли кто-либо из людей, видящих этих двоих со стороны, назвал бы их вечные стычки, пререкания и соперничество дружбой, но они — оба — знают наименование собственной связи. Урие наконец отрывается от бумаг и смотрит на Гинши в упор, а затем, словно деблокируя что-то в своем сознании, произносит: — Так какого черта ты куришь здесь, придурок? В яблочко. — И тебе привет, Ур-р-рико, — выделяя прозвище и акцентируя букву «р», Ширазу абсолютно ребячески улыбается и отбирает у Куки папку. Пробежав глазами по словам и нахмурив брови, он возвращает папку обратно Урие, выражение лица которого уже успевает испробовать все оттенки недовольства. — Курение навредит пациентам — ох, какая прекрасная забота, — с легкой иронией в голосе произносит Ширазу, устало прикрывая глаза. — Сам-то в это веришь? Урие замечает окурки под ногами Гинши и укоризненно качает головой, что Ширазу вновь переводит как «Ну что ты за свинья такая. Так и быть, вызову уборщиков сам». — Нет конечно. Это глупое и нелепое прикрытие для поддержания дисциплины работников. Неэффективное ещё к тому же, судя по тебе, Коори и Фуре. Этих психов таким не возьмешь. Психов — Ширазу будто засыпают рот содой, потому что он чувствует жгучее желание хорошенько его прополоскать. Он тушит сигарету о стену, не беспокоясь о пятне, который останется на ней после этого, и пытается не показывать душевного осадка. — Да... Мне иногда становится... жаль их. Ширазу тут же жалеет о невольно вырвавшихся словах: глаза Урие расширяются, а плечи напрягаются. Ширазу видит, как легонько, но очень заметно раздуваются его ноздри и насколько тесно смыкаются челюсти. Однако припадок злости проходит через несколько секунд: Урие щурит глаза, сводит брови на переносице и поджимает губы. Ширазу невольно отворачивается, не желая видеть на лице друга эту чертову печать боли. Ширазу помнит, прекрасно помнит, а Куки помнит и подавно: как три года назад один из пациентов, которого лечил Урие Микито, нанес своему доктору несколько ножевых ранений и сбежал. Отец Куки погиб, а Одноглазую Сову — так прозвали пациента в их организации, так и не удалось поймать. С тех пор к Куки обращаются только по фамилии, как бы в память об его отце, а сам он с тех пор без устали работает в CCG, дополнительно ведя расследование по поискам и дальнейшей поимке Одноглазой Совы. Именно поэтому Урие и ненавидит гулей, думая, что тех, кто лечению не поддается, нужно поголовно истребить, а остальных вылечить любой ценой, да так, чтобы, наконец, стали нормальными людьми. Именно поэтому он и работает день и ночь напролет, пытаясь вправить мозги своим пациентам, ведя поиски Одноглазой Совы, помогая в отлове ещё не пойманных гулей и даже иногда ведя исследования в лаборатории вместе с остальными учеными, пытаясь разгадать источник гульего психического заболевания. Ширазу же тоже работает с пациентами и почти всегда вместе с Урие ходит на миссии по поимке гулей. Ему нужен дополнительный заработок, поэтому работает он днем, вечером и ночью, а дома появляется лишь утром только для того, чтобы снять обувь и куртку, и, добравшись до дивана в гостиной, упасть и заснуть сном мертвеца ровно на четыре часа (иногда везет поспать шесть, а восемь — это только по редким выходным и праздникам, и считается таким Божьим презентом, что дороже, наверное, некуда). Урие же, кажется, в собственной квартире не появляется и подавно. — Гинши... — Урие нервно трет переносицу и взглядом цепляет время на часах, которые висят на раздражающей заснежено выбеленной стене. Толком не запомнив, сколько же сейчас все-таки времени, Куки пытается сконцентрироваться на своих мыслях. — Начну сразу с отсечения: мой отец умер именно из-за того, что пожалел гуля. Поверил в него. А получил десять ножевых ранений. Здорово, не правда ли? Ширазу играет желваками и снова тянется в карман за сигаретами, но Урие пресекает его действие, хватая за руку. — Учитывая твой график работы, образ жизни и количество никотина, который ты употребляешь, гуль тебе может и не понадобиться. Не забывай, что у тебя ещё есть сестра, которая в тебе нуждается. Кстати о Хару. Во сколько мы сегодня к ней идем? Ширазу усмехается, расцепляет пальцы, в которых была зажата пачка, и тоже вглядывается в часы, но попытка понять, что к чему, проваливается, как и у Куки. — Чертовы часы... В последнее время совершенно не ориентируюсь по ним. Из-за недосыпа время размывается. В десять пойдет? — Как скажешь. И да, мне кажется, Щелкунчик уже заждалась тебя. Почему ты к ней не идешь? Она становится относительно вменяема только тогда, когда с ней работаешь ты. Ширазу невольно втягивает голову в плечи, и сам понимает, что это лишь защитная реакция. Ну почему, почему именно ему досталась такая ужасающая и проблемная женщина? Вновь приветствую, и с вами снова Ширазу Гинши. Знаете ли вы, кто мой главный пациент? Это гуль, который не просто убивает и ест людей, но и к херам собачьим оскопляет своих жертв мужского пола, а содержимое их яиц выпивает. Мило, правда? Я тоже так думаю. К слову, на меня она тоже пару раз покушалась. Я думал, что после такого полностью лишусь рассудка, но, как видите, все ещё нахожусь в здравом уме, даже удивительно. И, так как этой ночью я снова должен идти к ней, я думаю, удастся ей сделать так давно запланированное или нет? К слову, убить она меня не пытается уже как год. Зато она заменила это новым занятием, думаю, вы уже поняли, каким. — Либо ты смеешься надо мной, либо точно смеешься, и за это я тебе сейчас хорошенько врежу, Ури-дури, — мрачно отвечает Гинши, останавливая себя в порыве снова засунуть руку в карман и выудить оттуда сигарету. — И да, как там поживает Сассан со всеми своими личностями? На этот раз очередь мрачнеть Урие, а смеяться Ширазу, ибо он точно знает, что попал в десятку. Знаете, о чем я не жалею? О том, что не один я страдаю с пациентом. После того, как лучший работник CCG — Кишо Арима — ушел в отставку, его пациента — Канеки Кена (которого в CCG, однако, зовут Сасаки Хайсе, хотя я сокращаю его имя до Сассана. Нет, ну круто же — Сассан) — приставили к Куки. Сассан — самый тяжело лечимый (а, точнее, вообще почти не поддающийся лечению) гуль, который страдает не только пристрастиями к каннибализму, но и размножением личности (прошу прощения, забыл, как называется эта болезнь). И он теперь главный пациент Урико. Печенька-неудачник. Ну, по крайней мере, его не пытаются кастрировать, хоть и Куки ломает мозги каждый раз, когда приходит к Сассану, а его встречает то садист-убийца, то добрячок-филолог, то вообще какая-то заботливая мамочка. Хотя мне кажется это веселым, но Куки так не считает, он зануда. Но, наверное, Сассан — это все же лучше, чем Донато Порпора, который был пациентом Куки раньше и не выносил его настолько, что чуть однажды не выбросил его из окна. Помещать гуля в камеру на десятом этаже, да ещё и с окном, было хреновой затеей, но тогда все остальные камеры были заняты, да и Донато слишком цеплялся за жизнь, чтобы совершить самоубийство. Хотя, как мне кажется, приставить к нему сына того, кто однажды упек его в CCG — было ещё более хреновой затеей, но все работники тогда, как и камеры, тоже были заняты. Промолчим о том, что на следующий день Куки сам чуть не убил Донато. Урие фыркает и, похлопав Ширазу по плечу, проходит мимо. — Один:один, Гинши. И, прости, как ты меня назвал? Новая кличка? Ладно, проехали, отыграюсь на тебе за это позже. И да, его зовут Канеки Кен, а его болезнь называется диссоциативное расстройство идентичности. И он очень хорошо, просто лучше некуда, особенно одна из его личностей, которая вчера... ладно, неважно. В общем, буду ждать тебя в десять у выхода. Не опаздывай. «Будь осторожен» Урие уже произносит намного тише, но Ширазу слышит, и желает ему того же в десять раз громче. Следующим своим действием Ширазу планирует выйти из окаменения и, наконец, подняться на восьмой этаж для того, чтобы зайти к Щелкунчику. Лифт он сразу отвергает — слишком легко (на самом деле просто быстро), так не пойдет. Поэтому он поднимается со второго этажа на восьмой медленно, растягивая свои шаги и останавливаясь на каждой третьей ступеньке. Около двери в палату своей пациентки Ширазу обреченно трет затылок и резко и стремительно входит, лихорадочно оглядываясь по сторонам и готовясь к любой атаке. Но почему-то в палате пусто. Пусто...? Да вы, мать вашу, смеетесь надо мной? Ширазу медленно закрывает за собой скрипучую дверь, которую, наверное, со дня создания CCG не смазывали, и проглатывает першение, противно вставшее в горле. Камера у Щелкунчика средних размеров, но в ней невозможно нормально спрятаться, окон в ней нет, кроме одного, которое находится почти над самым потолком и больше напоминает картину в миниатюре, чем нормальное окно. Мебели тоже немного, а каких-то повреждений или дыр, через которые можно было бы выбраться наружу, нет и подавно. — Маю...? — зовет Ширазу охрипшим голосом и понимает, что лучше бы она сейчас напала на него откуда-нибудь. Но лишь бы не сбежала. Нет, нет, нет, только не побег, только бы не сбежала... Панические мысли прерывает резкий скрип открывшейся двери, и в следующее мгновение Ширазу разворачивается и ловко ставит блок руками, защищая лицо, а после быстро закрывает дверь ключом, облегченно прикрывая глаза. Йо. Это снова Гинши. И меня только что чуть не прихлопнула тяжелой металлической дверью моя же пациентка. Похоже, она целилась в голову. Рассчитывала, что я потеряю сознание? Боюсь представить, что она бы сделала со мной в бессознательном состоянии. Маю выходит из-за спины Ширазу и вешается ему на шею, попутно досадливо протягивая: — Ну во-о-от, снова не вышло. И какого черта ты такой увертливый? Ширазу расцепляет её руки вокруг своей шеи и устало садится на кровать, после чего цедит: — Ебанутая. Маю липко смеется, и Ширазу тут же становится не по себе от этого смеха. В нем одновременно нет ничего живого и дикое желание жить. Ширазу никогда не понимал этого парадокса — как и Маю, в общем, он тоже никогда не понимал. Ну есть же психотерапевты, которые ни черта не понимают своих пациентов, не так ли? И как он вообще её лечить собирается? Маю ставит деревянный потрепанный стул напротив кровати и садится на него, свесив руки на спинку и с интересом склонив голову: — Ты сегодня поздно, Гинши. Я заждалась. Из её уст его имя звучит словно шипение королевской кобры, однако Ширазу до конца осознает для себя, что совсем её не боится. Сколько бы раз она на него ни покушалась и сколько бы жутких намеков от неё ни проскальзывало, сегодня он скорее испугался, что она сбежала, а не того, что она в очередной раз могла нанести ему какие-либо увечья. Ты, дура ненормальная, понимаешь, что если бы тебе удалось сбежать, меня бы уволили ко всем чертям? Ширазу нервно встает, стараясь не замечать Маю, которая игриво проводит ногтями по его бедру, когда он обходит её. Он снимает халат, вешает его на крючок, вбитый в стену, и выуживает из кармана пачку сигарет и зажигалку. — Примемся за дело, — твердо говорит Ширазу и протягивает своей пациентке пачку через её плечо. Маю тихо фыркает и небрежно вытягивает сигарету, а за ней то же самое делает и сам Гинши, зажав сигарету в зубах. — Не нужно, — ласково говорит Маю, когда Ширазу щелкает зажигалкой рядом с ней. Она накрывает своей ладонью его руку, сжимающую зажигалку, подносит её к его незажженной сигарете и, когда та зажигается, встает на колени на стуле и приближается к его лицу, зажигая собственную. — А вот теперь спасибо. — Едва ли твои манипуляции на мне работают, Маю, — предупреждающе произносит Ширазу, отворачиваясь от пациентки для того, чтобы выдохнуть дым. Я упоминал, что моя пациентка, кроме всего прочего, домогается до меня? Говорят, с другими врачами она себе такого не позволяет. Но зато на мне она прекрасно отыгрывается. Иногда мне кажется, что моя маска серьезности и жесткости пойдет по швам в любую секунду. И, если честно, в такие моменты мне очень хочется размозжить её голову обо что-нибудь. Но я не могу. Я должен вылечить её мозги, а не раскидать их по камере — печально, не правда ли? Спокойно, Гинши, спокойно. Маю хватает его за руку и резко разворачивает к себе, хищнически скаля зубы. Ширазу, кажется, впервые смотрит на неё и может рассмотреть все в её внешности: от глаз со странными кошачьими зрачками до аккуратных тонких губ, которые, как он помнит, при их первой встрече, были выкрашены в черный вместе с зубами, а сейчас естественного бледно-розового цвета. А ещё у Маю угольные волосы, которые красиво обрамляют бледное женственное лицо, и вообще, по сути, сама она красивая, но Ширазу думает, что эта девушка — последняя, с кем бы он сейчас хотел оказаться в одном помещении, да ещё и замкнутом. — А почему нет? Ты здесь для меня единственное нормальное развлечение, Гинши. Да и потом... — Маю медленно и плавно выдыхает дым ему прямо в лицо, но Ширазу стоически терпит и даже не морщится. — Лечишь меня уже год, а просвета никакого. Даже мотивов моих толком не знаешь. Ширазу часто моргает, кидает сигарету под ноги и быстро её растаптывает. — Мотивов? Да, он, должно быть ослышался. Мотивов, хах, как же... Черт, черт, черт...! Маю одним сильным движением ноги толкает стул ребром ко столу и кивает, приглашая Гинши сесть. Ширазу со всего размаху плюхается на него, пытаясь сделать так, чтобы движения были свободными и нескованными, хотя и чувствует себя словно школьник, провинившийся перед строгой учительницей. Кто кого вообще лечить собирается? Маю садится напротив, задумчиво докуривая сигарету. И только потом задает вопрос, который ложится на её губах горькой тоской: — У гулей, думаешь, нет мотивов? Да, мы, как вы выражаетесь, монстры. Да, эта болезнь психики заложена генетически, у кого-то она приобретается со временем. Но у нас тоже есть свои мотивы. Как у каждого человека. Причина жить. Как думаете, Ширазу Гинши, какая причина существовать у той, с которой вы возитесь в одной грязевой луже целый год, пытаясь раздобыть каплю пресной питьевой воды? Вам знакомо ощущение, когда вас тыкают в вашу же некомпетентность, но при этом вы всегда думали, что правы, что понимаете все как никто другой, пытаясь не замечать того, что топчетесь на месте? Я называю это «погрязнуть в дерьме, при этом думая, что плаваешь в святой воде». Но потом тебе говорят, что-то вроде: «Чувак, что ты забыл в подобном дерьме?», и ты отвечаешь: «И правда, что я здесь делаю? Я же, черт побери, только что был в святой воде!». — В таком случае, это отличный шанс помочь тебе, не так ли? Маю смеется надрывно, громко и безудержно. Она подпирает ладонью подбородок и иронично качает головой, как бы говоря: «Ты не мог предложить этого хотя бы полгода назад. Не так, как ты это делал до этого, а именно с тем участием, которое ты проявляешь сейчас?». Однако, несмотря на всю глупость предложения, она соглашается, что удивляет Ширазу. Он вообще перестал понимать ситуацию, как только вошел в её палату, поэтому сейчас все делает непроизвольно, будто по наитию, полагаясь на собственные чувства и мироощущения. Может быть, это и к лучшему. — Хорошо. Помоги мне, мой доктор, — усмехается Маю, а Ширазу в ответ скрипит зубами «кончай-ты-уже-со-своими-выходками-что-ли-а». Маю поднимается с места и порывисто делает несколько шагов к самой дальней от них стене, закидывая голову вверх и смотря в окно. — Посмотри туда. Разве не прекрасно? Ширазу лениво поднимает голову вверх и видит полную серебристую луну, которая светит в палату Маю то во всю силу, то сквозь призрачные неплотные тучи, которые играются с сияющими звездами на полотне ультрамаринового неба. — Да, она... полная... круглая... серебристая... а ещё через несколько дней будет новолунье и... ... и, конечно же, она красивая, красивая, красивая! Господи, отшиби мне остатки мозгов, пожалуйста! Как я мог быть таким идиотом! — Блять, — выплевывает Ширазу и сам подскакивает с места, роняя стул и отходя к противоположной стене. Окей, ясно. Яснее некуда. Можно было догадаться год назад. Можно было догадаться в детстве. Да до рождения можно было. Блять, блять, блять. — Хорошо, разберемся, Маю, — Ширазу поворачивается к ней и пытается куда-то деть руки, которые жестикулируют по какому-то своему непонятному желанию. — Твой смысл жизни предельно ясен. Здесь разобрались. Но причем здесь... — Все просто, ещё не догадался? — Маю все ещё смотрит в окно, настолько маленькое, что в него и смотреть-то нечего, но он для неё — словно просвет в жизни, словно сама жизнь, словно её смысл. — В сперме мужчин заложена новая жизнь, она всегда красива и свежа. Кровь, мне всегда казалось, омолаживает. А, питаясь плотью людей, я забирала их жизненную энергию. В ваших лабораториях мне всегда это внушали. Что? В... лабораториях CCG? — Что... ты сказала... только что? Но Маю больше не говорит, словно у неё отключили блок питания, и сколько Ширазу не пытается её допросить, все тщетно. Он понимает лишь одно — это не было галлюцинацией слуха, обманом или наваждением. Ширазу кажется, что все это бред, что у психических заболеваний не может быть такой искусной подоплеки, что его обманывали несколько лет, что он все это время работал с подопытными кроликами, но сам при этом являлся подопытным псом. Что он пытался вылечить ту, что, можно сказать, совершенно здорова. Происходит какая-то херня, в которой у него нет времени разбираться. Ширазу и Маю молчат долго, он — в неверии и постепенном озарении, она — в понятном только ей эскапизме. Тусклый свет внезапно потухает: наверное, перегорает лампочка. Они застывают в полном безмолвии. Первым опоминается Ширазу, не узнавая собственного осипшего напуганного голоса: — В таком случае, кто вы — гули? — Знать бы мне, — в тон ему отвечает Маю, а потом произносит совершенно мелодично и нараспев. — Хочу быть такой же красивой, как эта луна. Информация застывает в круговороте не-переваривания, и Ширазу зависает вместе с ней, пытаясь оправдать все то, что делал до этого момента. Я думал, что погряз в дерьме, но я погряз в трясине. Это ещё хуже: во сто тысяч раз хуже, так как из неё не выбраться. Вообще никак. Особенно когда ты карабкаешься в ней четыре гребаных года, и за это время из неё у тебя стала торчать одна лишь голова. Но ты же тот ещё оптимист, поэтому ты гребешь к берегу, хватаешься за ветку, которая больше на нитку похожа, и тебе кажется, что на ней легче повеситься, чем выбраться с её помощью. Но твой любимый оптимизм все ещё мутит тебе рассудок, поэтому ты хватаешься за то ли ветку, то ли нитку, и надеешься каждую долю секунды на спасение, которого нет. Ширазу чему-то кивает с усмешкой и дрожащей рукой тянется к ручке двери. Она для него — сейчас та самая нитка. Вспоминая, что запер дверь ключом, Ширазу медленно и осторожно достает его из кармана медицинского халата, открывает им дверь и кладет обратно. Он — нитка для Маю. Дверь я оставлю открытой. Ключ в халате на всякий случай. Надеюсь, сама догадаешься, что к чему. Бежать, выяснить, предупредить и, если что, вразумить Куки — алгоритм действий лишь такой. Напоследок Ширазу произносит, сам не зная, зачем и почему: — Ты красивая. Но ты человек. И тебе не стать красивее, делая то, что ты делаешь. И уж тем более никогда не уподобиться красоте природы. Именно поэтому все, что ты делала до этого, было тщетным. Береги себя. Этим же днем Ширазу узнает, что его пациентка покончила с собой. Этим же днем Ширазу не знает, что делать с дальнейшей своей жизнью. НЕ здравствуйте. Я Ширазу Гинши. И, кажется, мне никогда не стоило работать психологом в этой чертовой организации, ведь сегодня я узнал ужасающую истину и собственноручно убил свою пациентку, лишь глубже копнув в её сердце. Воды трясины сомкнулись над моей головой.