Тигр! Тигр!

«С тобой?». Я кивнул. «Недавно здесь. Хочу. С тобой здесь тепло».   Уильям Берроуз «Дикие мальчики»

      Чух-чух, чух-чух, чух-чух-чух-чух-чух-чух… Железнодорожные пути обвивают город — такой огромный, что Джеймсу кажется: не может быть на свете людского скопления большего, чем в этом каменном лесу. А если и бывает больше, там должны жить сумасшедшие — голова лопается от одних запахов! Улицы перечеркивают друг друга, на них легко заблудиться. Питейные заведения пахнут одинаково — их легко перепутать. С рыбного рынка на всю округу несет протухшим морем. Сточные канавы воняют тухлятиной. Самое плохое место это фабрика: от нее расползается больная угольная чернота на весь город. Паровозы издают жуткие и свистящие звуки, пылят раскаленными трубами и гремят железными боками. Чисто сказочные драконы! В кварталах богачей пахнет лучше, но все запахи ненастоящие — эти их духи, одеколоны, мыло и такие штуки, которыми женщины раскрашивают лицо. Вроде пахнуть должно приятно, разными цветами и фруктами, только все это фальшивки, от которых его тянет чихать. В городе высятся газовые фонари, но темноты ночью больше, чем света. В глубоких тенях передвигаются двуногие, выходящие с закатом для работы и для веселья. Они стократ хуже самых опасных диких зверей, это Джеймс уже давно усвоил, да и брат не устает напоминать: — Никому не верь и всех опасайся. Люди — наши враги, особенно, когда прикидываются друзьями. Верно, маска дружелюбия опаснее открытой вражды. Один прилично одетый господин зазывал к себе Джеймса: сделал вид, что пожалел мальчишку в лохмотьях, крутившегося возле мясной лавки, подъедая голодным взглядом выставленный в витрине товар. Говорил ласково, обещая вкусную еду и ночлег, даже горячей воды, чтобы помыться. Ух, как хотелось соскрести с себя сальную грязь и наполнить шкворчащий желудок! Джеймс пошел с ним, словно бродячий пес за сочной костью. Но чем дальше проникали они в темноту, тем острее он чуял, что ждет его вовсе не сытный ужин с постелью. В человеке вызревало что-то тревожное: кровь нагревалась, волосы прели под шляпой, сердце билось все чаще, и в запахе засквозила какая-то гниль, прорвавшаяся, как гнойник, когда в пустом переулке он вдруг набросился на него. Кончилось все хорошо. Джеймс вытер когти о дорогую одежду нарядного господина, забрал его кошелек и золотые часы на цепочке. Помчался к брату, чтобы тот похвалил за добычу. — Ха! — хвастал он, подбрасывая на ладони и ловя в воздухе сверкающие часы. — Не на того напал. Только Виктор и не думал его хвалить. Отругал за то, что сбежал, да еще и всыпал по первое число, будто и не брат, а строгий отец. Кулаки за два года у него отяжелели, как чугунные гири. Как-то раз, не рассчитав силу, Виктор ударом сломал ему ребро. С таким братом хорошо, что на нем сразу все заживает. — Не смей от меня убегать! — рычал Виктор, держа его в воздухе за шкирку, точно щенка. — Я был голодный! — И хорошо поел? — насмехался Виктор. — Ты что, его запах не чуял? Не мог понять, что у него на уме? Учу тебя, учу… — Я был голодный, — отчаянно повторил Джеймс. — А он пообещал… — «Пообещал», — передразнил Виктор. —  Кто уличному мальчишке предложит что-то просто так? Ладно, запах не распознал, но мозгами-то можно было пошевелить? — Ты видел, что я принес? — Джеймс пытался вырваться, но без пользы. Раны заживали на нем быстрее, чем на Викторе, а вот силенок против него не хватало: — Теперь что хочешь можно купить! Я завтра еще пойду и чего-нибудь добуду. Ну, то есть… Он задумался. «Добуду» означало, что снова придется кого-то проткнуть когтями, может, даже убить. А убивать можно только плохих, как их с Виктором отец или тот нарядный господин. Хороших людей убивать нельзя, даже если у них есть красивые золотые часы. Может, тогда убивать только плохих? Он сам будет хорошим, если только плохих убивать? Размышления прервал его брат. Замахнулся и влепил ему со всей силой по заду. Ладонь у него была, как мельничный жернов. Джеймс взвыл от неожиданности сквозь слои бодрящей боли. Задергался, как угорь, замолотил ногами и руками, но до брата не достал. — Я сказал, не смей так больше делать! — проревел Виктор. — Ты глухой или тупой?! Снова ударил, и в запах его злости влилось удовольствие: — Охотиться можно только со мной! В стае! Ты понял?! И затряс его, не обращая внимания на вопли. — Отпусти меня, отпусти! — заходился Джеймс, оскалившись и плюясь от бешенства. — Я тебя ненавижу! Но куда там, держали и трясли, пока всего не вытрясли. Буря миновала, и Виктор выпустил его, небрежно отшвырнув в сторону, когда Джеймс на него прыгнул. Деловито пересчитал деньги, разложил добро по карманам, глянул, полыхая грозовыми глазами. И вдруг крепко обнял. Гнев и ласка сменялись в нем, словно ветер. — Джимми, не убегай больше, — сказал тихо, но так, что каждое слово будто вложили Джеймсу в ухо. — У меня сердце не на месте, когда ты не рядом. Прижал к груди теснее, будто пытался показать, что вот оно, его сердце, и тут ему самое место. Джеймс, надувшись, молчал и сердито пыхтел. Виктор вздохнул. — Не злись. Я же за тебя боюсь. — За себя бойся, — процедил Джеймс. Виктор хохотнул, взлохматил ему давно не мытые пряди. — Детка, ты еще мал и тебя легко обидеть. — Пусть попробуют, — фыркнул Джеймс, очень собой гордясь. Несмотря на взбучку, ему по-прежнему хотелось похвал: — Ты бы видел, как я с ним разделался. Он даже пикнуть не успел. Только я не понял, зачем он ко мне в штаны полез. Виктор усмехнулся, загадочно и с надутым видом взрослого: — Рано тебе такое понимать. — Я не ребенок! — огрызнулся Джеймс. — Ребенок, — усмешка Виктора разъехалась шире. — И кучу вещей не знаешь. — Не говори, как мой отец! — Джеймс внезапно разъярился. — Я вообще тебя слушать не обязан. Глаза Виктора нехорошо сверкнули, вновь потемнели, и радужка съела узкий кошачий зрачок. В движениях появилась та особая плавность, что предваряла самый быстрый бросок. — Вот как? — Голос стал мягче подтаявшего масла, как всегда бывало, когда он ярился всерьез. — Значит, я не твоя семья? Джеймс перепугался. — Н-нет, — он выдавил. — То есть — да. Ты моя семья. Когти Виктора вылезли на всю длину, проткнув его лохмотья: — А слушаться ты меня будешь? Джеймс часто-часто закивал. — Пообещай, — потребовал Виктор. Получив с Джеймса клятву, сменил тон, не убирая когтей: — Пойдем. Теперь можно и поесть, и поспать на кровати, и даже помыться, если повезет. Склонившись, лизнул его в щеку, по грязи и застывшему поту:  — Ты у меня молодец, братишка. Сильный и смелый. Джеймс оттаял против воли. — Правда? Виктор, уже вымахавший до роста взрослого мужчины, присел перед ним на корточки, точно перед совсем маленьким. Но посмотрел без снисхождения и задевающей насмешливости. — Правда, — ответил и прижал свои губы к его губам, коротко и сухо, больше поскреб одной обветренной коркой о другую, чем поцеловал: — Только если убежишь, я тебя убью, понял? Джеймс и не знал, от чего сильнее забилось его сердечко — от угрозы или от ласки, а может, одно и было другим, ведь желание закусать и зацарапать рождается и от злости, и от любви… Время идет. С каждым годом Джеймс все опаснее для тех, кто попадается ему на пути. Виктор сильнее и, видно, так оно всегда и будет. Но это даже хорошо. Джеймсу нравится думать, что есть кто-то большой, способный его защитить. Иногда он видит детей, играющих с другими ребятами. «Друзья», — думает он, но это слово ничем не наполнено, и он почти не завидует обычным мальчишкам. Ему хватает брата. Да и юные человечки не стали бы с ним дружить. Может, поговорили бы в охотку, ведь ему есть, что рассказать из своих приключений, но слушали бы его байки, только пока принимают за своего. Только он — не один из них, они с Виктором — существа иного вида, лишь живут вместе с людьми на одной земле, как волки живут вместе с зайцами в лесной чащобе. А чего бы и не жить? Земля — широкая. Ему до сих пор снится человек, которого он считал своим отцом, но Джеймс его все меньше помнит. По матери он скучает, но Виктор наставляет его, что он не должен: — Она разлюбила тебя в тот же миг, как поняла, кто ты такой. Виктор никогда его не разлюбит. Никогда не бросит. Виктор говорит о нем «кто», а не «что», а мать сразу закричала в ту ночь: — Что ты такое? Едва появились когти, как она перестала его узнавать. Они с братом почти всегда спят в одной кровати, и от Виктора, бывает, пахнет, как от нарядного господина, что хотел причинить Джеймсу вред. Так, да иначе. Запах брата ласкает ноздри, проникает внутрь, щекочет и дразнит, манит непонятным обещанием, и Джеймс начинает догадываться, что это значит. Но он еще не вырос для таких игр, поэтому Виктор лишь пропускает пальцы сквозь пряди его волос, поглаживая затылок и шею, в которую утыкается носом, и прижимает его к себе теснее, будто хочет забрать в свое тело, сплавиться с ним воедино. А иногда после этого уходит и, возвращаясь, приносит в их постель запахи чужаков. Джеймс недовольно рычит в тенетах полусна, выпускает когти, и царапается, и кусает, а Виктор позволяет ему, смеясь тихим шелестящим смехом, похожим на песню ветра, перебирающего у реки длинные ивовые косы. Когда Виктор шепчет его имя, у Джеймса все внутри замирает. Имя тает у брата на языке всем самым сладким, что бывает на свете, — сахаром, шоколадом, карамелью, земляничным соком, полуденным солнцем в ярком летнем лесу… Чух-чух, чух-чух, мчится поезд, плюясь черным угольным дымом. Тут противно дышать, но у Виктора в городе есть работа. Он не говорит — какая, и Джеймсу не хочется об этом думать. На подступах к городу веет озерной сыростью, вода мутная и нечистая, пить ее нельзя, в нее скидывают отбросы, и, если порыться, в склизких глубинах можно отыскать любой мусор — битые бутылки, драные ботинки, дохлых кошек, собак и крыс. А встречаются и человеческие тела, похожие на огромные бледно-зеленые плоды с какого-то заболевшего дерева. Часто, когда Виктор говорит о «работе», от него после пахнет застоявшейся озерной водой. В безлюдном переулке Виктор негромко переговаривается с человеком. Джеймс подслушивает. Брат отправил его в сторонку, а сам обсуждает дела. Иногда, право, злит, что Виктор все еще относится к нему, как к несмышленому малышу, которому ничего доверить нельзя. Звезды в городе — оспины на рябом небосклоне, а луна, как отрезанный ломоть сыра. Оторвавшись от подслушивания, Джеймс таращится вверх, скучая по лесному небу: оно было красивым, просторным и нигде не кончалось, а тут заключено между домов, как в ловушку. Виктор с человеком обмениваются рукопожатьем. — Смотри, Крид, не подведи. — Не подведу. — Сделаешь все, как надо, получишь свою долю. — Сделаю, как надо. — А если… — Хватит болтовни, — раздраженно обрывает Виктор. — Понял я все. Вальяжность облетает с него, как листва под ноябрьским ливнем. У них с Джеймсом общая горячая кровь, а Виктор к тому же заносчив без меры. Человек вскидывает голову. — Крид, не наглей. Мне сказали, с тобой можно иметь дело, но я тебя хоть сейчас в расход пущу, если не будешь проявлять уважение. Соображаешь? Виктор издает смешок, тянущийся у него во рту, как кусочек лакрицы. — Соображаю, — кивает он. Тусклый свет не мешает Джеймсу разглядеть, как удлиняются когти. Лицо человека мигом пачкает страх. — Эй, эй, парень, — блеет он. — Ты чего? — Рабочий инструмент показал, — отвечает Виктор с прежним дружелюбным спокойствием. Самое его опасное настроение, когда он кажется очень любезным: — Нареканий нет? — Ловит заполошный кивок. — Вот и славно. Медленно убирает когти; человек сглатывает, будто целую овцу проглотил. Замечает Джеймса, высунувшего из своей тени нос, и пытается вернуть разговор в прежнее русло, чтобы казаться старшим и вожаком стаи: — Кто мальчишка? — Брат. — Не работает пока? — Нет. — Сколько ему? — Человек прищуривается, ощупывая Джеймса взглядом. — Лет пятнадцать, поди? — Двенадцать. — Выглядит старше. Вроде крепкий. — И что? — Пора в дело. А он?.. — Мнется, подбирая слова: — Такой же, как ты? Виктор усмехается. — Это какой? — осведомляется он невинно, когти ползут обратно. Он как кошка, которая играет с мышью. Ему нравится пугать людей и с ними развлекаться. Вот он прикидывается любезным, а через мгновение бросится. А еще ему нравится, когда другим больно, это Джеймс и по себе знает: когда брат ему что-то делает, в его запахе змеится удовольствие. Человек, наконец, соображает, как деликатней ответить, чтобы его не злить: — Я имел в виду, что вы не совсем люди. Острый смешок. — Мы совсем не люди. Мы лучше. Джимми, пойди сюда. Виктор его подзывает и обнимает за плечо собственническим жестом. — Посмотри на моего брата, — говорит, — и хорошенько запомни. Если к нему кто-то в городе сунется, если с его головы хоть волос упадет… — Со своей неимоверной скоростью он толкает человека к стене, выбрасывает когти и окатывает нечеловеческим рыком: — Я вас, сукиных детей, в фарш покрошу. Тем более теперь для работы вы мне вообще не нужны. Он принюхивается к человеку: — Чую, что вы с Маклареном задумали. На троих делить лучше, чем на четверых? Только имей в виду, от меня так просто не избавиться. Так что без глупостей. Человек весь втягивается в себя. — Крид, да ты что? Я же просто насчет паренька предложил! — Если я захочу твоего совета, я его спрошу. Они с Виктором уходят, ныряя в черничную густоту городских сумерек, и плывут по ней легко и беззаботно, будто разрезая когтями дорогу. Джеймсу даже весело, пока он не начинает задумываться, о какой «работе» шла речь. Он спрашивает Виктора, но тот лишь шутливо щелкает его по носу: — Не твоя забота, братишка. Джеймс хмурится, ощущая занозу беспокойства в сердце. — Почему он называл тебя «Кридом»? По фамилии твоей матери? — Считай, что это мой псевдоним. «Логаном» в документы впишем тебя, будет твоей фамилией, за которой не потянется никакой хвост. — Какой хвост? — удивляется Джеймс. — Длинный. Виктор продолжается смеяться, даже когда дома раздосадованный его дурацкой загадочностью Джеймс швыряет ему в голову чашку. Потом Виктор становится серьезней. — Не надо было тебе со мной на ту встречу ходить. Но ты же пристал, как чертополох! Дурак я был, что тебя взял. — Точно, дурак, — хмыкает Джеймс, подозрения все сильнее гложут его. — Во что ты ввязываешься? — Я же сказал, не твоя забота. — Грабеж? А то и убийство? — Заткнись, — велит Виктор. Гнев, которого миг назад еще не было, поднимается в нем, как накипь в бурлящем вареве: — Я тебя от этого оберегаю, так что скажи спасибо и не лезь. Все подозрения подтверждаются. Джеймс удручен и растерян. Чувствует, что не стоит вмешиваться, но слова жгут язык: — Защищаться это одно, совсем другое — убивать тех, кто тебе ничего плохого не сделал. — Спасибо за урок, — издевательски говорит Виктор. — Может, мне тогда пойти на фабрику горбатиться, а тебя сдать в работный дом? В лесу жить нельзя. Зимой добычи едва на один зуб хватает, холод даже меня пробирал. А напомнить, чем мне пришлось тебя однажды кормить? Вскочив, нависает огромным грозным упреком: — Напомнить? И ради чего? Чтобы ты мне проповеди читал, сопля неблагодарная? И уходит, не сказав, куда. Проваливается в ночь. Джеймс проводит ее один. Спит беспокойно, ворочаясь в постели. Тело все изминается о простыни. Ему холодно, ему жарко, ему душно и тягостно. У него все болит, хотя болеть ничего не может. Его будит протяжный вой. Его собственный. Когда Виктор тихонечко прокрадывается на рассвете, притащив с собой чужой запах и спиртовой дух, он вздыхает от облегчения. Виктор забирается в кровать, Джеймс ныряет к нему под бок, как в нору, и урчит. — Братишка, ради тебя же все, — бормочет Виктор, его зубы смыкаются на его шее, он сосет его кровь. Джеймс ему позволяет; он успел так соскучиться, что все бы ему позволил, чтобы тот ни захотел. Он и сам этого хочет, он уже почти взрослый… Он испытывает соблазн проследить, куда направится Виктор на следующий день из их крошечной комнатушки в мансарде. Серьезный и сосредоточенный вид брата, учащенное биение его пульса подсказывают, что собирается он как раз на то самое дурное «дело». Но прежде чем закрыть за спиною дверь, Виктор своим самым значительным тоном предупреждает, чтобы не валял дурака: — Я все равно тебя через квартал почую. Так что сиди тут и жди меня. — А если я помочь хочу? — предлагает Джеймс. Если уж делать что-то плохое, то вместе, решает он. Иначе нечестно. — Обойдусь без сопляков, — огрызается Виктор, но во взгляде не штормовое море, а теплый июньский вечер. Он склоняется к Джеймсу, утыкается носом в его волосы и глубоко вдыхает: — Слушайся меня, ладно? — Ладно, — Джеймс ластится под его большие ладони. — Я же обещал… Вскоре они находят небольшой дом в пригороде; на него хватает денег. Вокруг горизонты зелени, есть и чистая вода, и животные, и птицы, и звезды. Дни одинаковые, быстрые и вольготные. Когда они отправляются на свою первую войну, Джеймс Логан — счастлив. Внеся свои имена в списки, они едут домой, но вскоре покидают его, зная, что больше никогда не увидят. Ему жаль и не жаль. Он молод. Дождь в тот день крошится на землю, и почва превращается в похлебку, а зеленая трава сверкает в бриллиантовой россыпи капель, и цветы в ней драгоценны, а запахи умножены друг на друга и создают мелодию. Новые не разношенные еще ботинки натирают пятки. Это почти так же драгоценно, как цветы, даже если завтра превратится в нудный, изнуряющий факт повседневности. Логан стоит под опрокинутым небом и ловит его в горсти, потому что он будет жить вечно, на его теле нет синяков, царапин, шрамов и ран, в его душе нет синяков, царапин, шрамов и ран, и за его спиной высится брат — единственная тень, всегда облеченная плотью. Виктор приближается к нему, охватывает за плечи и ждет. Логан оборачивается. Они молчат и смотрят друг на друга сквозь пелену гулкой серой воды, и, когда звуки уходят, они слышат два одинаково бьющихся сердца. Никто не первый. Никто не второй. У них холодные от дождя губы, но они скоро согреют их.