Тигр! Тигр!

Что не излечивают лекарства, то лечит железо, что железо не излечивает, то лечит огонь. Что даже огонь не лечит, то следует признать неизлечимым. Гиппократ

      Он видел сотни обгоревших людей, множество раз горел сам, и вообще в Японии было хуже. Ты попробуй его удиви. Давай, давай, «Фантом»! «Попробуй меня чем-то удивить», — его любимая идея. После зарева Нагасаки. Там съело все небо целиком, а землю вытошнило самой собой, и все происходящее вжарилось в его шкуру, она отвалилась, а потом наросла обратно, как будто отодранные листья с кочана капусты приладили на место, один за другим. Так что в Нагасаки он был капустой. Если бы у капусты был костный мозг и подкожно-жировая клетчатка. И микроскопические волоконца, позволяющие чувствовать. И глаза, в которые смотрит взрыв. Если бы капуста была не растением, а разумным существом, она бы здорово смогла оценить его опыт на изломе Второй мировой. Они бы подружились и обменивались всякими забавными историями, которые приятно рассказать, пропустив стаканчик-другой. Сегодняшняя история с «Фантомом» такая: — Я смотрю, а там — бомбардировщик. Летит, обгоняя собственный звук, красивый такой палубник, белый-белый… И небо голубое-преголубое, солнышко светит, птички поют… Вьетнамцы, наплевав на выстрелы наших, рвутся в укрытие, у них там какая-то яма была приготовлена, народ пуганный, любого шороха боятся, поэтому кое-кто успел, пока мы, значит, небом любовались. Потом белое брюхо у этой суки распахивается, и оттуда к-а-а-к вылетит… Пауза. Долгий глоток: — И все на нас. Капуста, естественно, интересуется: — А ты что? Он делает второй неспешный глоток и эдак небрежно: — Да нормально. Отряхнулся и пошел. В первый раз, что ли? Треть концовок всех армейских историй звучит именно так. Нормально. Отряхнулся и пошел. Капуста сочувственно хлопает его по плечу: — И не в последний раз, браток, не в последний… Привыкай. Он давно привык. Умирать, возвращаться. Рутина. Ультразвуковой гул ввинчивается ему в уши, переходит порог слышимости и затихает. На самом деле, конечно, не затихает, это Логан с его слишком острым слухом оглох, только чувствует, как у него от реактивного грохота вибрируют кости. Американский стратегический бомбардировщик только что обрушил на американских солдат огненный дождь, как ветхозаветный Яхве, решивший для профилактики покарать Содом и Гоморру, чтобы другим мужиками, ебущим друг дружку, неповадно было, или что там еще за херня происходила, Логан плохо помнит ту веселую книжку, где каждое второе событие — массовое убийство. Оно так и не вышло из моды, двадцати несчастным обреченным ублюдкам — присутствующие не учитываются — предстоит в этом убедиться на собственном опыте. Хаксли и Келли, Мёрчу с О’Нилом, Джонсону и всем остальным, кого с небес поливает текучим жаром. Кто-то с менее богатым военным опытом мог бы удивиться на его месте, но Логан не удивлен. Например, не сбросив груза, «Б-52» сесть не сможет. На Камбоджу и Лаос часто валят остатки напалма, не израсходованного в миссиях. Иногда пилоты не долетают до соседей и сбрасывают напалм на границе. Что-то такое и было с «Фантомом». Может, таков божий план. Может, техника дала сбой, как в том случае с бомбами свалившимися на собственный полк. Может, пилот самолета внезапно свихнулся или скучал и решил развлечься. В таких случаях может быть все, хотя Логан воюет и живет достаточно долго, чтобы знать: может быть — ничего. У большинства самых ужасных вещей, в общем-то, нет никакой причины или она настолько ничтожна, что не стоит упоминания. Он встречал во Вьетнаме парня, который говорил, что горящие джунгли это красиво. Логан готов согласиться. Это очень красиво: посреди влажной зелени распускаются гигантские ало-золотые цветы. Не налюбоваться. Мир превращается в огонь, потом Логан превращается в огонь. Когти сами выбрасываются из рук, он не в силах обуздать свое тело. Оно подчиняется не ему, а древнейшему инстинкту: выживать, победить врага. Но с пламенем сражаться нельзя, этого врага не заборешь, ему приходится сдаться. Он сдается и падает. Гортань опаляет бензинным вкусом. Легкие тщетно пытаются вылепить вопль, но для крика тебе нужны не только легкие, но и воздух, а воздух весь выжгло. У него все еще есть рот, но уже нечем кричать. Потом нет ни рта, ни лица. Какое-то время он не существует. Он никогда не помнит саму смерть, лишь каждое умирание. По всей видимости, там ничего нет. Еще одно ничего. Он предпочел бы остаться на время исцеления без сознания, но легкие восстановились, скопили чуток кислорода и отправили его в мозг, заставляя очнуться. Пока его тело реставрируется, боль ужасная, прямо-таки неописуемая. Каждая клетка горит; будь у него язык, он бы орал на все джунгли. Но языка пока не было, и его первый крик вышел немым. Делать пока было нечего, только лежать и смотреть вверх. Даже глаза не удавалось закрыть, пока не отрастут веки. Глазные яблоки вперлись в дымное небо, солнце приветливо обрызгало их кислотой; включились слезные железы, и зрение заволокло. Потом он вздохнул полной грудью и чихнул, нахватавшись золы и сажи своим новеньким носом. В глотку будто стеклянной ваты набили, и он закашлял. Преодолевая законы физиологии, пищевод сросся с бронхами, трахеями и гортанью, и наружу вышло что-то вроде шмата телячьей печенки в разводах мокроты и горькой до ужаса желчи. Выблевав это, он сразу же отполз подальше, чтобы не видеть отвратительный кусок самого себя. На языке остался привкус подкопченного мяса. Его сменила кислая слюна, но второй порыв сухой рвоты он уже подавил. Потерев кулаками слезящиеся глаза, огляделся. Джунгли выжгло. На полкилометра минимум, насколько хватало взгляда. Земля поседела от пепла. В некоторых местах — коричневые заплатки спаленной травы. Отдельные обгорелые стволы торчали почерневшими зубами в старческом рту. Дым постепенно рассеивался, небо выцветало, и на нем собирались тучи. Солнце слабо мерцало, как включенная автомобильная фара в тумане. Еще повсюду валялись бурые коряги, недавно бывшие людьми. От некоторые остались лишь выжженные тени, плоские и утратившие плотность. Темное на темном. Не худший вариант. Логан видел, что делают с трупами многодневные дожди. Ни одному огню не приснится. В паре метров от него пошевелилось тело. Виктору требовалось больше времени, чтобы восстановиться. Его исцеляющий фактор работал медленнее. Он издал приглушенный стон, сгустившийся до недовольного рыка. Свежая кожа младенчески розовела, как от несильного ожога, но постепенно приобретала обычный оттенок. Его форму усеяли черные прорехи. Металлический жетон с именем и номером на цепочке тускло поблескивал под слоем гари. У Логана он оплавился по краям. Наверное, нужно будет получать новый. Распахнув глаза, Виктор уже исцелился. Сел и невидяще осмотрелся. Потом его взгляд прояснился, будто кто-то провел ладонью, счищая пыль забытья. — С добрым утром, Вьетнам, — сказал он. Пересохший голос скрипел, как несмазанная телега. Покрутил головой, подвигал плечами, глыба силы приходила в движение. Логан поднялся и протянул ему руку, помогая встать. Голова немного кружилась. Виктор потянулся с вальяжностью, как после хорошего сна. — В Нагасаки хуже пришлось? — поинтересовался. Логан неразборчиво качнул подбородком. Хотя что тут горел, что там, разницы особенной не было. Капуста подтвердит. В яме, где прятались вьетнамцы, раздалось лопотание. — Ловкие сукины дети, — с одобрением заметил Виктор. — Повезло им. От деревни остались обгорелые остовы. Прежние очертания сохранила единственная хижина с крышей, похожей на грязную мочалку. Над развалинами чертил кругами дым. Детский голос тоненько зарыдал. — Повезло, — сказал Логан и отправился на разведку. Нужно было проверить, выжил ли кто-нибудь из двадцати несчастных ублюдков, хотя шанс был почти нулевой. Вокруг пахло только смертью, больше Логан ничего не чувствовал, но едкая бензинная вонь могла скрывать под собой запах еще теплой крови. — Что ты делаешь? — донеслось ему вслед. Логан склонился над распластанным телом, в котором ощущалось вращение каких-то живых соков. — Ты идиот, да? — Тень брата нависла за спиной. — Оставь. Они сдохли. Все наши проблемы решены. Он что-то с себя смахнул. — Так удачно, — сказал он. — «Дружеский огонь», как по заказу. Пока самое веселое, что было на этой войне. Логан попытался найти в человеке пульс. Тронул вену на шее, и под его пальцами сполз лоскут бурой кожи. Нет, померещилось. Этот был готов или умер за секунду до того, как Логан его коснулся, последнее дыхание отлетело беззвучно. Он даже не узнавал черты под черно-красной коркой. Можно было прочитать фамилию на жетоне, но она Логана не интересовала. Ему не хотелось смотреть на Виктора, поэтому он сказал безымянному трупу: — Ты мой брат, ты мне дорог. Спекшееся лицо, в которое он смотрел, походило на исписанную загадочными иероглифами древнюю маску. — Но у нас все меньше общего, Виктор. Труп молчал как-то сурово и даже величественно, будто хранил саму тайну смерти, а не был бесполезным ошметком мяса, которое и при жизни-то ничем похвастаться не могло. — И что это значит, Джимми? — сказал Виктор. Логан разогнулся и направился дальше, к другой человеческой груде, присоленной пеплом. Виктор двинулся вслед за ним; его нетерпение быстро перерождалось в гнев. — Я задал вопрос. — Думай сам, — сказал Логан. Он оставил труп и двинулся инспектировать следующий. Виктор обогнал его, обрушил свое присутствие. — Мы в ебаные загадки будем играть? — Он схватил Логана за ворот рубашки. Во взгляде лязгала сталь. — Чем ты недоволен? — прорычал Виктор. — В чем я снова, блядь, виноват? Ноздри Логана гневно раздулись. — Собираешься меня избить? И это все решит? — Что решит?! — взревел Виктор и встряхнул его, отодрав кусок ткани. — Когда эта мозгоебля кончится?! Из ямы высунулась голова вьетнамца и тут же спряталась назад. Похоже, они догадались, что стрелять в них не будут, но выходить пока боялись. Судя по настроению Виктора, правильно делали. В небе забурлили первые громовые раскаты и едва не заглушили слабый болезненный стон. Логан принюхался. Кто-то был жив. Виктор тяжело дышал, и злость мешалась в нем с растерянностью. В нем было даже что-то детское в этот момент. Костяшки пальцев белели в стиснутом на рубашке Логана кулаке, оставляя в ткани дырки от когтей. — Отпусти меня, — тихо, решительно сказал Логан. — Сейчас. От скрещенных взглядов брызнули искры. Запах убийства перебивал бензин. Виктор разжал и опустил свою руку. По его растерянному лицу прокатилась рябь, и выражение вдруг изменилось, будто прибой смыл с берега песчаный замок. Зрачки сузились до черных бритвенных разрезов. В медленной, змеящейся почти-улыбке мелькнули клыки. — А, я понял. Его спина вытянулась и склонилась к земле. Когти удлинились. Голос растворился в мурлыканье, пророкотавшем в горле: — Ты больше не любишь меня, младший брат? Глаза без зрачка сверкнули, а потом их залило чернотой. Тигр высунулся наружу. Логан подавил дрожь. Как ни печально было признавать, Виктор все еще был способен запугать его. Боялся не сам Логан, боялись его мозгостволовые инстинкты. Бежать, бежать от хищника сильнее, чем он… Он отвел взгляд от брата, шагнул в сторону от пещеры жаркого воздуха, скопившегося между ними. — Мне становится все труднее это делать, — сказал он. Вопреки всем импульсам и инстинктам, он заставил себя повернуться спиной и пошел проверить стонущего человека. В этот раз он ощутил толчки пульса под пальцами; поверхностное дыхание слетало с лихорадочно-красных губ пунктирной строкой. Джонсон не сгорел до углей, на него очень удачно приземлились рисовые мешки, частично прикрывшие его от огня. У него даже оставалось лицо. В одну щеку вросла дерюга, другая щека как будто подавилась горстью рисовых зерен. Оправа его металлических очков тоже вплавилась в кожу. Одна половина Джонсона была желтой, другая багровой. Возможно, жить ему оставалась пара минут. Виктор что-то сделал со своей яростью. Его голос всего лишь сочился издевкой. — Еще теплый? Или спекся? Я говорил, свежее мясо дольше недели не продержится. Он дотронулся мыском ботинка до желтой стороны Джонсона, где обнажался жир. — Что ты над ним стоишь? Ты ведь не собираешься его есть? Хотя почти соблазнительно по сравнению с дерьмом, которым нас кормят. Логан поднял на него глаза. — Ты садистский ублюдок. — Это должно задеть мои чувства? — Виктор пожал плечами. — Ну считай, что я расплакался. — Он еще жив! — Так прикончи его со всей своей добротой, Флоренс Найтингейл, и давай убираться отсюда. Воняет. Джонсон оставался без сознания, и Логан решил, что не стоит его тормошить. Пока ворочает языком — дышит, это знает любой медик. Но если придет в себя, может умереть от болевого шока. Виктор повертел головой, ориентируясь, и направился вперед. — Идешь? — бросил он через плечо. — Или решил остаться в компании своих друзей-жмуров? Логан взвалил Джонсона на спину, зачерпнув вместе с телом серых хлопьев пепла с земли. Виктор покачал головой. — Спасением жареного мяса ты еще не занимался. Новый рекорд милосердия. — Можешь сделать одолжение? — Мм? — Заткнись. Мелкий дождь накрапывал всю дорогу, и никто больше не разговаривал.