Нетопырь

В день, когда Митяй закончил свою работу над таинственным слитком со второй гряды, Гай не понял, что ему досталось за сокровище. Вот у Матрёны уникум серьёзный ― пардус, позволяющий каждым зверем управлять, у её мужа ― скипетр, любую вещь достанет. А у Мокши что? Возможность мухой летать, да и то пока муха кого-нибудь не коснётся? Зачем ему это? Шпионить за кем? Да не за кем в ШНыре шпионить, все на виду ― подойди к любому да спроси, что он делал, никто не соврёт. А за царёвым двором Гаю наблюдать неинтересно, лучше уж лишний раз на пеге пролететь или даже нырнуть. Вот и забросил Мокша дарёную нерпь с уникумом ― пользуйся кто хошь, а сам к своей старой вернулся, хоть и кожа на ней треснула. А уж когда Феоктист Ясноглазый ею воспользовался, в сокола вселился, а сокола возьми да подстрели охотник, Мокша даже смотреть не хотел на нетопыря. Феоктиста жалко было, да и ещё причины нашлись... Аглая, боярская дочка, была из последних, приведённых золотой пчелой. Дебелая, длиннокосая, выделялась она на фоне обветренных шнырок. Её многие приметили ― и Митяй тоже. Долгое время Гай не мог понять, что же его так гложет, почему он смотреть не может на девок, а вот о Митяе думает всё время. А потом в проповеди услыхал про содомский грех и у святого отца невзначай выспросил, что же это, и ясно всё стало. Он, Мокша Гай, содомит проклятый, проклятый Богом, и нет ему прощения. А если нет прощения, то чего же переживать? Вот и Мокша не переживал особенно, разве что в церковь больше не ходил, всё делами отговаривался. Но вот губить душу Митяя ему жалко было, да и Митяй на него не смотрел... так. А на Аглую смотрел, да та лишь смеялась, предпочитая всем молодцам полёты. Гай её даже ненавидел втихушку ― как она от Митяя отказывается? Может, увидев счастливого друга, Мокша смог бы в себе это преодолеть да загулять с какой-нибудь копытовской красавицей. А сегодня он мимо нетопыря проходил, и осенило Мокшу. А может, можно и в человека так вселиться? Попросил Матрёну помочь, та, добрая душа, не отказалась, и прошёл он в её теле пять шагов, прежде чем до своего же тела дотронуться. Правда, голова у неё болела потом, но Гай ей из колодезя воды принёс, ей и полегчало. А сам Гай пошёл к пегасне, лег на сено, пса свистнул да нетопыря на грудь положил ― мол, не умер я, а в теле другом на мир смотрю. Пёс подошёл, мордой его коснулся, и побежал Мокша Гай в теле собачьем по ШНыру, Аглаю разыскивая. Нашёл, ткнулся, и стал Мокша Аглаей. Дальше всё просто было ― поулыбался Митяю, полобзал его уста ― благо, был у Митяя свой уникум, череп со стрелой на руке, и вселиться Гай в него не мог ― да и пошли они в клетушку его. Митяй, хоть тоже проповеди слушал, да не слышал ― сразу начал трогать Аглаю то тут, то там. Мокша чувствовал, как ей это неприятно, но ему-то всё равно было. Смеялся да подзуживал Митяя её голосом. Завалил его Митяй на кровать, раздел, сам одежу скинул да и взял тело Аглаи. Та завизжала, но пока её телом Гай владел, ему всё только в радость. Ну и что, что видит Митяй не Мокшу, всё равно именно Гай чувствовал, как в нём любимый двигается, как касается его, как груди мнёт и за волосы дергает. Его Митяй был, только его, Мокши Гая. А Митяй знай продолжает ― врывается в тело Аглаи, ревет от восторга, несвязно болтает... Потом кончил он, вытер малафью, да и вышел из комнаты. Мокша оделся, бегом к себе в сене вернулся и вновь стал собой. А пока он радовался, как всё удачно вышло, Аглая взяла и сбежала. И сколько он её ни искал, чтобы припугнуть ― не находил. Только вечером, на пеге летя после прыжка (как ни странно, равнодушно эльбы отнеслись к его выходке), увидел он привязанного в лесу Трубача, а рядом платье белое. Подлетел ― а она там висит и от ветра об дерево стукается...