Gear. Memories

Воет так, что в комнате дребезжат стёкла. Звук до ужаса пронзительный, от него, кажется, можно оглохнуть. Зажать уши ладонями почти не помогает. За окном ещё ночь, в комнате темнотища, но спать уже невозможно. Остаётся продирать глаза, в которых как песок насыпан. Что происходит вообще?.. Зачем нас среди ночи разбудили-то? В комнату забегает мама, включает свет. Лампочки вспыхивают… ярко …очень. Даже в сощуренных глазах. А мама тормошит и одевает в то, что попадается под руку. Прямо на постели. – Быстрее… Её голос с трудом получается разобрать среди завываний – да проснулся я уже, все, наверное, уже проснулись, выключите уже эту вопилку! – а лица не видно из-за закрывшей всё ткани. Ворот… где ж ты, зараза такая… Так, вот… Высунуть голову в него, а не в рукав, куда её старательно пихала мама. – Опять эта… Глаза уже привыкли к свету. Теперь штаны надеть надо, хотя с ними как-то проще, чем с водолазкой. В них ворота нет. – …как её… Мама тоже по-уличному одета: джинсы на ней и блузка. Только пуговицы состёгнуты криво – на две петли не совпадают. Переделать бы… неаккуратно выглядит же! - …ева…куация? Это когда сирену вот так же включают, и все по городу бегают, до убежищ и обратно потом. Вроде как общая тренировка такая, Ева тут ни при чём, на самом деле. – Мам?.. Какая она бледная… Как будто её снова засыпало мукой, как тогда на кухне. Только тогда было весело, и пирог мы всё-таки испекли, вкусный… А сейчас мама выглядит напуганной, и вовсе не смешно. Взрослые, конечно, тоже бывают странные и боятся всякой ерунды вроде мышей и тараканов, но моя мама не такая. Она даже змеи не испугалась, когда мы в поход ходили! А сейчас у неё руки дрожат. Но не могла же она так перепугаться какой-то сирены! Раньше же она её не боялась! Штаны на мне, можно маму за руку взять. Ой, какая она холодная… лёд просто. И не греется, даже в моих. Мама нервно вздрагивает, выдёргивает руку и начинает натягивать на меня ботинок. Правый. На левую ногу. Нет, так я далеко не уйду! – Мам, мам, постой! Отобрать у неё ногу, ботинок, обуться и спрыгнуть с кровати – это недолго. Всё, я готов! Она хватает за руку и тащит за собой вниз. – Быстрее… – Мам, да что такое? - за ней и так непросто бежать, а тут ещё шнурки развязались… Мама на секунду застывает, потом поворачивается ко мне. Глаза у неё сейчас кажутся огромными просто. Говорит она, так тихо, что его почти не слышно за новым воем, только одно слово: – Гиары… Чего-о? Перед глазами тут же встаёт картинка, которую я видел. Всё в крови, и пасть с клычищами на страшной морде. Это что, вот те жутики из телевизора теперь у нас по улицам бегают?! Слюна копится во рту склизким комком, и встряхивает дрожь. Нога подворачивается почти до полёта с лестницы – мама неожиданно дальше тянет. За ней… вниз по ступенькам… Гиары… плохо это… Но рыцари же есть! Эта мысль – и чего я раньше её не подумал? – успокаивает. Они сильные, они с ними справятся со всеми и нас спасут! Может, даже познакомиться с кем-нибудь из них получится. В гостиной свет горит. И телевизор включен, а в нём только одна надпись во весь экран. В промежутках между звуками сирены можно услышать голос, читающий вслух: – Внимание! Внимание! Это не учебная тревога!.. Пожалуйста, сохраняйте спо… ВИИИИИИААААААУУУУУУУУУУУ!!!!!! От этой сирены я скоро, кажется, правда оглохну. Да отключите её, наконец! Сейчас только вовсе глухие ещё спать могут! – …яйтесь в убежища под… – надрывается телевизор. Дослушать не выходит – мама тащит дальше, на выход. Только удаётся уцепиться за её пояс и чуть приноровиться к шагу, как под ногу подворачивается мой же шнурок, да так, что впору падать. Мама помогает удержаться ровно и тянет в коридор, не высказав даже за неаккуратность. Но это не радует… В холле тоже свет. И ждёт нас папа, тоже одетый уже для выхода – в ботинки, брюки и свитер серый, и с настоящей лазерной винтовкой за плечами. Ух ты… он сам почти как рыцарь теперь, только плаща не хватает белого. Интересно, а откуда у него винтовка? И почему он мне её раньше не показывал? А потрогать её можно? Вид у папы, правда, такой, что вопросы задавать не хочется, да и вообще делается как-то не по себе. Папа бледный, почти как мама, и до невозможности серьёзный. Он такой только однажды был, когда мы чуть в аварию на машине не попали. Ой, тогда было разбирательство… – Идите в убежище, – папа открывает дверь. За дверью темнотища… Только фонари уличные мигают, как гирлянда для ёлки. Чего это они? Папа договаривает: – Я пойду в отряд. В отряд? К рыцарям? Какие тут уже фонари… пусть хоть провалятся вовсе! Теперь бы около папы притормозить. Стоит только потянуть, и мама останавливается, как это ни странно. Снимает с вешалки куртку. Ждёт. Хотя руку мою не отпускает. – А с тобой можно? – высказать всё надо побыстрее, пока ругать за тормоза не начали. – Я тоже к рыцарям хочу! Смотреть на папу выходит только снизу вверх – он высокий. И вид у него всё такой же сердитый. Ну да, я же маленький ещё… – Я мешать не буду! Чувствую, как мама недовольно смотрит. Надо ещё скорее закругляться, чтобы не перебили. Набираю воздуха в грудь побольше и почти без пауз заканчиваю: – И к гиарам не полезу! И даже не бояться постараюсь! Честно! Вот, теперь всё. И молчать не попросили, так что время есть даже волшебное слово добавить: – Ну, пожалуйста! Ну, можно, а? Папа качает головой: – Нет, – голос у него тоже серьёзный и страшноватый, сейчас ругать, наверное, будет. Но папа не ругает, только опускается на коленку рядом и смотрит на меня серьёзно так, как будто я взрослый уже совсем. – Крис, тебе со мной нельзя, – говорит он. – Я не к рыцарям иду. А куда ж тогда? ВИИИИИИИУУУУУУУУУУАААААААААААУУУУУУУУ!!!!!! Дурацкая сирена! Уши бы после неё прочистить… А мама уже свои вопросы задаёт: – И куда же ты собрался? Тон у неё такой, что понятно сразу – будет ругаться. И, кажется, на папу – на меня уже не смотрит. Может, обиделась, что папа без неё уходить собирается? – Что за отряд? Мы, кажется, и не торопимся уже. Правильно – рыцарей тоже дождаться надо. А может, я винтовку всё-таки потрогаю, пока ждём? Стоит только шагнуть поближе, как под ногу опять попадают шнурки. Ёж зелёный, я про них забыл, а ведь спотыкаться буду… И руку мою мама всё ещё не пускает - даже узел толком не завяжешь. – В оборонительное формирование, – папа отвечает маме и помогает мне. У него это лучше получается – у него-то обе руки свободные. – Ты с ума сошёл?! Мама почти кричит. Это что, скандал сейчас будет? Нет! Нет уж! Это ж ещё хуже, чем гиары… – Мам! Не надо! Отпустить её ремень, за рукав – и вниз, всем весом, ещё и ноги поджать слегка. Нагоняй будет… но пусть мне за баловство. Хуже нет, чем когда мама с папой друг с другом ругаются! Но мама не обращает внимания ни на что. Папа завязывает второй шнурок и поднимается, мимоходом потрепав меня по голове. – Тереза, послушай… – смотрит папа теперь только на маму. – Нет, это ты послушай! – мама не даёт ему договорить. Пальцы на моём запястье стискиваются так, что становится больно. Отпуститься бы… но дёргать просто бесполезно. – Тед, тебя же убьют! – продолжает мама. Почему убьют?! У папы же винтовка есть, вон какая! А папа молчит. Так молчит, что даже мне как-то неуютно становится, хотя я ничего такого не говорил и даже не начинал с ним спорить. – А как же я? – мама теперь почти плачет. – Как же наш сын? – В том-то и дело! – папа вообще не повышает голос на маму, а сейчас он тоже почти кричит. – Я хочу помочь вас защитить! – Это работа Орде…! ВИИИИИАААААУУУУУУУУУ!!!! Может, хоть эта штука заставит их перестать ругаться? – Мам… Не слышат. Да я сам себя за этим воем не слышу. Рука болит… Мама всё её держит. Хоть плачь... Нет, не буду плакать! Что это такое… мужчина не должен плакать от таких вещей. Мне папа говорил! Сирена затихает, а мама с папой продолжают друг на друга кричать. – Рыцарей здесь нет! – это папа. – И пока они прибудут, гиары тут всё разнесут на части! – И ты думаешь, что в одиночку сможешь им помешать? – а это мама. Нет, ну что это такое? – Не в одиночку! Со мной будет целый отряд! Надо их как-то остановить, а то они сейчас окончательно перессорятся. – Пап! – не слышит… – Мам! Я от топота и прыганья под землю так провалюсь. А она тоже только отмахивается. – Из таких же людей, как ты, Тим! А ты даже не военный! Да что с ними такое? Они никогда себя так не вели! Это всё гиары виноваты… Гады противные! Был бы постарше – я бы их сам всех поубивал нафиг! – Но с оружием обращаться я умею! – Это без… Оглушительный грохот бьёт по ушам, и пол встряхивает, как машину, наехавшую на кочку. Свет мигает несколько раз и гаснет окончательно. Телевизор, непонятное бормотание которого ещё слышалось немного из гостиной, отключается. – Началось… – папа хватает маму за руку и тянет её к двери. – Быстрее! ВИИИИИИААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУ!!!! Снова что-то громыхает. Наверху, кажется. По стеклу проходит трещина. Почти на нас падает панель с потолка. Мама вздрагивает, мне тоже не по себе – эта штука ж нас пришибить могла! Головы наверх мы задираем вместе. От потолка ещё несколько панелей отстали. – Бежим отсюда! – папа подталкивает нас к двери. Мама как-то судорожно кивает и ещё сильнее стискивает мою руку. – Оооой… Сейчас кости хрустнут… Мама, наконец, поворачивается ко мне, но смотрит так, что я начинаю себя чувствовать виноватым, что пожаловался. Папа тоже поворачивается, а затем вновь резко кивает на дверь и выходит первый. Мы с мамой за ним. Противный дождь кончился наконец. На улицах полно народу, и все тоже куда-то бегут. В темноте не разобрать даже, кто и куда. И рыцарей не видно. Не дождались их ещё? Или это потому, что темнота? Только под фонарями что-то можно разобрать, и то плохо, а вторая половина почему-то не горит. Ну, фонарей, в смысле. Они вроде не разбитые, но света нет. А те, в которых есть, иногда мерцают. Это в лужах красиво отражается. И сирена продолжает вопить. На улице её слышно ещё громче, и от этого звука болят уши. Что ж громыхало-то? Стоит обернуться, и челюсть падает к земле. Наш дом без крыши наполовину остался… А… э… Если протереть глаза, ничего не меняется. Это как так?.. Почему?.. Там же моя комната… была… и вещи… Вокруг куски какие-то валяются. От стен, наверное, и крыши. В грязи всё, и видно плохо… Мама в куртке уже, тянет в сторону, подальше от крыльца. Под ногами хлюпает. Там лужа, оказывается... ну, хоть ботинки не промокли. Пара домов соседних тоже так разбита. У одного вообще целого угла нет. – Быстрее, быстрее! - папа торопит, и голос у него резкий и нервный. - Надо уходить отсюда, пока на нас всё не обвалилось, – он хватает маму за руку. – Тереза, Крис, в убежище, быстрее! Летим сломя голову по каким-то закоулкам. Взрослым не положено так носиться, тем более – по лужам и грязи, а тут мама с папой такую скорость выдали, что за ними только успевать. Хорошо хоть шнурки больше не развязываются… На ходу с кем-то сталкиваемся, и тут же бежим дальше, даже не извинившись. Куда?! А остановиться? Мама же сама учила, что когда на кого-то налетаешь, надо обязательно просить прощения и помогать, если что… Почему мы убежали-то? Некогда опять из-за гиаров этих? Так их же нет, вроде… Не видно… Ой… На нас тоже кто-то налетает, и тоже бежит дальше, не извинившись и даже не притормозив. Все сегодня ведут себя неправильно! Заворачиваем ещё куда-то, мама замирает и дёргает за руку, притискивая к себе. Уй... в неё больно так тормозить. Теперь синяки будут, точно. Везде... А чего мы вообще встали? Отвернуть нос от маминого бока и посмотреть получается, понять - нет. Папа вон тоже рядом, винтовку с плеча уже снял и в руках держит. Смотрит без отрыва на третий дом от нас. Там есть что-то? Мы драться с этим будем? У дома ничего толком не видно… темнотища – фонарь напротив не горит, только искры какие-то вокруг мигают. Он и тот, который над нами, то включается, то выключается. Хотя не разбитый вроде, если приглядеться... ой... какое у мамы сейчас лицо страшное. Как у привидения… до дрожи в коленках. Ну хоть сама она тёплая... наверное... под джинсами не разберёшь. – Оно? – это мама спрашивает у папы. Тихо-тихо спрашивает, почти без звука. Ответа и вовсе не слышно. И сирена больше не орёт. Неужели выключили? Или её гиары поломали? Хоть какая-то от них польза… Папа пожимает плечами и делает медленный шаг. Смотрит он не на маму, а всё туда же, вперёд. И мама - тоже... что-то там всё-таки есть, вроде. Шевелится... Вдруг вспыхивает фонарь, тот, дальний. Ярко как... Дом разваленный уже, стена упала... И там - оно! Мамочка... Длинное, с хвостом, как ящерица, только серое… И с пятнами коричневыми по бокам. Пасть с острыми зубами раскрыло, язык длинный высунуло… и на нас пялится. Глазищи по футбольному мячу размером… и крутятся… Гадость... бе-е-е... лучше не видеть! А оно?... Оно нас видит? Видит же, наверное... ой ёж... зелёный.... Мамина куртка жёсткая, почти не гнётся и в пальцы впивается. Джинсы вовсе толком не ухватить... Мама дёргается. Это папа за плечо её схватил и тянет обратно, откуда мы пришли: – Бежим! А мама стоит. И лицо у неё застывшее. Только руки крепче стискиваются. Ой… ойёйёй… она счас все кости мне переломает... и дёрнуться некуда... – Тереза! – папа трясёт маму и почти ей в самое ухо кричит. – Ну же… Надо бежать отсюда! Бежать! – А?! Мама вздрагивает и ещё сильнее пальцы жмёт. – Уяяяууу!.. - Шшшшш! Сам знаю... но больно же, правда! Ой, а жуть эта?! Она хоть там ещё? Так... фонарь над тем домом опять потух. Ничего не видно. Мы хоть туда побежим-то? Ну, в смысле, от него? – Где оно?.. Теперь мама мысли читает. Или просто думает то же самое. А когда в одной руке её куртка стиснута, а в другой - ремень, как-то спокойнее. Может, оно и не видело нас вовсе и по своим делам сейчас сбежит? – Не знаю, – папа ещё крепче стискивает в руке винтовку. Мамино плечо он тоже так и не отпустил. – Уходим, быстро! Поворачиваемся и бежим обратно. Быстро, как папа сказал. Жарко от беготни уже… Без сирены хорошо слышно, как мы по дороге топаем и как мама с папой дышат тяжело. И ещё что-то по сторонам шуршит. Вроде… Видело нас всё-таки? Или у меня уже эта… пара… ноет…? До конца улицы всего один дом, впереди уже перекрёсток видно. И тут каааааак прыгнет! Оно! А перед глазами кааак сверкнёт! И каааак завопит громче давешней сирены - аж до звона в ушах! Мама опять за плечи тащит, аж кости хрустят, заталкивает назад, себе за спину. Уууууй… Папа с винтовкой... впереди... а дальше - это... ну, гиар... ящеричный. Стоит тоже, замер. А на лапе у него пятно горелое… Пахнет с той стороны чем-то протухшим. Фу! Возмущение всё про себя, ещё и палец согнутый в рот для надёжности. Кажется, сейчас скажешь что-нибудь, и эта штука бросится. Ну, где же рыцари, которые помогать нам должны?! Гиар-то - вот он... Близко как... Уже и не жарко совершенно. По спине мурашки табунами бегают. – Уходим… – тихо командует папа. – Назад… Как стоим, так и начинаем пятиться. Шаг, два… повернуться страшно. Уж лучше видеть, как оно стоит... Ой... не стоит уже... За нами дёрнулось! Уй! Палец зубами до крови... Ну вот… Всё и так плохо, а теперь ещё и это болеть будет… – Бегите… Не сразу и сообразишь, что папа говорит. У него голос совсем чужой: дрожит и хриплый. Ещё шаг, назад, с мамой вместе. Её держать спокойнее, она меня вообще не выпускает. Но не бежим... А чего это? Пока эта штука не бросилась, от неё бы ноги унести! И папа же сказал… эй… Это он хочет, чтобы мы тут его одного с этим вот оставили?! Какой у меня папа храбрый, если не боится! Храбрее даже, чем рыцари эти, которых нет всё. Где ж их носит всех? – Тед!!! Уй… Чего толкать-то?! Больно - так на мостовую падать! Даже в лужу, там всё равно камни на дне. Опять вспышка. И вой. – Крис… – А?.. Рукав левый мокрый весь, к телу прилипает. Штанина тоже. Перед глазами пятно круглое прыгает. Яркое... – Я нормально… – это папа, со стороны откуда-то. Чего происходит вообще?! – Слава богу… – это мама. За плечо вверх тянет. Ничего себе она сильная у меня! А если в ответ уцепиться, то и встать уже нормально можно. Пятно вроде тоже блёкнет. Ого! Там, где мы стояли, мостовая пузырями пошла, и от неё поднимается зелёный пар. Он под фонарём так красиво переливается… только от него глаза слезятся и горло щиплет. А папа стоит и опять из винтовки целится. Это ж она, наверное, вспыхивает так! А ящерица рычит и головой мотает… у неё теперь и на морде пятно. Здоровое! А то, которое на лапе, меньше стало… или кажется? – Бегите отсюда! – это папа опять. Говорит он с мамой, а смотрит на ящерицу через специальный глазок. И тон приказной. Обычно он меня так спать отправляет или домой загоняет по вечерам, а с мамой так не говорит. А теперь говорит… – Я догоню! Ну! Мама уже не спорит. Она только стоит, смотрит на него с таким же привиденческим лицом и плачет… А потом опять хватает за руку, и тащит по улице дальше.