In the Casket of Eternity

- Гил! Тишина. Никого. Шарлотта слышала отзвуки далёкого смеха, но разве их так просто дозовёшься? Лилли, Винсент и Гилберт – когда сладкая троица собиралась вместе, прервать их игры зачастую можно было только подхватыванием одного за шкирку. Особенно если дело касалось игр под окнами башни в дальнем конце сада. Дети жестоки, она не раз это замечала; а Винсент отличался жестокостью даже слишком изощрённой для мальчишки. - Гилберт Баскервиль, - она прижала к губам сложенные рупором ладони, - у вас сегодня важное событие в жизни, не забыли? Какое-то время по дорожкам сада ещё шелестел один только шёлковый ветер, а потом откуда-то из розовых кустов вынырнул темноволосый мальчишка, упрямо и чуть виновато сжимая тонкие губы. Младшего брата, висящего у него на шее, Шарлотта вначале услышала – звонкий смех сопровождал Винсента по жизни. - Лотти, госпожа Лотти, видите, какой он серьёзный?! – Винсент, хохоча, цеплялся за плечи брата, тащившего его на спине с самым решительным видом; его разномастные глаза, зелёный и красный, сияли игрушечным детским азартом. – Ему надо ещё немного поиграть, чтобы он повеселел, а то пойдёт на церемонию испуганный и напутает там что-нибудь! - Там нечего путать, - серьёзно возразила Лилли, следовавшая за мальчишками в паре шагов: ей было уже двенадцать, и в присутствии «малявок» она любила построить из себя взрослую. – Ему надо будет только слушать мастера Глена, а мастер Глен никогда ничего не путает. - Это точно, - улыбнулась Шарлотта. Она радовалась, что дети не могут заметить печаль в этой улыбке. Она-то знала – а вот они даже не подозревали, что сегодняшняя церемония будет началом конца их дружбы. Потому что Баскервили были хранителями Бездны: мира, сияющего тёплым медовым светом, мира с золотым небом и золотым горизонтом, мира без начала и конца и мира, что есть Начало и Конец Всего. Мира, куда попадают души после смерти, чтобы через сто лет возродиться и продолжить свой путь на новом витке бесконечной спирали жизни. Мира, где живут Цепи – странные и страшные создания, способные исполнить любое желание за цену, которую некоторые глупцы считают приемлемой. Мира, в самом сердце которого лежит Тьма, уравновешивающая весь тот свет, что наполняет Бездну сиянием: ведь всё в том и этом мире должно пребывать в равновесии. И в эту тьму Баскервили, хранители Бездны, испокон веков низвергали тех, кто угрожал этому миру. Например, детей с красными глазами, в чьих силах нарушать ход истории, губить города и развязывать войны. Детей Несчастий. Таких, как Винсент. Важная церемония, которая должна была состояться сегодня вечером, была церемонией инициации Гилберта, избранного главой Великого Дома Баскервиль в качестве своего преемника: первая из пяти церемоний, растянутых на долгие годы, после которых Гилберт станет их новым мастером. Он забудет своё прежнее имя и возьмёт себе новое – Глен: то же, что было у всех мастеров Дома Баскервиль до него. А потом настанет день последней, шестой церемонии. День, когда новый мастер Дома Баскервиль пройдёт своё последнее испытание, доказывая, что он достоин нести взваленное на него бремя – и сбросит своего любимого брата в Бездну. Они этого ещё не знают. Никто из них. Им расскажут позже, когда они немножко повзрослеют – и никто не знает, как они тогда отреагируют. И, глядя на них, ничего не подозревающих – таких маленьких, таких невинных, таких доверчивых – Шарлотта Баскервиль, правая рука мастера Глена, в который раз почувствовала себя самой гнусной из всех обманщиц, которых видывал свет. Это было несправедливо. Впрочем, ещё несправедливее было бы рассказать мальчикам всё сейчас – и отобрать у них даже те немногие счастливые годы, что были им отмерены. - Волнуешься? – спросила Шарлотта, глядя на плотно сжатые губы Гила. - Немного, - признался мальчик после секундного колебания. Гил был взрослым не по годам – особенно в присутствии брата: наедине он ещё мог позволить себе капризы или слёзы, но при Винсенте – никогда. – Но мастер Глен сказал, что он перед своей первой церемонией тоже волновался, - его светло-карие, отливающие золотом глаза вскинулись на её лицо. – Он… он ведь правду говорил, госпожа Шарлотта? - Конечно, правду! – рука в белой перчатке легла на плечо мальчика ещё раньше, чем шелест ветра вплёлся в музыку голоса, искрящегося нотками тепла и веселья. – Разве Глен может лгать? Вот уж кого сейчас хотелось бы видеть в последнюю очередь, тоскливо подумала Шарлотта. Как всегда, приехал часами раньше, чем всем назначено, и теперь будет шастать по поместью, будто по своей вотчине. Но вслух она произнесла лишь одно: - Рада видеть вас, господин Джек. - Как и я, - молодой человек учтиво поклонился, и лицо его, как всегда, светилось лёгкой и светлой улыбкой. – Хотя при встрече с вами вскоре придётся завязывать глаза, если будете и дальше хорошеть. Длинная коса оттенка спелой пшеницы, на которой смогла бы удавиться от зависти любая девушка, нежные черты почти девичьего лица, возмутительно яркая зелень глаз – с тех пор, как старший Безариус признал Джека Безариуса своим сыном, бастард третьесортной дворянской семейки стёр в порошок не одно великосветское женское сердце. Джек это знал, и он этим пользовался: щегольской камзол, изумрудный с золотом, превосходно оттенял какой-то даже нереально чистый оттенок его радужек, и в общем и в целом молодой человек напоминал одну из тех сказочно-изящных фигурок, которые он любил вкладывать в музыкальные шкатулки своей работы. - Как герой сегодняшнего дня? – Джек потрепал Гилберта по темноволосой макушке. – Волнуешься, значит? - Немного, - мальчик улыбнулся. – Теперь уже меньше. - Неужели я оказываю такое успокоительное действие? Ещё немного, и буду предлагать свои услуги вместо валерьянки, - бастард-златовласка рассмеялся. – Хотя, кажется, ты и впрямь волнуешься куда меньше, чем твой братишка. Вот ему, кажется, за тебя и вправду страшно. Да, Винс? - Не-а, - дитя несчастий тоже ослепительно улыбнулось – во все свои ещё молочные зубы, - с Гилом ничего не случится. Я знаю. - Вот это правильный подход! – Джек протянул руки, облитые белыми перчатками, и мальчишки, тут же восторженно в них вцепившись, посеменили за ним к особняку: Винс, как всегда, что-то тараторил без умолку, Гил просто смотрел на их взрослого друга почти влюблёнными глазами. Лилли провожала их обиженным взглядом. - Не обращай внимания, - Шарлотта, вздохнув, погладила девочку по коротким волосам. – Малыши очень любят играть со взрослыми. Им это льстит. А ещё они очень любят Джека Безариуса. Все любят Джека, это ходячее солнышко с косой до пояса. Все, кроме неё. На взгляд Шарлотты, Джек Безариус был слишком шумным, слишком навязчивым и слишком бесшабашным – и потому она никак не могла понять, с чего мастер Глен питает к этому человеку странную слабость. Неужели только потому, что Джек нравился его сестре Лейси? Да нет, «нравился» здесь не то слово: она прекрасно помнила Лейси, взбалмошную, полубезумную особу, и сомневалась, что той кто-либо может искренне нравиться. Джек был для неё игрушкой, с которой она однажды поигралась, но под вечер забросила в дальний угол и забыла; только вот Джек не забыл. Шарлотта помнила, как он появился в поместье, походящий на щенка, который никак не может понять – то, что случайный прохожий на улице разок его погладил, ничего не значит. Она не раз наблюдала, как такие щенки путаются под ногами, облаивая прохожих и виляя хвостиками в надежде на похвалу; а потом, когда их равнодушно отпинывают, долго, непонимающе смотрят вслед, в удаляющуюся навсегда спину. Правда, Джек, похоже, никогда и ни на что особо не рассчитывал: ему достаточно было просто быть рядом с Лейси. Или даже не рядом, но в поле её зрения. Кажется, его вполне устраивало быть чьей-то игрушкой. Проблема заключалась только в одном: в том, что Лейси тоже была Дитём Несчастий. Когда мастер Глен, как и подобает новому главе Дома Баскервиль, низверг свою сестру в Бездну, Джек какое-то время не появлялся в поместье. За время, пока он отсутствовал, Шарлотта успела проникнуться к нему жалостью и какими-то тёплыми чувствами – впрочем, ровно до того момента, как он объявился опять. Только теперь путаясь не под каблуками Лейси, а под ногами её брата. С того момента, как она прибыла в это поместье, Шарлотта мечтала об одном: быть рядом с Гленом Баскервилем. Неприметной тенью, безропотным слугой, но быть. Она, девушка, перед которой все мужчины всегда падали ниц, избрала путь одной из Баскервилей – и, как и положено одной из Баскервилей, отгородилась от мира за высокими стенами особняка, большую часть времени закрытого для посторонних. Она осознавала, что отдаёт Глену Баскервилю лучшие – да нет, не лучшие, а все – годы своей жизни, но наивно полагала, что никогда и ничего не потребует взамен. Тем более когда ей доверяют дела, которые не доверяют никому другому: разве это не лучшее признание её особого положения? Так она думала до того, как появился Джек. И вот тогда Шарлотта поняла, что все эти годы хотела стать им. Не правой рукой для мастера, не незаменимым слугой для господина, а кем-то… близким. Кем-то, кто может заставить мастера Глена улыбнуться. Да только мечты и реальность – очень разные вещи, и она всегда это понимала. Лишь скрывала эту простую истину от самой себя. Возможно, Джек Безариус раздражал её тем, что в нём она видела себя. Такого же щенка, отчаянно надеющегося когда-нибудь быть приласканным тёплой дружеской рукой. Только вот щенок по имени Джек всё же добился своего – пусть даже со второй попытки. - Всё равно вам пора было расходиться, - добавила Шарлотта, заботливо стряхивая с плеча Лилли невесть откуда налипшую жёлтую пыльцу. – И тучи вон ползут, скоро дождь начнётся. - Ну ничего, завтра они у меня получат! – Лилли мечтательно улыбнулась. – Устрою им салки на тотальное выбывание! - Эй-эй, только не как в прошлый раз, ладно? - Какой прошлый раз? - А кое-кто уже забыл, как он Винсенту палец сломал? - Это нечаянно вышло! Я увлеклась! - Увлеклась она! Смотри – в следующий раз не от меня выговор получишь, а… - Шарлотта осеклась на полуслове. – О. По одной из гравийных дорожек, ведущей к фонтану, к ним приближалась девушка: темноволосая, смуглая, в простеньком, но изящном чёрном платье, сдержанно отделанном фиолетовыми кружевами. Тонкие руки в длинных атласных перчатках – тоже чёрных – сжимали небольшую книжицу в кожаной обложке: дневник. Тоже чёрный. Шарлотта знала, что любовь девушки к чёрному цвету была неискоренима – к чёрному, к белому и к фиолетовому, а ещё к разным его оттенкам, таким, как сиреневый или фиалковый. Или такому, как цвет глаз Глена. Глена? Минутку, она подумала «Глен»? Не «мастер Глен», не «Глен Баскервиль», а простое, ужасающе фамильярное «Глен»? Прекратить. Этот путь никуда не ведёт. Впрочем, Шарлотта давно поняла, что в данном случае самовнушение бесполезно. И потому она ничего не могла поделать с тем, что вот уже два года особа, приближающаяся к ним сейчас по гравийной дорожке, вызывала у неё жгучее раздражение. И она ничего, ровным счётом не могла поделать с тем, что она прекрасно осознавала: это раздражение в простонародье называют «ревностью». - Здравствуй, Лотти, - девушка улыбнулась, и щёки её украсили ямочки. – Лилли, ты где так испачкалась? – перехватив дневник одной рукой, другой девушка извлекла откуда-то белоснежный носовой платок – тоже кружевной. Шарлотта никогда не любила кружева. – Так гораздо лучше, - заключила девушка, утерев щёки и нос смешно морщившейся девочки. – Я понимаю, что цветам положена пыльца, но всё же с жёлтым лицом лучше не расхаживать. - Это как раз от лилий. Меня Винс в них толкнул! - Ох-ох, значит, и садовнику нашему хлопот прибавилось? - Ничего страшного, - нос Шарлотты вздёрнулся почти непроизвольно, - переживёт. Дети есть дети, пусть играют, где хотят. - Да кто бы спорил, - мирно кивнула девушка. Посмотрела в большие детские глаза, в которые светилась вся невинность мира, и рассмеялась: хорошо поставленным, приятным смехом певицы с бархатными нотками альтового тембра. – Ладно, что с вами сделаешь. В конце концов, ему платят. Шарлотта вдруг поняла, что ведёт себя как задиристая девчонка – и это выглядит тем более смешно, что та, которую она непроизвольно пыталась задрать, ни разу не поддалась ни на одну провокацию. Ни на чью. Ни от кого. Она всегда сохраняла мир, не стесняясь идти на попятный. И это раздражало Шарлотту не меньше, чем тот факт, что эта особа была вторым человеком на её памяти, сумевшим добиться особого расположения мастера Глена. Только она, в отличие от первого, никогда и ни за кем не бегала. А ещё – и это было хуже всего – она была девушкой. Она появилась в поместье утром, холодным, как только что выпавший снег. Казалось, что небо, земля и горизонт тихо сияли; и в этом белом, чистом мире людям не было места. Тем не менее Шарлотта видела, как в этом мире появились двое, оставляя белые следы на ещё нечищеных парковых дорожках. Утренние сумерки ранней зимы кутали их; и если красный плащ мастера Глена любой обитатель поместья узнал бы с полувзгляда, вторая была незнакома. Когда им представили нового члена разномастного и странного, - они и сами это признавали порой, - семейства Баскервиль, мнения относительного представленной разошлись. Кто-то остался вполне доволен увиденным, тем более что зрелище было весьма приятное; однако Шарлотта сразу сочла новообретённую сестру подозрительной личностью. Слишком милая с виду, она ко всем относилась одинаково хорошо и со всеми умудрялась поддерживать хорошие отношения. Вернее, она старалась это сделать. И у неё почти получалось, Цепи её возьми – только Шарлотта, наверное, замечала, что есть у неё что-то общее с Джеком: они смеются, когда глаза их не смеются, улыбаются, когда во взгляде их нет и тени улыбки. Лица их были масками, зеркальными, мастерски сделанными – они менялись в зависимости от собеседника, а их обладатели, полярно разные с тем или иным человеком, почти со всеми умудрялись найти общий язык. Только вот если в Джеке была та нотка безумия, что когда-то заставила его полюбить дитя несчастий – в этой девушке её не было. Но, наверное, только Шарлотта это и понимала: за этой улыбкой, такой искренней и тёплой, за этим лицом, таким умилительным в своём ещё не до конца утраченном детстве, за этой дружелюбностью, смешливостью и беспомощностью стоял разум холодный и острый, как кинжал. Потому что только такой разум способен так контролировать свою зеркальную маску, чтобы она казалась настолько убедительной. У них с Джеком даже имена были схожие. Ха. - Здравствуй, Джейн, - сказала она, заковавшись в вежливость своей улыбки, как в броню. – Опять творишь на свежем воздухе? - Люблю сидеть у фонтана, ты же знаешь, - Джейн небрежно взмахнула рукой с дневником. – Люблю воду. «Джек Безариус напоминает мне воду, - говорил когда-то мастер Глен – тогда, когда Джек Безариус был для него только странным пришельцем в поместье, и Лейси была жива, а сам он ещё носил имя Освальд. – Сколько ни всматривайся, в ней лишь твоё отражение. Невозможно разглядеть её истинную сущность: вот он – ты видишь его своими глазами, но тебя не покидает неприятное чувство, что перед тобой никого нет». Что ж, Шарлотта не раз думала, что он прав; но если мастер Глен прекрасно это замечает, с чего у него странная слабость к подобным людям? Ведь большую часть своего досужего времени, которое он не отводит Джеку Безариусу, он проводит с Джейн Баскервиль. Нет, большей частью это тренировки, обязательные для всех новых взрослых членов семьи Баскервиль – но в последнее время их всё чаще можно увидеть без клинков в руках. И не за вирджинелем, за которым они играют в четыре руки. Что они делают? Помогают ему забыть о сотворённом? Своей беззаботностью, такой убедительной в своей лживости? Хотя в его обществе зеркальная маска Джейн никогда не была беззаботной: привычно отражая собеседника, в обществе мастера Глена она редко смеялась. Их общий смех Шарлотта видела лишь однажды, и почти сразу у неё возникло подозрение, что первым засмеялся глава дома – Джейн лишь отразила его чувства, безупречно убедительно, как всегда. Иногда они сидели в саду втроём. Идиллическая картина. Пожалуй, в таких случаях мастер Глен улыбался чаще, чем когда-либо: ещё бы, когда твои собеседники так и сияют, отражая друг друга. Не стояло ли за этим что-то большее? Иногда у Шарлотты возникало неприятное чувство, что эти двое очень хорошо понимают друг друга, с полуслова, с полувзгляда – в отличие от мастера Глена, явно не совсем отдававшего себе отчёт в том, с кем он имеет дело. - Кажется, дождь будет. Или даже буря, - Джейн смотрела в небо, и чистые проблески, затягивающиеся серым плюшем надвигающихся туч, отражались в её шоколадных глазах голубым перламутром. – Джек не появлялся? - Появлялся, - Шарлотта хмуро постукивали мыском туфли по гравию. – Ушёл вместе с Гилом и Винсом. Думаю, он сейчас у мастера Глена. - Ясно, - Джейн моргнула, и взгляд её оставался бесстрастен. – Да, думаю, будет буря, - она прикрыла глаза, и длинные её ресницы дрогнули. – Что ж, я люблю бури. - А я не люблю, - заявила Лилли. – В них всегда сидишь дома, а по особняку толком не побегаешь. - Можно посидеть у камина и почитать книжку. Это же здорово, когда за окном бушует гроза, а ты сидишь там, где тепло, сухо и уютно, - Джейн опустила взгляд. – Хочешь, я вам сегодня почитаю? Если приём не слишком поздно закончится. - Да! - Ну, тогда договорились, - Джейн склонила голову. – Думаю, нам всем пора переодеваться во что-нибудь более подобающее случаю… А кому-то ещё вычёсывать из волос травинки. И отмывать жёлтые щёки, - Лилли, весело фыркнув, на одной ножке поскакала к входу в особняк. – Ещё увидимся, Лотти. - Конечно, - кивнула она – и Джейн Баскервиль, одной рукой изящно подобрав длинную юбку, двинулась вперёд, оставляя названую сестру за спиной. Шарлотта смотрела ей вслед, пока девушка не скрылась за дверью, которую она ещё и успела услужливо придержать для смеющейся Лилли – и, вздохнув, решительно зашагала следом за ними. С другой стороны, кто она такая, чтобы сомневаться в друзьях Глена Баскервиля? Да и… если кто-то может заставить Глена рассмеяться – это стоит того, чтобы не пытаться сорвать с них маски. Даже если это не она. И никогда не будет она. Где-то далеко били часы, и Шарлотта ещё не знала, что сегодня вечером действительно будет буря. Как не знала она того, что на церемонии инициации она не увидит Джейн, и сердце её кольнёт неприятное предчувствие. Как не знала она, что в какой-то момент мастер Глен по одному ему ведомой причине прервёт церемонию и удалится, оставив их в неведении дожидаться его приказов. Как не знала, что какое-то время спустя они получат этот приказ – и в первый раз в жизни не поверят тому, что услышали. Но приказ был отдан, а Баскервили всегда подчинялись своему мастеру. Подчинялись – и верили. Без вопросов и оговорок. А в этот раз мастер Глен велел не задавать вопросов. Ещё она не знала, что когда-нибудь сможет собственной рукой вырезать беззащитных гостей в собственном доме. Но она смогла. И убивала, пока розовый шёлк её платья не стал багряным. Убивала, пока в висках билась с кровью одна-единственная мысль: «почему?» Ещё она не знала, что в момент, когда Глен отдал приказ, она видела его в последний раз. Но самым удручавшим её после незнанием был тот факт, что Лилли, Винсент, Гилберт и она сама – и весь Дом Баскервилей – закончат этот вечер в том месте, куда они никак не предполагали попасть. В Бездне.