Потому что тепло

После вывода, что казахский – сатанинский язык, Юра и представить не мог, что он окажется в Казахстане на целых четыре седьмых недели, отпущенный с легкой руки Якова и одобрительного кивка Барановской после успеха на чемпионате Европы. Представления Плисецкого об Алматы ожидаемо не соответствуют действительности – не видно ни коней, ни юрт, ни понтовой казахской мафии, но зато есть Отабек, и его огромная двухэтажная хата, где они предоставлены самим себе, потому что родители Алтына укатили в санаторий на неделю. Юре предоставляется просторная гостевая спальня, но он почти сразу мигрирует в комнату к Отабеку, где оккупирует кровать, закидывая ноги за стенку, ведь "мы не виделись месяц, какие раздельные комнаты, ты что, совсем что ли?". В городе жарко, и, хотя в доме работает кондиционер, Юра все равно резво выпрыгивает из штанов и влезает в шорты. Отабек следует его примеру и стягивает футболку, чем вызывает незамедлительную реакцию Плисецкого: "Не выебывайся!", и улыбается в ответ. Юра смешно морщит нос, на котором от солнца разбегаются россыпью светлые веснушки, и высовывает язык. – Поехали по городу кататься! – заявляет Плисецкий, у которого в одном месте не то что шило, а целый мотор с пропеллером, как у Карлссона из советского мультика. "Кататься" подразумевает под собой мотоцикл, и вид у Отабека сразу делается подозрительно похожим на виноватый. – Че ты натворил, в аварию попал что ли? – Юра округляет глаза. – Глушитель вчера хотел поменять. Старый свинтил, а новый еще не поставил, поздно было, – Алтын лохматит и так уже взъерошенные Юрой волосы. – Бля, не пугай, – выдыхает последний. – Ладно, привинчивай свой глушитель, потом поедем. – Это ненадолго, примерно за час управлюсь. – Так чего сидим, кого ждем? – подрывается с места Юра. – Пошли, починишь прям щас и все, никаких проблем. Он глядит, как Отабек спускается по лестнице на первый этаж впереди и ревниво думает, что вечно он в своем моцике копается, то полирует, то тюнингует, то цепь меняет, то черти что еще творит. Ревновать Алтына к мотоциклу по степени идиотизма то же самое, что ревновать самого Плисецкого к фигурному катанию, но Юра собственнически и отчасти справедливо считает, что моцик проводит с Отабеком куда больше времени, чем он сам, и вполне успешно самооправдывается. Гараж отабеков разительно отличается от того, где стоит дедушкина "Лада" семьдесят второго года сборки – в нем нет ничего лишнего, в то время как у дедушки пылится годами собираемый там разномастный хлам. Юра пару раз порывался разобрать эти завалы, хранящиеся походу еще с каменного века, но Николай неизменно твердил, что все эти вещи либо нужны, либо "пригодятся, не трогай, Юрочка". У Отабека все совсем по-другому, нет даже намека на типичное гаражное складирование – вдоль стен полки, на которых аккуратно разложены какие-то запчасти, очевидно, для его любимого байка, в углу скромно ютится газонокосилка, рядом с ней обретаются стол и простой раскладной стул. И нигде ни пылинки, вот ведь казахский педант. В самом центре гаража гордо стоит сам железный конь – черный "Харлей- Дэвидсон", поблескивает хромированным корпусом. Отабек, проходя мимо, легко, почти нежно проводит ладонью по кожаному сиденью, и Юру снова накрывает беспричинный приступ ревности. – Давай прикручивай че там нужно, и поехали, – бурчит Плисецкий, в очередной раз мысленно обзывая себя идиотом за ревность к мать его мотоциклу. Отабек смотрит чуть удивленно, но придвигает ногой скейт, который, видимо, используется вместо той штуки, на которую ложатся механики в кино, чтобы заглянуть в автомобильные потроха, садится на него и поднимает взгляд. – Юр, у тебя резинки нет? Плисецкий шарит по карманам, но запасная резинка, следуя пресловутому закону подлости, осталась в штанах, а штаны наверху, в чемодане. Чертыхнувшись, Юра просто распускает хвост и отдает резинку Отабеку. Алтын коротко благодарит и собирает отросшие за последнее время волосы так, чтобы не падали на лицо. Надевает рабочие перчатки, достает инструменты и отключается от окружающего мира, погружаясь в мир блестящих мотоциклетных деталей. Юра знает, что сейчас его бесполезно трогать, ничего путного все равно не выйдет, поэтому сначала он бесцельно бродит по гаражу, изучая свое отражение в каждой блестючей поверхности и придирчиво рассматривая полки на предмет пыли, чтобы при случае было чем подколоть Отабека. Пыли нет, отражения демонстрируют абсолютно то же самое, и Юра, заскучав, подтаскивает стул поближе и плюхается на него, подавляя желание обнаглеть и закинуть ноги на мотоцикл. Ничего, час это недолго, можно и потерпеть, решает он, достает телефон и по привычке открывает инстаграм, где ничего нового, все те же знакомые лица, знакомые места. Ерунда. Юра втихомолку фотографирует Отабека, потому что нормально он себя фоткать в таком виде ни за что не позволит, а Плисецкому очень хочется увезти этот образ с собой не только в виде воспоминаний. Такого Алтына – в домашних трениках, с волосами, стянутыми в короткий хвостик, без майки и в грязных рабочих перчатках – он видит редко и бережно хранит каждый момент в памяти, старается не упустить. Эти фотографии даже в инст не отправляются, Юра с маниакальностью дракона прячет свое золото ото всех и ревностно охраняет. Время ползет со скоростью контуженной улитки. Плисецкий уже откровенно мается дурью, вертится на стуле и так, и этак, умудряется отвлечь на себя внимание Отабека, который сообщает, что на кухне есть еда, если кое-кто голоден. Юра огрызается в ответ, залезает на стул с ногами и нахохливается, занавешиваясь волосами. Фирменная казахская невозмутимость все-таки временами конкретно подбешивает. Телефон упрямо показывает, что прошло всего-то полчаса, несмотря на бессчетное количество раз, которые Юра его разблокировывает и блокирует обратно. – Бек, ты уже? – обреченно вопрошает Плисецкий. – Нет, – лаконично выдает Отабек. Юра выдыхает протяжно: – Бля-я-а-а-а, – и отправляется нарезать круги вокруг мотоцикла. – А сейчас? – предпринимается еще одна попытка спустя, судя по внутренним юриным часам, целую вечность, а по телефонным пять минут. – Нет. Через еще три вечности и так хрупкое терпение Юры окончательно лопается. Он ложится грудью на спину Отабеку, наклоняет голову так, чтобы волосы волной ссыпались ему на плечо и тянет прямо на ухо: – Ну когда ты уже закончишь? На ум сама собой напрашивается пошленькая шуточка, но Юра проглатывает ее, на всякий случай запомнив. Авось пригодится, так, на будущее. Отабек отмалчивается, только жмется бритым виском к щеке на секунду и возвращается к мотоциклу. В душу Плисецкого закрадываются нехорошие подозрения, что глушитель уже давным-давно поставлен на место, и теперь Отабек коварно правит что-то еще, пользуясь тем, что Юра в мотоциклетных деталях ничего не сечет. Плисецкому отлично известно, что тормошить Отабека нет смысла, но парочка способов, как привлечь внимание, у него однозначно есть. Испустив страдальческий вздох, Юра задирает ногу вверх, в идеальный шпагат. – Юр, – Алтын отрывается от мотоцикла. Юра делает самое невинное лицо из всех, что имеются в арсенале. – Чего? Ты выебываешься моциком, а я не могу хоть немного повыебываться тоже? Трюк срабатывает – сквозь непоколебимое спокойствие мелькает тень раздражения. Цель достигнута, на Юру обратили внимание, непонятно только, чем все обернется. Плисецкий притворяется ангелом и переворачивается, теперь ложась спиной на спину. Отабек глубоко вздыхает. – Во-первых, я не выебываюсь. Во-вторых, ты сам хотел кататься. – Ладно, остынь, – расплывается в довольной улыбке от уха до уха Юра. – Так и быть, прощаю игнор, все равно задрачиваешь и на моцик, и на меня. Отабек откидывает голову ему на плечо и снова вздыхает так тяжело, будто на него навалился не один Юра, а все вселенские проблемы. На Плисецкого просто невозможно злиться, он уже пытался, безуспешно. – Ты как всегда прав, – Алтын стягивает перепачканные перчатки и пропускает светлые пряди между пальцев. Юра задирает ногу еще выше, жмурится довольно сытым котом. Ему семнадцать, но и в семнадцать можно вести себя абсолютно по-детски. За это Отабек его и любит.