Плоть

      Плоть. Жаркая, сочная и необходимая, как воздух, она владела гулями всегда. Как бы они ни старались быть людьми, какие бы чувства ни испытывали, желание человеческой плоти всегда брало верх.       Он разрывал кровоточащее мясо, зубами стирал его в порошок и проглатывал, жмуря глаза от удовольствия. Обжигающе горячая жидкость стекала по длинным изящным пальцам убийцы, пока он пожирал жертву. Человек перестал кричать, когда ловкие руки впились в печень и разорвали ее на части, но его упрямое сердце продолжало биться. Как же это приятно — поедать еще живого человека…       — Аято..., — чужой голос заставил глухо зарычать, как пса, у которого отбирают кость. — Аято, поешь потом.       Усилием воли парню удалось взять не вовремя разыгравшийся голод под контроль и оторваться от такого заманчивого ужина. Он поднялся с колен и вытер рот тыльной стороной ладони, размазав кровь по щекам. Неряшливые пряди аквамариновых волос, слипшихся от крови, трепал ветер, вольно гуляющий на крыше высотки. Он так же беспощадно играл с короткими белыми, как снег, волосами его спутника.       — Даже не верится, что это говоришь мне ты, Кен, — с издевкой процедил Аято и передернулся от омерзения, вспомнив, чем питается его соратник.        Канеки словно не услышал его слов, спрятав, как всегда, эмоции за оскалом кожаной маски. Ее запах резко разносился в воздухе и дышал самой смертью. Да, Аято знал, кем кормится напарник, и это было противно даже по меркам отпетого гуля. Но работать с Одноглазым было одно удовольствие: легко и просто, приятно видеть, как людишки дохнут как мухи, попавшиеся в ловушку.       — Аято, нам и правда пора, — говорит Кен, с напускным безразличием глядя, как брюнет давит носком ботинка дыру в животе трупа и завороженно следит, как ручейки крови сочатся из теплого нутра. Они стекали на серое покрытие крыши, впитывались в ткань формы ccg, пряно поблескивали в свете ночных фонарей, которые оставались безразличны к людским трагедиям.       — Идем, — коротко бросает Аято, сглатывая голодную слюну. Он давно не ел, а сегодняшнее дело разжигало нешуточный аппетит. Черт возьми, он последний, кто стал бы извиняться за свою сущность и желания.