Вопросы без ответов

За окном вишней горит закат, глазурью плавится солнце, покрывая карамелью своих лучей покатые крыши домов. Весь город — большой леденец, блестящий завитушками дорог и глянцевыми вершинками зданий. Птицы-гурманы кучкуются на тротуарах в надежде, что и им перепадет кусочек людской сладости, но судьба, как известно, несправедлива ко всем сирым и убогим, а потому с приходом ночи птицы расходятся по своим гнёздами, радуясь, что день прожит, и печалясь, что прожит зря. Миша смотрит на этот закат, стоя на кухне и чихая от рассыпавшейся корицы. И все это — вишня, корица, карамель — будто ингредиенты для божественно вкусного вишнёвого пирога. Вот только его жизнь похожа только на косточки от этих самых вишен, которые остаются после готовки. Но ведь это же тоже имеет отношение к сладости, правильно? Миша не уверен, что его жизнь так плоха, как он думает. Может, это влияние солнечных лучей, которые щекочут босые пятки своим теплом, может, это шальной ветер, врывающийся в открытое настежь окно и в распахнутые вселенной мысли, — Миша не знает. Все, что ему известно, все, чему он самостоятельно может дать определение, — это колючее, ворочающееся внутри чувство, которое романтики и писатели называют «любовью», а знающие, прошедшие через этот круг люди спешат запереть как можно глубже, чтобы больше к нему не возвращаться. Миша допивает кофе, вытирает корицу со стола, но с кухни все равно не уходит. За окошком закат взрывается брызгами вишнёвого сока, солнечные лучи бьют по глазам, и Миша жмурится, улыбаясь и наслаждаясь этим теплом, впитывает в себя энергию уютного одиночества. Эти мгновения — когда колючий шар внутри перестаёт давить так сильно, — все, что у него есть. — Принимаешь солнечные ванны? Чужой голос не разрушает сказочную пелену, но что-то внутри выпускает когти и впивается ими в самую суть. Чёрт. Миша кашляет, закрыв рот рукой, и поворачивается на голос. Даня улыбается, но выглядит обеспокоенно. — Заболел? Утром же ещё хорошо выглядел. — А сейчас плохо? Миша смотрит прямо на него, закусив губу изнутри, и ждёт ответ. Это не провокация, но ему хочется услышать в ответных словах что-то, что никогда не услышит прямым текстом. Не признание, конечно, на такое рассчитывать не приходится, но хотя бы слегка дрогнувший чужой (чужой ли?) голос, который даст причину жить дальше, зажжет солнце внутри и позволит ему согревать душу. — Ты всегда хорошо выглядишь. И эта заминка перед ответом — это то, почему Миша продолжает дышать. Продолжает стоять в солнечном пятне на их тихой кухне и слушать городской шум. Это то, почему когти впиваются сильнее, глубже, а у Миши нет сил сделать что-то с этим тянущим чувством внутри. Это то, почему Даня ерошит челку и уходит в комнату. * * * Есть ответы, которые нельзя так просто найти. Есть вопросы, которые нельзя так просто задать. И иногда эти части мозаики совпадают, превращая существование человека в ад на земле, где вместо котлов с кипящей водой — собственная душа, разрываемая чувствами. И непонятно, где же ты так нагрешил. Непонятно, почему чувства вообще расцениваются как грех. Но это сжигает изнутри. И справляться с этим — очень тяжело. Тяжелее, наверное, только осознавать, что это, знать, как это называется, и не иметь в себе сил признаться в этом тому, из-за кого перестаешь нормально спать. Миша знает, что это тяжелее. На собственных бессонных ночах и серых рассветах выучил, что это такое и как это можно пережить. Нельзя. Нельзя пережить. Говорят, становится легче, потом не так больно. Ложь. Ложь и провокация. Потому что, когда тот, из-за которого ты еле дышишь, спит у соседней стены, и ты слышишь, как скрипит под ним диван, как он вздыхает во сне и шуршит простынями, легче не становится. И вряд ли станет, пока по утрам он будет видеть расправленный диван, вторую щётку в стаканчике на полке в ванной и его любимую кружку. Каким бы хорошим ни было лекарство, никакое лечение не подействует, если продолжать губить себя смертельной привычкой. И когда это чувство убьет Мишу — Миша не знает. Но сегодня все заново, будто он застрял во временной петле, у которой нет ни конца, ни иного выхода, где все предрешено, все известно с самого начала. И это убивает. Лежать и мечтать — больше всего на свете — оказаться сейчас в чужих руках, почувствовать на себе чужие губы, узнать, каковы они на вкус, и коснуться чужой (чужой ли?) кожи своими пальцами, оставить метки, следы, чтобы все вокруг знали: он мой, мой, наконец-то мой. Сейчас и до самого чертова конца. Мой. Но вместо этого Мише приходится сжать в руках одеяло и закусить губы. Спустя пару часов он засыпает, понимая, что нужно искать отдельную квартиру. * * * Утром эта идея уже не кажется ему такой хорошей, как ночью. Утром Миша вспоминает, почему они вообще живут вдвоём, и вся затея с отдельным жильем летит в тартарары. Так ведь действительно удобнее. Платить меньше. Уборка делится на двоих. Со всех сторон, как ни посмотри, идея шикарна. Если только ты не влюблен в лучшего друга. Тогда можно и уборку делать самому, и деньги на оплату собственной комнаты найти, лишь бы только обрести душевное спокойствие. А Даня будто издевается. Задаёт вопросы, в которых с лёгкостью можно отыскать второе дно. Сталкивается с Мишей в коридоре, случайно вжимая в стену, от чего Миша чувствует тепло его тела своим. Тянется за кружкой вместе с Мишей и накрывает его пальцы своей ладонью. У Миши внутри уже даже гореть нечему. Ещё немного — и он потеряет себя в этих бесконечных мурашках и в этой сводящей с ума дрожи. Это ужасно. Ужасноужасноужасно. Но, кажется, с каждым днём он влюбляется все сильнее. И как Даня ещё не заметил этого — непонятно. * * * К вечеру становится хуже. Миша знает, что через пару дней его отпустит. Через пару дней ему станет легче и он сможет снова топить в себе и любовь, и жалость, и желание почувствовать вкус чужих губ. Но сейчас главное — не сорваться. Не выдать себя, не открыться, не высказать ни словом, ни дрогнувшим голосом то, что происходит внутри. Иначе — конец всему, что он так сильно пытается сохранить. Сегодняшний закат снова радует солнцем и вишневыми облаками. Все вокруг светлое, кружевное и лёгкое, вот только Мише от этого не легче. Он не нарушает традицию — варит кофе на закате, наблюдая за кипящей жизнью обласканного солнечной сладостью города, ловит лучи губами, почти чувствуя карамельный привкус на языке. И Даня снова застает его там, у плиты, наслаждающегося тишиной в царстве, сотканном из солнечных лучей и запаха корицы. — Ты так облизываешься, будто тебя тут без меня кто-то целовал, — замечает он. Миша фыркает и сжимает кружку сильнее, стараясь удержать рвущийся наружу ответ в себе. И он проигрывает эту схватку. С зацелованных губ слетает: — А что, ты хотел бы быть на этом месте? — и, кажется, даже солнце на мгновение стыдливо прячется на ближайшее облако. Даня молчит. Миша отпивает кофе. Солнечный призрак, все ещё прикрываясь воздушным облаком, целует Мишу в щеку, оставляя вишневый след, расцветающий румянцем, и желает удачи, снова скрываясь в карамельных облаках.