По-своему

Майка разбудил проливной дождь. Была глубокая ночь, а сколько именно было времени — мышонок не знал. Картонная коробка, на которой он спал — вымокла, он почти что лежал на грязном асфальте. Майк почесал ноющую спину. Блохи… Проклятые блохи! Со вздохами и кряхтением, он поднялся. Зонтика, разумеется, не было. Чемоданом не прикроешься. Придётся идти, искать сухой ночлег. Майк впервые шёл куда-то один такой темной и мрачной ночью. И ему было страшно. Повсюду мерещились какие-то тени. Его вполне могла найти полиция и, чего доброго, вернуть домой. Или ещё хуже — в детдом. Хотя нет, детдом будет получше. Он может соврать, что ему шестнадцать — кто там проверять будет! И тогда, может, никуда не отправят… Да, какая-то часть Майка понимала, что-то, что он сбежал из дома — безумие. Хотя навряд ли это можно назвать побегом. Его выставил отчим, буквально выставил за дверь! Только, спрашивается, что теперь делать. Он точно не в Альберт Хиллс. Поезд до Нью-Йорка будет только завтра утром. На сегодняшние линии он опоздал… Грянул гром, сверкнула молния, на миг осветив улицу. Прямо перед Майком возвышалось здание. Огромный, величественный заброшенный театр. Майк, радуясь своей удаче, поскользнул через отверстие в заборе, и побежал в здание. С чемоданами и саксофоном бежать было не удобно, но Майк был мокрым насквозь. Ему хотелось поскорей оказаться в тепле, поэтому плевать было на удобство! Правда, один чемодан чуть не упал в грязь. Майк прошмыгнул внутрь через приоткрытую дверь и огляделся. Вновь сверкнула молния, и Майк успел разглядеть высокие потолки. Хрустальная люстра валялась посреди коридора, напоминая некого причудливого зверя-великана. Майк не удержался, чтобы не прикоснуться к одной стеклянной капельке — а она оказалась серой и противной на ощупь из-за пыли. Майк оставил чемоданы, взял только саксофон. Его он ценил больше всех. Следовало найти место для ночлега — а лучшего мягкого, пусть и пыльного сиденья, ничего не придумаешь. Зал был таким же огромным, как и всё здесь вокруг. Когда-то, это был величественный театр. На местах сидели люди и смотрели оперы, балеты, иногда — выступления таких легенд, как Пресли или Синатра. Даже Битлз, говорят, здесь играли. Сейчас же храм исскуства был просто заброшенным, жутким зданием, героем ужастиков, которого предпочитали обходить из-за глупых школьных легенд. Майк долгое время смотрел на сцену. И вдруг, в его ушах зазвучала Музыка. На пианино. Ему послышалось, будто кто-то играет. Возможно, так оно и было, некий призрак времён. А может, какой-нибудь музыкант снимал здесь свой клип. Но музыка не исчезала, наоборот, она набирала силу. Это был порыв. Майку вдруг стало все равно, что его одежда — мокрая до нитки. Все равно, кажется ему эта музыка, или нет. Но ему хотелось что-то в неё добавить. Майк вытащил саксофон, быстро надел мундштук и взбежал на сцену. Подождав немного, ожидая нужной ноты, он подул в инструмент. Саксофон издал приятный, высокий звук. Майк принялся играть. Это был просто мышонок, который играл в заброшенном, пустом театре. Он подыгрывал музыке, которая была в крови. Которая захватила его душу и никогда бы не отпустила. Он играл джаз, из джаза он состоял. И в эти минуты, Майку было все равно на всё. Он не думал о будущем, никогда не представлял, что его ждёт, по какой наклонности покатится его жизнь. Да и должно это волновать вообще? Сейчас он — настоящий. Он чувствовал себя героем. И впервые он играл, дышал и жил совершенно по-своему.