Ильвианская прокламация

Когда дело касается Дуката, Напрем старается ничему не удивляться и допускать любую мысль. Годы, прожитые вместе, приучили. Быть может, он и впрямь считает себя способным диктовать свои условия клингонам, даже если в его распоряжении одна-единственная боевая птица. Забавнее другое: он, кажется, всерьёз уверен, что избавить от этой клингонской напасти Кардассию под силу только ему одному. О каких прошлых войнах Альфа-квадранта имеет смысл вести речь, о каких сражениях? Победа не победа, если в ней не участвовал Дукат. Вот и сейчас он, кажется, даже рад, что Совет Детапа не способен принимать решения и кардассианские военные силы топчутся на месте: самое время выйти на арену герою в сверкающей броне и спасти родную планету. Вечерами за ужином Дукат иногда рассказывает ей, что намерен предпринять дальше, как именно он заманит клингонов в ловушку. Она мало что смыслит во всех этих тактических схемах, мигающих картах — но раз от разу ловит себя на том, что наклоняется ближе к экрану, выспрашивает подробности, даже пытается спорить. Разговоры чаще всего заканчиваются одинаково: она встряхивает волосами, всё ещё непривычно короткими после болезни, и заявляет, что Дукат мог бы выбрать и более простой способ самоубиться, если ему уж так не терпится приблизить собственную кончину, и не тянуть за собой весь экипаж. К азарту, искрящемуся в глазах Дуката, пульсирующему в потемневших шейных гребнях, добавляется злость, и Напрем никогда не знает, чем эта злость обернётся для неё. Он может безмятежно улыбнуться и сменить тему, может сказать ей пару безукоризненно вежливых и нестерпимо колких фраз, может с неуловимой грацией хищника оттеснить её к стене, прижать своим тяжёлым телом к прохладной пластиковой панели и целовать долго-долго. Поцелуи будут мало отличаться от укусов. Спорили перед сном или нет — засыпают они совсем поздней ночью, вымотанные: слишком мало времени осталось до того, как Дукат вернётся на «птицу», слишком хочется вцепиться друг в друга и не выпускать. Когда заполошное биение пульса наконец успокаивается и она удобнее устраивается под одеялом, чувствуя щекой мягкие чешуйки у Дуката на груди, ей приходят в голову странные, путаные мысли. Ей порой кажется, что Дукат и впрямь единственный, кто может вот так вот выйти в одиночку против армии — и справиться. Никогда ей не получить Дуката целиком для себя самой, всякий раз что-то стоит между ними: Оккупация, баджорцы, которых полумёртвыми приносили к ней в лазарет, кардассианцы, разорванные бомбами Сопротивления, потом — его карьера, его жена, его дети, теперь вот — его война… Он может сколько угодно убеждать её лететь вместе с ним — там, на борту «птицы», их будет разделять чья-то кровь, боль, бессмысленная жестокость. Какие бы красивые, благородные слова он ни говорил — гуманных, очищенных от жестокости войн не бывает. Тем более партизанских. В своё время с Напрем хватило искалеченных тел. Утром того дня, когда им с Дукатом надо прощаться, Напрем идёт на работу, в госпиталь. Ей давали отпуск по болезни, теперь он подходит к концу. Несколько коротких разговоров, подпись главврача, любопытные, сочувственные взгляды… На них легко не обращать внимания, куда труднее выдержать пристальный взгляд серых глаз Зиял. Зиял смотрит молча — а потом тонкие руки ложатся на плечи Напрем, крепко-крепко сжимают. Зиял совсем взрослая. И, наверное, Зиял знает: быть взрослым — значит быть разумным, ответственным, уметь донести своё мнение… или просто вовремя отступить, когда неразумно и безответственно ведёт себя кто-то другой. Зиял тихонько посмеивается, видя, как Напрем озадаченным взглядом изучает собственное отражение в зеркале. Бледное лицо, втянувшиеся скулы, беспокойно торчащие русые волосы, большущие карие глаза. Худощавое угловатое тело обтягивает чёрно-серый комбинезон — почти кардассианская форма, только без брони, без знаков различия. Что-то случилось в тот день, когда незадачливая медсестра Тора Напрем выбежала на Променад попросить префекта о помощи — и он рухнул ей под ноги, задетый взрывной волной. Она ничего не знала, она просто пережимала артерию, пытаясь остановить кровь. «Выживет, если сможет». Выжил. И, если у неё есть хоть маленькая возможность быть с ним рядом, слышать его нахальный гортанный голос, смеяться вместе с ним, да хоть ругаться с ним до хрипоты — она будет. В холле Зиял виснет у неё на шее, потом у Дуката, потом вновь у неё. Зиял улыбается, смаргивая обиженные слезинки. Напрем поправляет на плече лямку тяжелого рюкзака — Дукат тянется забрать, она мотает головой. Перед её глазами вдруг встаёт хмурое лицо начальника инженерной службы Дамара, тяжёлые нависшие гребни, брюзгливо поджатые губы. И не с такими ещё придётся работать, видеться каждый день… Напрем усмехается, качает головой. Её пальцы крепко сжимают шершавую ладонь, чувствуют ответное пожатие. Тонкий писк комма на запястье, пара секунд молчания. Транспортатор поднимает двоих.