Бескрылый ангел.

Смерть человека— всегда дурной знак.

       Вильгельмина бледная как полотно. Кожа, покрытая мурашками, напрягается, стоит только коснуться её, глаза, пустые и безжизненные. Её губы, худые и тонкие сжимаются в тонкую линию, придавая её выражению лица несвойственную ей жестокость.        — Я ненавижу тебя, — шипит она когда-то своему возлюбленному. Август закатывает глаза, сжимает руки в кулаки.        — Прекрати, — выдыхает он, от прежнего спокойствия не остаётся и следа: щеки краснеют, глаза расширяются от негодования. И ярость, она везде, в жестах, в словах, во взгляде.        Вильгельмину трясет, как в лихорадке. Слёзы, непозволительная роскошь для женщины, появляются на ресницах.        — Я отдала лучшие годы своей жизни тебе!— прокричала Вильгельмина, мёртвенно, глотая воздух ртом,— я подарила тебе дочь!— если, даже это не подействует, то все, конец.        — Я благодарю тебя за дочь, Вильгельмина, но это не изменит моё нынешнее отношение к тебе, — он подошёл к ней настоятельно, всматриваясь в бледное лицо. От прежней красоты этой женщины не осталось и следа: черты лица грубые и кривые, уродливый рот и чёрные глаза, затуманенные яростью. Что он в ней нашёл?        — Я предала мужа ради тебя, решила себя чести и порядочности. Меня называют потаскухой!— прокричала она ему в лицо, но следующий удар, как трассирующая пуля, прошибла насквозь, — Ненавижу!— страшные слова для человека, боготворившего ее когда-то, для человека, пожертвовавшего своей свободой ради неё.        — Ты жестокая женщина, не могу поверить, что любил тебя, — с этими словами он покинул комнату. Вильгельмина до последнего надеялась, что он кинется ей в ноги, попросит прощения и скажет, что любит, но нет. Он ненавидел её. Она пожертвовала всем ради этой греховной любви, так зачем жить, если её больше нет? Жидкость во флаконе соблазняет и искушает своей запретностью. «Он пожалеет, что сказал мне это» дьявольская гордыня овладела её сердцем, наказать любимого первая мысль, поселившая её голову. Лишь, когда жидкость стала порождать отравой все клетки, она пожалела. Слёзы навернулись на её глаза, она когтями вцепилась в своё горло, пытаясь остановить процесс удушения. Кожа забилась под ногти, глаза стали стеклянными, а на шее появились спазмы. Секунда— и мертвое тело уже лежало на полу. Царапины на шее, кровь из-за рта, но самое ужасающее, глаза— такие безумные, полные отчаяния и страха.        Её хоронили в закрытом гробу, так, чтобы никто не мог кинуться на неё и растерзать. Её ненавидели все и даже любивший её когда-то человек. Все вокруг шептались, женщины с волнением трепетали: — Смерть человека дурное предзнаменование!        Елизавета Алексеевна, супруга императора Александра, написала письмо Людвигу с сожалением и обещалась с супругом скоро навестить несчастного супруга. Дочь покойной, Максимилиану отдали на воспитание няни.        Девочка, окруженная бесчисленными няньками постоянно чувствовала себя одинокой. Она не помнила матери, в памяти всплывало лишь расплывчатое лицо женщины. Девочка пыталась воссоздать образ, вернуть себе последний кусочек души, но ее попытки оказались тщетными.        Максимилиана постоянно слышала, что мать потаскуха, родила от проходимца, а сама девочка— бастард. Людвиг отрицал это, он был категоричен в своём ответе и его твердая уверенность — была непоколебимой.        — Максимилиана, несносная девчонка, прекрати молиться на коленях, да ещё и в красивом платье!— прошипела нянька, поднимая девочку резким движением с пола и грозным взглядом, смиря её.        — Возвращайся в комнату и, чтобы я не видела больше таких порывов неряшливости, — так протекала жизнь маленькой девочки, чью чистоту и святость принимали за « высокомерие», а всякие попытки исправиться « лицемерием».