Без стыда

…я хочу так много тебе сказать… (с) Эвен Бэк Насхайм и ещё миллионы влюблённых людей.

22 декабря, 2017 года. >> (12:12) Жили на свете прекрасный мальчик и идиот. Делили они одну крышу над головой, постель, и всё остальное, что приходилось, тоже с удовольствием делили. Мальчик был очень избалован, потому что идиот во всём ему потакал (поправочка: идиот вовсе не жаловался, а очень даже наоборот). Однажды идиот, вернувшись из своего путешествия, не успел прийти домой к оговоренному часу. На самом деле, о назначенном времени идиот знать не знал, ведь мальчик наверняка договорился с ним об этом без его присутствия. Но мальчик считал, что это вовсе не его проблемы. Он так и ответил: «Ты что, идиот? Идиот!» и объявил бойкот. Идиот пытался достучаться до мальчика, всё исправить. Нет, не потому что был идиотом (хотя и это тоже). Просто он любил этого мальчика всем сердцем и никогда нарочно бы не сделал то, что ему бы не понравилось. Mister Moe (12:13) Как смешно. >> (12:13) Аллилуйя! Ты ответил! >> (12:13) Милый мой, возьми уже наконец, блядь, трубочку. >> (12:14) Тарьяй! >> (12:14) Тарьяй! >> (12:14) Тарьяй. Mister Moe (12:15) Хенрик, хватит, у меня репетиция. >> (12:15) Где-то я это уже слышал. Смс со вкусом из прошлого. >> (12:15) Разрешите доебаться, Мистер Му. >> (12:16) Тарьяй, мне жаль, что всё так вышло. >> (12:16) Пожалуйста, не уезжай никуда. >> (12:17) Я хочу провести Рождество вместе с тобой. Mister Moe (12:17) Ты так говоришь, будто меня это ебёт. Mister Moe (12:19) Поздно спохватился, Холм. Я предупреждал, что уеду. Ты не поверил? Думал, я с тобой играюсь? Что раз Рождество, то я никуда не сунусь? Хуй там плавал. Мне неважно, хоть второе пришествие или апокалипсис. Если я решил, что уеду, я, блядь, уеду. >> (12:19) Я уже понял, что это была не угроза и не провокация. Поэтому я и хочу всё уладить. >> (12:20) Ложечка?.. >> (12:21) Ты можешь взять трубку и нормально со мной поговорить? Mister Moe (12:23) Тебя утвердили на роль, и ты мне не рассказал об этом. Ты не соизволил за два дня явиться домой. Сезинандо, Сондре, Френде и остальные достойны праздновать это событие. А кто такой Тарьяй? Да никто! Так просто, занимает место с краю койки. >> (12:24) Я тебе язык с пальцами откушу! Что ты за чухню такую говоришь?! Mister Moe (12:24) Все узнали раньше меня. Все! >> (12:25) Это вышло случайно! Я бы тебе рассказал! >> (12:26) И мы ничего толком не праздновали. Это только по видео в инстаграм кажется, что весело. >> (12:28) Тарьяй, я бы отметил это событие с тобой. Если бы не ты-сам-знаешь-что. >> (12:30) И я не на два дня пропал, а на полтора. А домой я сразу не поехал, потому что ты всё равно был в Бергене. Mister Moe (12:31) Это только один день. А потом? >> (12:31) А потом ты злился, я решил дать тебе время остыть. Mister Moe (12:32) То есть, ты думаешь, я умею остывать? >> (12:32) Вот тут я облажался, признаю. Мне не пришло в голову сразу. Остыть — это не про тебя. >> (12:33) Но давай не будем забывать, что ты тоже очень даже нехорошо высказался в мой адрес. Я прямо мечтал услышать то, о чём услышал. >> (12:34) Ты был несправедлив ко мне. Меня очень сильно это обидело, если хочешь знать. Но я не собираюсь теперь раздувать из этого трагедию. Просто скажи, что ты не нарочно. Так ведь? Mister Moe (12:35) Хенрик, можешь не стараться, я уже всё решил. Рождество я еду отмечать к своей бабушке. Если ты сразу в это не поверил, это не мои проблемы. >> (12:36) Тогда я тоже еду. Mister Moe (12:36) Нет, не едешь. >> (12:36) Еду! Меня приглашали. Mister Moe (12:37) Нет, уже нет, забудь. >> (12:38) Я позвоню Румену, он отвезёт нас вместе. Mister Moe (12:38) Посмотрим, кого послушается Румен. >> (12:39) Ну и насрать. Тогда меня отвезёт Кристоффер. Mister Moe (12:39) Угу. Мечтай. Mister Moe (12:40) Этого не будет. Mister Moe (12:44) Хенрик? Mister Moe (12:45) Хенрик, не вздумай припереться туда! >> (12:45) Угу. Мечтай. Mister Moe (12:45) Послушай. Ты капитально проебался. Я видеть тебя не хочу. >> (12:46) Меня затрахали эти споры. Нельзя ругаться и разлучаться в канун праздника. Это ведь Рождество, мы должны быть вместе. Mister Moe (12:46) Ой, да брось свои сантименты. Святое Рождество, ну надо же. >> (12:46) Окей. Рождество мы празднуем вместе — потому что я так сказал! >> (12:47) Тарьяй, твоя бабушка приглашала нас после праздников. Нас! Она давно хотела познакомиться с человеком, с которым ты живёшь почти полгода. Ты хочешь расстроить бабушку и приехать один? Mister Moe (12:48) Она переживёт. >> (12:48) Нельзя так говорить про бабушку! >> (12:52) А мальчик может встретиться со своим идиотом, сказать ему это всё в лицо, чтобы идиот точно уяснил, за что высечь себе спину розгами? Mister Moe (12:54) Поверить не могу, что потратил время, пытаясь до тебя что-то донести. Mister Moe (12:54) Ни единого слова больше не потрачу. >> (12:54) Не-е-е-е-ет. >> (12:54) Это была шутка. >> (12:55) Я знаю, что слишком часто говорю так. >> (12:56) Ложка, блядь! >> (12:56) Вот ты мне даже шанса не даёшь никакого! >> (12:56) Даёшь уже заведомо истраченный. >> (12:57) В общем так, к вечеру чтобы явился домой! И чем раньше, тем лучше. Иначе получишь по заднице. >> (12:58) Один мальчик долго не приходил домой, и знаешь, что случилось дальше? Mister Moe (12:58) Да. Ты пошёл на хуй. >> (12:59) Пиздец твоей заднице. Она доживает последние славные часы. Мне уже жалко беднягу. >> (13:04) Ты вообще собираешься домой возвращаться? Сколько можно прятаться от меня?

* * *

Тарьяй избегал встречи со мной и кантовался у своих друзей уже неделю. Из нашей квартиры, по моему скромному расследованию, пропали его спортивная сумка, где-то две пары брюк, свитер и зарядка на телефон. С таким походным набором обиженный Мистер Му способен прожить у своих друзей до полугода. Если всё и дальше будет скатываться к херам, и мы так и не пересечёмся до Рождества, он втихую свалит из города на все праздники. Нет, хрена с два он запретил бы мне тащиться к его бабушке. Но лучше было бы нам уладить все разногласия дома. Непонятно, что на этот раз: действительно ли ему нужно немного времени и личного пространства, или же он проверяет, как далеко может зайти моё ослиное упрямство. Существовала такая непостижимая ни одной науке херня: ценить комфорт Тарьяя, но при этом вовремя принимать воистину мужские решения. Жонглировать этими ситуациями, понимать, где нужно уступить ему, а где проявить жёсткость — задача не из лёгких, я скажу.

* * *

Мистер Задница не явился домой и к вечеру. Трубку он тоже не поднимал, лишь скинул смс с просьбой «не затрахивать его». Нет уж, разрешите доебаться. Затем он снова написал, что всё уже решено и хватит действовать ему на нервы «со своими жалкими попытками всё уладить». Жалкие блядские, блядь, попытки… Спасибо! Но дело было уже не только в примирении. Я ведь ещё и волновался за него: носит Тарьяя хрен знает где, судя по экспрессивности сообщений, он явно пьяный. Пусть возмущается сколько влезет, типа кто я такой, чтобы контролировать каждый его шаг. Но я, во-первых, беспокоюсь, а уже потом пытаюсь проконтролировать его. Почти в первом часу ночи мне поступил спасительный звонок от его приятеля Якоба. − Ты должен угомонить этого пьяного придурка, — Якоб, судя по голосу, был не трезвее «пьяного придурка», о котором завёл речь. − Хенрик, забери его, на хрен, отсюда, − сказал он уже серьёзнее. — Он и так в говно был, а теперь ещё и празднует. Нельзя столько пить, он загремит в больницу. Куда в него столько лезет только? − Что это он там празднует уже? — спросил я, хотя и так догадывался, что: начало каникул. Школьники сейчас пошли, конечно, я ебал, что ни день — то праздник. Только дай повод наебениться. В моё время такой херни не было. − Позвонила его агент, сказала, он утверждён на роль. Вот он и пьёт, как не в себя. Тарьяй говорил, что у него нет никаких шансов пройти кастинг на роль солдата Вермахта. Я ответил тогда, что верю в него. Дальше наш разговор пошёл по скользкой дорожке. Всё переросло в конфликт на мою задницу, который сейчас был вот совсем не вовремя. Вышло довольно прозаично: ему показалась, что я иронизирую, мне показалось, что он слишком груб. Слово за слово, много ласковых и неласковых. И всё так взаимно было, ничего так слаженно у нас ещё не выходило. А мы вообще-то те ещё «синхронисты». − Кстати, он повторяет весь вечер, какой ты мудила, и что он всё равно тебя почему-то хочет, − добавил Якоб. − Короче говоря, он заебал уже. М-м. Да, это мой мальчик. − Куда мне подъехать? − Знаешь, где дом Хадсона? − Нет. − Ну, это почти около… эм… Там, ну… Короче, я сам толком не знаю, где мы. Подожди, я сейчас дам ему трубку. Якоб долго блуждал по комнатам. Доносящиеся голоса были почти неразличимы в общем гуле. Какой-то незнакомый мужской голос разговаривал на ломаном немецком, а Тарьяй из-за этого просто умирал со смеху. Мне стало тоскливо и одновременно хорошо от его голоса. Наши отношения сейчас переживали не самое удачное время, но я всё равно остро ощутил, как сильно соскучился по нему. − Объясни Хенрику, куда ехать, − услышал я наконец, как Якоб к кому-то обратился. − Эй, ты ещё тут? — заговорил со мной незнакомый голос на другом конце. − Да. Привет. − Привет. Слушай, нужно забрать Тарьяя. Давид сказал, он с тобой живёт, − Хадсон перешёл сразу к делу, как и Якоб. Видимо, помощь уже была просто необходима. − У нас тут почти все разошлись, а Тарьяй отказывается идти домой. И вообще куда-либо отказывается уходить. Они с Петером решили отметить его новую роль. Я бы оставил его у себя, но они слишком шумные, а соседи уже жалуются. − Что ещё за Петер? Где его друзья? − Ушли. Румен не смог увести его, у Давида вообще синяк под глазом теперь, Тарьяй слишком буйно размахивал руками, отказываясь уходить. В общем, они тут с Петером и бутылкой абсента подружились так, что соседи с минуту на минуту вызовут полицию. На заднем фоне послышался знакомый мотив бравой песни, а затем два голоса пьяно запели: «Дойче зольдатен, унд дэр официрен». − Какого хрена, − с ужасом простонал Хадсон. − Ну, ты слышишь, что тут за трэш происходит? − Да, я слышу, − даже мне стало за их песни стыдно. Ну ладно, и немножечко смешно ещё. − Они добрались до караоке. В общем, тут полный пиздец, пора им домой. − Пошёл в жо-о-опу-у-у, Хадсон, я всё слышу, — раздалось на заднем фоне. − Понял, да?.. Ха-ха. − Да, хорошо, спасибо, − ответил он. «Дойче зольдатен» слышалось в трубке теперь громче голоса Хадсона. − Ты приедешь за ним? Он уже тут всех достал. − Давай адрес, я выезжаю. − Ага, сейчас скину смс.

* * *

Я подъехал по адресу через полчаса. Прислушался. Никакого шума из дома не доносилось, никаких немецких маршей. Полицейской машины, к счастью, тоже поблизости не наблюдалось. Наверное, Тарьяя уже успели утихомирить. К лучшему. Вряд ли даже я с первого раза уговорю его отправиться домой. Дверь мне открыл парень, с которым мы ни разу нигде не пересекались. Судя по голосу, он и был Хадсоном. − Давай Тарьяя, − войдя на порог, потребовал я после приветствия. − Его здесь нет, − Хадсон виновато развёл руками. — Приехала сестра Петера и увезла их обоих. Извини, но тут либо сестра их забрала бы, либо полиция. − Куда они поехали? − Она написала для тебя адрес и сунула листок в карман моего пальто. Но в нём уехал Тарьяй. Я не заметил этого сразу. Вот, кстати, забери его куртку. В кармане куртки обнаружился телефон Тарьяя с почти сдохшей батареей. На заставке экрана меня поприветствовала моя фотография. Затем телефон потребовал пароль разблокировки и зарядить его… Спеть песню на латыни, решить тригонометрическое уравнение, волос единорога, кровь девственницы… − Я предупредил бы, но не знал, как связаться, я ведь говорил с тобой по телефону Якоба. Он тоже уехал. − У тебя есть номер этого Петера? — я открыл в своём телефоне экран вызовов. − Бесполезно, − заверил Хадсон. − Он не берёт трубку. Он был даже пьянее, чем Тарьяй. − Всё равно давай. Я набрал продиктованный номер, но мне предсказуемо ответила голосовая почта. − Чёрт. Ладно. Спасибо. − Да не за что, − пожал плечами Хадсон. − Думаешь, они поехали куда-то дальше тусить? − Нет, они поехали домой к его сестре. И судя по состоянию, в котором уезжали, сейчас они уже спят. − Ясно. Всё равно спасибо. − Пока. Я был уже во дворе, когда Хадсон снова окликнул меня. − Стой, я знаю инстаграм сестры Петера. Вдруг получится связаться.

* * *

«Привет. Извини за беспокойство, мы незнакомы, но мне сказали, что ты полчаса назад увезла с вечеринки своего брата и Тарьяя. Просто хотел узнать, всё ли в порядке», − написал я в директ этой сестре, похитившей моего Мистера Му. Её звали Лив, как выяснилось в личном профиле. Ответ так быстро пришёл, что я чуть не выронил телефон из рук, пытаясь поскорее открыть сообщение. «Привет. Ты не побеспокоил меня. И кстати, мы заочно знакомы. Я хотела отвезти Тарьяя домой, но не допыталась адреса. Он спит в соседней комнате с моим братом». «В смысле?» «На разных кроватях. Ха-ха». «Я могу приехать забрать его?» «Пусть спит, всё в порядке. Ты его сейчас вряд ли добудишься». «Утром я заберу его». «Хорошо. Не беспокойся». «Спасибо тебе». «Увидимся. Адрес сейчас скину». «Да, точно. И телефон твой можно узнать?» «Разумеется». Куча всяких заигрывающих смайлов сопровождали её ответы. Только потом я сообразил, что наша переписка могла выглядеть как-то многозначно. Отлично, я перестал понимать, когда вежливость может напоминать людям флирт. Девушка теряла время, конечно же. Извини, детка, у меня атрофирована способность замечать привлекательность и флирт тех, кого не зовут Тарьяй Сандвик Му. Он же мне и отрезал все эти инстинкты, желания, отобрал сердце и спокойствие. Акция перед Рождеством: вызовет тревогу своим исчезновением. Отличный парень, твою ж переверни. Дьявол бы выстегнул его задницу, как же я скучаю.

* * *

Утром Лив сообщила, что в начале девятого Тарьяя забрал Румен. Я был в пути, когда решил на всякий случай ей позвонить. − Я думала, вы договорились так, − ответила она. Лив любезно предложила заехать к ней позавтракать, раз я всё равно был уже в дороге. Я отказался. Мы с Руменом разминулись на несколько минут. Класс. Сказать, что моё настроение было на самом днище дна — сказочно преуменьшить.

* * *

На помощь Румена я не рассчитывал. Тот ещё мутный тип, преданный только своему любимому бро. Если Тарьяй сказал ему: «Никаких Хенриков! Никакого содействия предателям!», то для Румена эти наказы поважнее норвежской конституции будут. Надеяться, что он хотя бы даст адрес бабушки — я не настолько кусок идиота. Немного поколебавшись, я понял, что деваться некуда: достал телефон и решился на последний вариант. − Кристин, привет. − Здравствуй, Хенрик, − добродушно отозвалась мама Тарьяя на другом конце провода. − С наступающим Рождеством. − Только не начинай, я уже ненавижу эту фразу. Заказчики помешались на праздниках. Вот сейчас я как раз пытаюсь разобраться в оттенках красного. Ты знал, что есть «злой красный», а есть очень даже «добрый»? − И знать не хочу. − Завидую. Хотела бы я ответить им нечто подобное. Дизайнеру и специалисту по видеомонтажу теперь переделывать целый ролик в «добрых оттенках». И всё это в кратчайшие сроки, − Кристин прикрыла динамик, ответила кому-то и быстро вернулась ко мне: − Хенке, что-то срочное? Не пойми меня неправильно, просто здесь завал. Горячая пора, сам понимаешь. Давай сразу к делу. Судя по оживлённым голосам на фоне, работа там кипела. − Да, я понимаю. Ладно, если коротко, то мне нужен адрес вашей мамы. Я всё ещё каждый раз чувствовал неловкость, разговаривая с ней, тем более, без всей сопровождающей любезности. Но раз сразу к делу — так сразу к делу. − Разве вы с Тарьяем не вместе туда едете? − Не совсем. Точнее, он ещё не знает, что я приеду. Возможно, догадывается, но это другой разговор. Кристин несколько секунд думала, а я с напряжением ждал. − Должна ли я задать наводящий вопрос, прежде чем пойму, что стряслось? — она выждала паузу и сама себе ответила: — Должна. − На самом деле, ничего серьёзного. Очень на это надеюсь. Просто у нас небольшая семейная размолвка. Но послезавтра ведь Рождество, всё должно наладиться. Извините за триггерные слова. Я могу называть «Рождество» не «Рождеством», мы можем придумать шифр… − я нервно засмеялся. − Хенрик, ты можешь сказать мне прямо. Я знаю характер своего сына, так что ты ничем меня не обидишь. − Мы поссорились, поэтому он собрался отмечать Рождество в доме своей бабушки без меня… А я не знаю, как поступить, не понимаю, действительно ли он не хочет меня видеть. В общем, я решил поехать туда и покончить с этим. Мы оба наговорили друг другу много неприятного. Но это ерунда, не хочу ругаться, тем более в канун праздника. Кристин молчала, пока её кто-то не окликнул. − Тарьяю только не говори, − сказал она, и я облегчённо выдохнул. — Пиши адрес. − О, спасибо, большое спасибо! Я пишу, диктуйте.

* * *

− Что с погодой в этом году? — ругался Кристоффер. — Видимость вообще супер-пиздец, мы плетёмся, как черепахи. Я заебался. Дворники мелькали по лобовому стеклу со скоростью стрел, еле-еле успевая сметать налипающий снег. За последние сутки выпала, наверное, месячная норма осадков. Вокруг с трудом можно было разглядеть очертания зданий и деревьев: всё покрылось белым. Высветленная снежным покровом дорога сливалась с ясным горизонтом. Ехали мы уже почти час, не узнавали окрестностей и по ощущениям забрели в какие-то собачьи ебеня. Кристоффер сразу заметил, что я не в духе. Он всегда принимал мою сторону, не зависимо от того, кто прав, а кто виноват. Не то чтобы Кристофферу не нравился Тарьяй. Просто он часто видел, что тот вёл себя, как задница, даже хуже задницы. В защиту своего парня я всегда повторял, что эту Задницу просто никто лучше меня не знает. Кристоффер пытался всю дорогу всячески подбодрить, намекая, что если что-то вывернется не так, у меня всё сложится и без Тарьяя. «И в твоём рту обязательно перевернётся грузовик с членами». В ответ на это я строго посмотрел на него, и Кристоффер в проигрышном жесте поднял руки над рулем и захлопнулся. Конечно же, по многим причинам мои приятели чаще всего думали, что Тарьяй меня только терпит. И, конечно же, это была неправда. «Это не так», − зачем-то повторил я про себя, и отчаяние, с которым эта фраза прозвучала в моей голове, показалось жалким. Дом бабушки Тарьяя находился за городом в очень живописном месте. Белизна ясного неба и снега на открытой местности особенно резала глаза. − А вон машина не Румена, случайно? — заметил Кристоффер, всматриваясь вдаль. У перекрёстка, к которому мы подъезжали, припарковался знакомый автомобиль. − Его, − я тоже пригляделся. Вскоре из машины вышли двое. − И Тарьяй там. Слава пресвятой Юлие Андем — эта жопа наконец-то нашлась! Тарьяй достал из багажника свою спортивную сумку, а затем взял в руки пару пакетов. Попрощавшись с Руменом, он двинулся вперёд по дороге. − Последуем примеру, − заявил Кристоффер и притормозил. — Что уставился? Я там в жизни не проеду, намело ж, как в последний раз. Тебе придётся пройтись немного. Прости, бро. − Ничего, порядок. Спасибо, что подвёз, − я протянул ему ладонь для рукопожатия. − Да. И если что, ты можешь рассчитывать на меня. − В каком смысле? − Ну, вдруг чего, просто позвони и скажи: «Чувак, я в дерьме», и я заберу тебя отсюда. Мы поедем нажрёмся в сопли, ты сможешь пожаловаться на сучку-Сандвика-Му, который разобьёт тебе сердце, а я буду весь вечер поддакивать и подливать нам вискаря. − Остынь, чувак, этого не будет. Он не настолько жесток ко мне, как ты себе навыдумывал. − Ну пиздуй тогда, я предупредил. − Пока, − достав с заднего сиденья свой рюкзак и пакет с кое-какими продуктами, я выбрался из машины и пошёл за Тарьяем. Румен заметил сначала меня, а затем Кристоффера, которому уступил дорогу. Они оба приветственно посигналили друг другу. Услышав гудки, Тарьяй обернулся. Он увидел меня, но продолжил путь, заметно сбавив шаг. − Привет, − я нагнал его через минуту. — Я обыскался тебя вчера. Не то чтобы я сейчас собрался устраивать истерику. Но тебе будет полезно знать, что я занимался этим весь вечер и всё сегодняшнее утро. Тарьяй не ответил, лишь скривился, прищурившись. Яркий свет вокруг, видимо, делал всё только хуже при его-то похмелье. − Голова болит? — поинтересовался я уже мягче. − Чертовски, − Тарьяй потёр висок и натянул шапку на самые глаза. — Ещё и в таком виде показываться перед бабушкой. Я вытащил из рюкзака бутылку с водой и протянул ему. − Она холодная, − предупредил я, но Тарьяй уже щедро оттуда отхлебнул. — Прямо как наша супружеская постель. Он снова не отреагировал, продолжив идти. − По тебе не сильно заметно, что ты с похмелья. Вроде выглядишь свежо. − Ага, конечно. Это в пятнадцать я осмеливался вдрызг пьяным болтать с ней, думая, что произвожу впечатление трезвого человека. Теперь я знаю, что она всё-всё всегда замечала, просто делала вид, что не понимает. Снег затруднял наше передвижение, и мы очень быстро устали идти пешком. Морозный воздух казался слишком тяжелым для вдоха. − Где твой телефон? Я всё утро звоню! − Пора было уже свернуть наш разговор в нужную сторону. − Кажется, я проебал его вчера. Я почувствовал, что понемногу закипаю. − Нет, я его нашёл. Твой телефон дома, я думал, ты заедешь хотя бы за ним. Не говоря уже о сменной одежде. Я рассчитывал, что этот телефон сработает приманкой, и Тарьяю придётся ради него сунуться домой. Но хер да ни хера. Он натянул сначала капюшон великоватой ему толстовки (судя по всему, толстовки Румена), а затем капюшон куртки (тоже Румена), и зашагал быстрее. − Зачем? — спросил он. − Я не собирался брать с собой телефон. − Почему? − Чтобы не было соблазна позвонить тебе. − Даже так? Какого пениса, в конце-то концов?! Я прямо хуже распоследнего предателя. − Зачем ты приехал, Хенрик? — он так резко затормозил, что я врезался в него. − Тарьяй. Я понимаю, ты обижен и оскорблён, но дело не только в этом. Давай-ка вспомним, что ты сказал, прежде чем всё это началось, − я выжидающе поднял брови. Тарьяй фыркнул и двинулся вперёд, не собираясь со мной беседовать вовсе. − Ты сказал, что я завидую тебе. Что ты получаешь роли, а я − нет. В тот вечер он позвонил мне из Бергена, где проходил кастинг. Я же, улетев в Копенгаген по делам, ждал ответа от своего кино-агента. Я нервничал уже неделю. Стараясь как-то меня подбодрить, Тарьяй сказал, что даже если я не пройду, отчаиваться не стоит. «Значит, эта роль просто не твоя. Подумай об этом проще». «Либо занятие просто не моё», − на самом деле, я не имел в виду ничего такого саркастичного. «Я этого не говорил», − прокомментировал Тарьяй уже обиженно. «Всё нормально. Просто я не исключаю возможность, что ничего не выйдет». Так бесхитростно мы стали спорить о том, что находимся в совершено разных положениях. «Тебе в этом году ещё не отказывали», − говорил я с обычной констатацией. Но Тарьяй слышал в этом только обвинение. Я хотел лишь донести, что он не должен успокаивать меня. Он не знает пока, что такое отказ, он не был в моём положении, ему не нужно притворяться, будто «проходил эту школу». Мы очень долго спорили, пока Тарьяй в итоге не выдал: «Отлично. Тебе не нужна поддержка? Её не будет. Знаешь, я с каждым разом убеждаюсь, что мы бы никогда не подружились просто так. Возможно, если бы ты не завидовал мне, ты бы услышал, что я действительно беспокоюсь. И уж прости, что мне везёт больше, чем тебе». После этого «завидуешь» я уже толком ничего не слышал. Мне даже не хотелось ничего слушать. Чертовски несправедливые обвинения. Поэтому я сорвался, но не перегибал палку. Я чувствовал бы за собой куда больше вины, если бы Тарьяй отставал в грубостях в мой адрес. Хрена с два он отставал. − Ты получил главную роль и не поделился со мной этой новостью, − заговорил Тарьяй, остановившись посреди дороги. − Я узнал после Сив, Сондре, Кристоффера, даже после чёртового Лукаса. Я, блядь, в школе от Давида это узнал. Ты не соизволил мне рассказать, будто я никто, будто мне всё равно на твои успехи, или будто это хрень полная, не достойная моего внимания. Хенрик, просто признайся, ты сделал это назло, − договорив, он снова зашагал по дороге, и мне пришлось его нагонять. − Блядь, хорошо, − выдал я чуть грубее, чем хотелось. − Отчасти я сделал это, потому что был зол на тебя. Но ты тоже вчера кое-что узнал от своего агента и не рассказал мне. − Во-первых, мы в ссоре, а во-вторых, у меня это уже в третий раз. А у тебя первая роль после сериала! − Не принципиально. В любом случае, это уже неважно. Ты сказал, что я завидую тебе. Я, блядь, завидую тебе! То есть, так ты обо мне думаешь? Тарьяй знал, что виноват, он чувствовал, как это приседает на него всё больше и больше. Но вместо того, чтобы просто признать: «Эй, Хенрик, я был неправ», он обычно начинал перебарщивать, при этом даже не затрагивая суть конфликта, или вообще съезжать с темы. − Я не завидую тебе! Я никогда не отношусь подобным образом к родным мне людям. Я тобой горжусь, и меня обидело то, что ты обо мне сказал такое. − Вот поэтому я знал, что тебе не нужно сюда приезжать. Если ты собрался в доме моей бабушки выяснять отношения, то разворачивайся и вали обратно. Я просто не позволю! Тем более в Рождество. − То есть, теперь ты стал сентиментальным, и Рождество для тебя священно? Мы оба, до хрена злые, молча продолжили путь по широкой улице. Дорога была пустынной, не загруженной транспортным движением, но, несмотря на возможность держать дистанцию, я шёл рядом. − Ты не завидуешь мне, − буркнул наконец Тарьяй. − Я сказал это на эмоциях. Либо я просто в тот момент не нашёл лучшего объяснения твоему поведению. Не заставляй меня вспоминать это дерьмо снова. Я ляпнул это от обиды, а ты от обиды не сказал мне про полученную роль и пропал на два дня. Мы оба проебались. Всё, дело закрыто. Ты хочешь, чтобы я забрал свои слова назад? Я заберу. Ты не завидуешь. Ты не завидуешь! Только оставь меня уже в покое, я не хочу больше это обсуждать. Я не хочу из-за этого спорить, мне надоело, я устал. − Погоди, − я остановил его, потянув за руку. — Я не собирался ругаться в доме твоей бабушки. Я приехал, потому что хотел увидеть тебя, провести с тобой праздник. Больше ничего. Всё, ладно? Тарьяй смотрел себе под ноги. Я видел только часть его лица, на которую не падал мех капюшона. Тарьяй выглядел отстранённо, набитым доверху какой-то непонятной тревогой. Он всем своим видом показывал, что хотел находиться не здесь, раствориться в воздухе, не слышать ничего, будто я несу полную ерунду, не касающуюся сути. Ему только оставалось заткнуть уши ладонями и совершенно детским жестом заладить: «ла-ла-ла-ла-ла». − Тарьяй. Если тебе есть что сказать, неважно, что бы это ни было, скажи мне. Я всегда тебя выслушаю. На секунду мне показалось, что он скажет. − Нечего мне говорить, − он зыркнул с почти осязаемым недоверием. Я прикоснулся к его лицу костяшками пальцев, смахивая снег со щеки. Тарьяй немного растерялся из-за этого жеста и не заметил, как я забрал у него сумку и повесил себе на плечо. − Я приехал сюда отдохнуть, − сказал он. − Я хочу расслабиться и избавиться от всего стресса, что накопился. Мне не хочется больше обсуждать тему, которую мы уже почти неделю мусолим. Отстань, пожалуйста, я прошу, отстань с этим от меня. − Всё хорошо. Обещаю, мы этим и займёмся — просто отдохнём. Ладно? Не переживай. Я не злюсь больше. − Очень заметно. − Ну, может быть, чуть-чуть ещё злюсь, но я не собираюсь это демонстрировать. Давай просто отдохнём. Тарьяй кивнул. Дальше мы шли, взявшись за руки. Из его ладони буквально искрило колючее недоверие, но он не отпустил моей руки. Я его — тоже.

* * *

Бабушка Тарьяя оказалась очень молодой и выглядела просто здорово. Даже про себя её больше не хотелось называть «бабушкой», и я решил позже уточнить, могу ли я обращаться к ней по имени. − Ну наконец-то ты соизволил уделить внимание и своей бабуле, − жизнерадостно пожурила она Тарьяя и увлекла его в тесные объятия. Её дом выглядел уютно, мило, здесь пахло специями и новой мебелью. − Тарьяй, твоя мать говорила, что ты отметишь Рождество и Новый год со своей второй половинкой, а затем только вы приедете погостить ко мне. − Планы изменились. Ты против? Могу и вернуться обратно, − Тарьяй, сняв куртку, оттряхнул с капюшона снег. − Бессовестный! Вернуться он может… Не разбивай своей бабушке сердце. И так еле дождалась, пока ты найдёшь время приехать. Тебе уже давно следовало познакомить меня со своей половинкой. Тарьяй недовольно вздохнул, понимая, что от него не отстанут. − Хорошо, бабуля, − он театрально и небрежно махнул рукой в мою сторону. − Вот моя вторая половинка. Знакомься. Она рассмотрела меня каким-то прозрачным взглядом и протянула отстранённым тоном: − А-а-а, очень приятно наконец с тобой встретиться. Зови меня Ева. − Взаимно рад знакомству, − ответил я, снимая свою куртку. — Зовите меня Хенрик. Ева как-то странно улыбнулась. Подёргав Тарьяя за рукав, она наклонилась к его уху и громко зашептала: — Тарьяй, так это же мальчик, ты чего, не заметил, что ли? «Вторая половинка» − голову мне морочили… И как ты только проглядел? У него вон даже щетина на щеках есть. Тарьяй на секунду открыл рот в изумлении, а затем недовольно закатил глаза. − Я знаю, что это мальчик, бабушка, − ответил он под её хохот. − Да я шучу, − Ева с весельем похлопала Тарьяя по плечу. — Хенрик, ты тоже не обижайся, я просто шучу. − О боже, бабуль, не смешно совсем, − прокомментировал он и, выскользнув из своих ботинок, снова взял в руки пакеты. − Немного смешно. Ладно, хватит пока с вас. Ева закрыла входную дверь на ключ, к которому был прикреплён необычный брелок в виде дерева, и проводила нас в просторную гостиную, совмещённую с кухней. − Так вы решили встречать Рождество здесь, в компании немолодой особы с плохим чувством юмора?.. Вы попали! Пока не сыграете со мной в «Дженгу», из дома я вас не выпущу. − Хенрик недолго погостит и завтра уедет домой, − Тарьяй стрельнул в меня предупреждающим взглядом и наигранно улыбнулся во все тридцать два. Начинается. Ева посмотрела на меня с досадой. − Это неправда, − ответил я и тоже зловредно растянул улыбку во весь рот. − Повздорили, мальчики? − Это не имеет значения, бабушка. Нет, всё нормально, − выдал он сразу две версии на выбор − какая больше понравится. Подхватив пакет с пола, я принялся помогать Тарьяю вытаскивать продукты. − Вы привезли горгондзолу, какие молодцы. Тарьяй, ты ещё помнишь вкусы своей бабушки? Или это из ресторана семьи Хенрика? − Конечно же, кто ещё мог о тебе подумать, только Хенрик. Золотце, а не человек, − процедил он. − На самом деле, это Тарьяй купил, − ответил я Еве. − Но у нас тоже такой есть, с удовольствием привезу в следующий раз. Не знал, какой вы любите. − Тарьяй обиделся, что я подумала на тебя. − Я не обиделся, − цыкнул Тарьяй, запихивая освободившийся пакет в мусорное ведро. − Вот и славно. Давайте перекусим, а на ужин приготовим домашнюю пасту, как любил твой дедушка, Тарьяй. Вам нужно лучше питаться, молодые люди. У Тарьяя скоро скулы кожу на лице прорвут. А ты, Хенрик, так вообще исхудал. − Откуда ты знаешь, каким он был раньше? И про ресторан его семьи, кстати, тоже? − Я всё-всё знаю. Я смотрю «NRК», я видела «Стыд» и в инстраграм тоже сижу. Ещё я перекинулась парой слов с твоей матерью, она мне немного рассказывала про семью твоей второй половинки. Вы как съехались, так и похудели? Это мода такая? Или просто калории сжигаете? − Бабушка! — шикнул Тарьяй, распахнув от смущения глаза. − Ой, да ладно тебе, милый. Думаешь, я ничего не знаю про секс? Я занималась сексом, когда тебя ещё в проекте не было. Когда даже твоих родителей в проекте не было. − Бабушка! − Что здесь такого? − Ничего. Но я не желаю. Этого. Знать! − Ладно. Я всего лишь хотела сказать, что вы двое и правда очень похудели. − Мне скоро нужно будет ещё сбросить вес, − поделился я. — Для роли. − А-а-а, − протянула с пониманием Ева. − Наркомана будешь играть? Вообще-то да, но она как-то совершенно по-свойски поинтересовалась этим, что мне стало немного неловко. − Не совсем. Ещё больного СПИДом. − Будешь смотреться чудесно. Ты типаж этого красавчика, Макконахи, а ему идут подобные роли. Но пока у тебя есть время, чтобы хорошо покушать? Когда начинаются съёмки? − Почти через полгода. − О, значит ты ещё смело можешь трескать за обе щеки пасту.

* * *

− Попрощайся со своими деньгами, я знаю, о чём говорю! Мы с Тарьяем сидели в гостиной перед телевизором, смотрели какое-то интеллектуальное шоу и спорили на деньги. Меня немного раздражала эта ругань, потому что она выходила вовсе не забавной. Тарьяй будто пытался сорвать на мне своё плохое настроение, вывалить мне на голову все скопившиеся обиды. − Просто готовь деньги, неудачник. Ты проиграешь! — добавил Тарьяй, не к месту раздражаясь. − Да сейчас! Я не собирался поддерживать это, тем более Тарьяй как никогда начал перегибать с дерзким юмором. Мне становилось неуютно: это была его территория, в которую я беспардонно вторгся. С каждой минутой я всё больше сомневался, а правильно ли я сделал, что не дал ему времени немного посидеть за своими комфортными створками, в скорлупке. Я ушёл на кухню, где Ева тут же заняла меня работой. − Так, мальчики, начнём? Ти? Иди сюда, дорогой. Помоги Хенрику с тестом. Из гостиной послышался вымученный стон. − Я думал, ты скучала по мне и всё для меня сделаешь сама. − Очень скучала, малыш. А теперь помоги с тестом. Тарьяй лениво прошаркал на кухню. − Мой покойный муж, дедушка Тарьяя, был актёром театра, прежде чем сам начал заниматься постановками. Он тоже однажды играл больного СПИДом. У него вообще много ролей было. − Кстати об этом, − Тарьяй достал для себя разделочную доску и нож. − У него ведь осталась форма нацистского солдата? − Да, наверху висит в шкафу. Он сам создавал этот костюм, − обратилась она уже ко мне. − И все свои костюмы он сохранил. − Я возьму примерить? — поинтересовался Тарьяй. − Если дедушка разрешит, то я даже буду не против, чтобы ты взял костюм на съёмочную площадку. − Сразу бы сказала, что нельзя, − цыкнул Тарьяй. − Как он должен разрешить? − Он мне потом скажет. Я его очень хорошо чувствую. Он со мной разговаривает в моих снах. И он всегда со мной на Рождество. Я провожу этот праздник только с ним. − Призрак, что ли, приходит? − Тарьяй грубиян, − прокомментировала она, снова по большему счёту обращаясь ко мне. − Ни во что никогда не верит. Дух человека всегда с нами, если мы этого хотим. Дедушка Ти любил готовить на праздник домашнюю пасту. Если создать в доме подходящую атмосферу, то души наших ушедших родственников принесут оттуда мир и добро в дом. Они всегда приходят на Рождество, Пасху… − Откуда это он принесёт? — ухмыльнулся Тарьяй. − Ну, оттуда. Там, где он сейчас, − Ева вела себя непоколебимо. − Ты думаешь, там есть всё это: мир и добро?.. − Тарьяй, − я строго покачал головой, взглядом показав ему не заводить спор на эту тему. Он резко повернулся и зло прищурился. − О, как мило, ты защищаешь мою бабушку? Быстро вы подружились. − Там может и нет, а вот в нём это было всегда, − прервала нас Ева. − Он любил Рождество. Только в праздники работал постоянно. А ещё Торгильс любил ёлку. Завтра я съезжу за самой красивой пихтой. − Хочешь, я привезу? — предложил Тарьяй. − Как раз завтра буду провожать Хенрика домой и заеду по дороге за ёлкой. − Никуда я не уеду! — возмутился я. − Посмотрим. − Вышвырнешь меня? − Снова не веришь? Снова думаешь, что провокация? Я не выполняю своих обещаний? Мы сверлили друг друга враждебными взглядами. Это всё с лёгкостью можно было принять за шутку или даже флирт, но мне совершенно не нравилось то неприятное тяжёлое чувство, которое весь день скапливалось у меня в груди. − Так, прекратите оба! Вы создаёте не ту атмосферу в доме, − осадила Ева. — Кстати, Хенрик, тебе не холодно? Тарьяй, возьми наверху два свитера, оденьтесь с Хенриком потеплее. С котлом непорядок с самого вчерашнего вечера. Так что прошу прощения, голышом здесь особо не пощеголяешь. − Бабуля! — простонал Тарьяй. − Мы всё равно не собирались. − Дело молодое, − она пожала плечами, откусив кусочек сладкого перца. − Если сейчас начнутся воспоминания про то, как вы резвились с дедушкой в молодости, я не буду слушать. − Ну и не слушай. Я Хенрику расскажу. И вообще, у нас праздник, давайте наполнять дом смехом и радостью. Дедушка твой так всегда говорил. Я считаю, есть смысл сохранить традиции человека, ведь это, как ничто другое, приближает его к дому. Ты как считаешь, Хенрик? − Согласен, − ответил я и отвлёкся на чуть не сбежавший соус в сотейнике. − Люди скучают, когда кто-то уходит, навсегда или на время, поэтому всевозможными способами притягивают к себе того, по ком тоскуют. Вот ты, например, что делаешь, когда скучаешь по Тарьяю? Тарьяй замер, опустил голову, найдя занимательным рисунок на коробке с яйцами. − Надоедаю ему смсками, или звоню. Ношу его одежду. Вспоминаю о моментах, проведённых вместе, − ровно ответил я, коротко посмотрев в его сторону. Ева обладала истинным талантом разряжать некомфортную обстановку, сглаживать острые углы. У неё получилось и на этот раз, ведь в ответ Тарьяй не съязвил, хотя почти ни одну мою реплику не оставлял без внимания.

* * *

Дружная готовка поднимала мне настроение. Я слушал семейные разговоры Тарьяя и его бабушки и чувствовал себя по-домашнему умиротворённо. Мне нравилось всё это, нравились их шуточные перепалки, нравился Тарьяй в свитере, испачканном мукой. То, как он произносил это своё «бабуля!» и закатывал глаза. Я принимал не очень активное участие в беседе, но мне не было скучно. − Я считаю, Кристин неправа, − рассуждала Ева, потягивая из своего бокала вино. — Она с одной стороны хочет воспитать Трима по всей строгости, а с другой − даёт ему слишком много денег. Сама себе противоречит. Я бы на её месте так не поступила. Нельзя подросткам доверять большие суммы, он потратит их на наркотики. − Бабуля, − снедовольничал Тарьяй. — Чтобы ты знала, наркотики стоят гораздо дороже. − Ты думаешь, я дурочка? Я знаю, сколько стоят наркотики. Я покупала косячки в молодости. Мы не хотели смеяться, но сдержаться не вышло. Наш похожий друг на друга смех прозвучал синхронно и как-то мелодично. Тарьяй быстро осёкся и недовольно нахмурился. − Что такого? — возмутилась Ева, разливая вино для нас. − Все курили марихуану. Но сейчас всё так доступно, мне это не нравится. И ещё, я — это я, я знала, что не подсяду. А вас я не могу контролировать, вот и волнуюсь. Не хочу, чтобы Трим курил эту дурь. − Мне ты такого никогда не говорила, − заметил Тарьяй. − Ты слишком умненький, чтобы тебя этому учить. − Я передам Триму, − Тарьяй ехидно ухмыльнулся. − Я это говорю не потому, что ты умный, а Трим глупый. Твоего брата просто слишком рано стали во всём ограничивать. Эта его военная школа… При такой дисциплине с раннего возраста его обязательно рано или поздно, если и не унесёт во все тяжкие, то потянет на что-то запретное. Многие срываются. Вот я о чём, а ты сразу подумал, будто я вас оскорбляю. Ты превратился в грубияна! − Не заметил, чтобы Триму не нравилось в школе. − Кристин просто знает, как повлиять на мальчика, он думает, что учиться там — его решение. Он всё сделает ради неё, Трим к матери очень привязан, мнение Кристин для него многого стоит. Какое-то время на кухне раздавались только стуки ножей по разделочным доскам: мы мерно нарезали пасту. − Тарьяй стал грубияном, − продолжила рассуждать вслух Ева. − Он в детстве таким ласковым был. Всегда любил обниматься, всегда сам подойдёт, прижмётся к тебе… А сейчас что стряслось с ним? Не могу поверить, что из той крошечки, из мальчика, который пел песенку про «Лиллэ» и «Волшебный смычок» вырос такой грубиян. Не знаю, когда Кристин это упустила... Он ласковый с тобой, Хенрик? − Э-м-м, − я поднял глаза на Тарьяя в тот момент, когда он тоже взглянул на меня исподлобья. − Да. − Не ласковый! Он на тебя сейчас так тяжело посмотрел, чтобы ты не посмел правду сказать. Ты не говоришь то, что я хочу услышать, не пытаешься специально мне понравиться, верно? − Я просто думаю, что подхалимство − это нечестно, − ответил я, не отвлекаясь от теста. − Не хочу ценой комфорта своего бойфренда пытаться вам понравиться. − Правильно, − похвалила Ева, с добротой посмотрев сначала на меня, а затем повернулась к Тарьяю. − Какой мальчик хороший, Тарьяй! И как только тебе, такому грубияну, удалось его заполучить? − Ему и не надо пытаться понравиться кому-то, − ядовито вставил он. — Хенрик и без того всем всегда нравится. Вот ты уже в него влюблена, не прошло и полдня. Так тонко подхалимничать, что никто вокруг не замечает, может только он. − Перестань дерзить, милый, он сейчас никак тебя не оскорбил и не задел! А очень даже наоборот. − Да всё в порядке, Ева, − убедил я, игнорируя обжигавшее чувство в груди. − Я знаю, но ему не обязательно каждый раз кусаться безо всякой на то причины. Ты, Тарьяй, не ценишь того, что люди тобой очарованы. Однажды Хенрику надоест с тобой нянчиться и терпеть грубость. Тогда только и останется, что локти кусать! Ложка в руках Тарьяя с лязгом выпала на тарелку. Мы с Евой подняли глаза. Тарьяй сжал кулаки. − Пойду разберу вещи, − сказал он, изо всех сил сдерживаясь, и направился к лестнице. Только когда наверху раздался хлопок двери, Ева добавила: − Он в тебя очень влюблён. Я еле заметно кивнул, скорее от неловкости. − Вы это поняли по тому, как он со мной огрызался? − Нет, я это поняла по тому, как он занервничал, когда я сказала, что однажды тебе надоест терпеть. Он и сам догадывается и начинает паниковать, когда это озвучивают. Если не говорить вслух, можно ведь прикинуться, что этого нет вовсе. Но разве такое срабатывает? Он знает правду, он всё-всё знает. И боится. − То есть, это он так свои чувства ко мне проявляет? − Не нарочно. Он хочет сказать одно, но в силу характера выходит совсем другое. Поверь, он сам не в восторге, как у него всё это получается. − Не знаю… Мне всегда казалось, что нежность — основное проявление любви к человеку. − Тарьяй ещё долго будет злиться на тебя. За то, что к тебе испытывает. За то, что ничего не может с этим поделать. Ведь лучше притворяться холодным, чтобы в случае вашего расставания ты не понял, как сильно это его ранит. Чтобы не выглядеть слабым. Чтобы он мог уверенно сказать: «Ну и вали». И отталкивает он тоже на случай, если ему придётся оторвать тебя от себя. Хочет вдолбить в свою голову, что он независимый ни от кого и ни от чего человек. Мне стало не по себе, потому что не мог поддержать этот разговор. Я был не совсем согласен с ней, но и как правильно я тоже не знал. Неприятное чувство в груди мешало мне трезво оценить происходящее. − Хенрик, мы здесь закончили, дальше я справлюсь сама. − Попробуйте соус, − я зачерпнул немного приправы и передал ложку Еве. − Божественно, − продегустировав, поделилась она. − Я серьёзно. Безумно вкусно. − Спасибо. − Через полчаса спускайтесь к ужину. Всё же меня немного приободрили слова Евы. Отчего-то я вспомнил о заставке на телефоне Тарьяя. Вчера, когда я был занят поисками Тарьяя, не было времени задуматься об этом, и только сегодня до меня дошло. Обычно обоями на его экране служит моя фотка с фотосессии. Но на этот раз там было моё селфи, которое я присылал ему около месяца назад. Такая фотография выглядела… как-то роднее. Эта мысль помогла мне подзабить на тяжесть в груди, которая теперь стала ощутимее. Я нашёл Тарьяя в одной из спален наверху. − Ти? — наполовину приоткрыв дверь, я легонько постучался костяшками пальцев. Над дверцей шкафа торчала только его голова. Услышав меня, Тарьяй дёрнулся и потянул эту дверцу на себя. − Эй, не входи сюда. − А в чём дело? — я вошёл. − Стой, где стоишь. Хенрик! Стой! − Ладно, − оборонительно подняв ладони, я присел на край кровати. Тарьяй шумно выдохнул, будто готовился к прыжку в ледяную воду. − Блядь, обещай, что не будешь смеяться. − Что ты там надел на себя? − догадался я, и через секунду Мистер Му показался из-за дверцы. На нём был старый великоватый ему китель с нацисткой символикой на груди. Я вытаращил глаза. − Я выгляжу смешно, − обречённо развёл он руками. − О мой бог, − я упал спиной на кровать, а затем снова резко сел. − Ты такой милый. Тарьяй цокнул языком и повернулся к зеркалу. − У меня будет не такая форма, просто я должен хотя бы приблизительно понимать, как буду выглядеть, − он осмотрел себя с другого ракурса. — Я смешон. − А бабушка не будет против? Она же ещё не успела уточнить, можешь ли ты это всё примерять. Я откинулся на локти, с блаженством наблюдая за тем, как Тарьяй пытался подогнуть длинноватые ему рукава кителя. Стоя ко мне спиной, Тарьяй с подозрением посмотрел на моё отражение в зеркале. − Ты же не веришь во всю эту чепуху, типа дедушка приходит сюда каждое Рождество? Его нет уже четыре года, но все четыре года она повторяет эту сказку про духов. Он провёл по своим волосам ладонями, загребая назад непослушные вихры. − Я должен выглядеть серьёзнее и мужественнее. Может, волосы сбрить? − Не надо. Все враги сдались бы под властью твоей милости. Я не смог сдержаться и начал хихикать. − Ты обещал не смеяться. − Я не обещал. Тарьяй обернулся. − Все сдавайтесь! — я изобразил «пальцы-пистолеты». — И все такие: «Уи-и-и-и-и»! Можно потрогать твои волосики?» − Да иди ты. Я схватил принявшегося вертеться перед зеркалом Тарьяя за шлёвки на джинсах. Усевшись обратно на кровать, я расположил Мистера Му между своими разведёнными коленями и стал поглаживать его по бёдрам, забираться ладонями под пояс и резинку трусов, щипать его ягодицы. − Хенрик! — шикнул он, уворачиваясь. Задрав свитер под кителем, я оставил поцелуи на голом животе, любуясь Тарьяем снизу вверх, а затем потянул молнию на его брюках. − Мы не будем трахаться, − заявил он. − Что? А ну-ка вылезай из шкуры Мистера Му, самозванец. Мой парень такого ни в жисть не сказал. − Не смешно, − но он всё же слабо улыбнулся. − Убери руки. − Не. − Нет! − Да. − Нет-нет! − Яйа-йа! − Хенрик! — вцепившись в волосы, он пытался отстранить мою голову, но я зафиксировал ноги Тарьяя между своими бёдрами и не собирался его отпускать. − Не в дедушкином костюме же, − начал он торговаться. − А меня заводит. − О боже, ты придурок. − Представь, что я Европа. Не хочешь меня немного захватить? − Я не Гитлер, гений, а солдат Вермахта. − Может быть, нагнуть меня? Отделать? Заставить отсасывать? − Не смешно! − Зато «Дойче зольдатен, унд дэр официрен» было смешно петь? Погладив его напоследок по бокам, я ослабил хватку и приложил ухо к чужому животу. Тарьяй нерешительно поднял руки, не зная, куда их пристроить. − Сегодня утром лежал в нашей постели и увидел твой волос на подушке, − рассказал я. − Я его поднял, подержал в ладони, а потом поцеловал. Я начал сходить с ума, но мне не стыдно. Я очень сильно соскучился. Тарьяй подозрительно притих. − Мы договорились не выяснять отношений в доме моей бабушки, − ответил он напряжённо. − Разве я что-нибудь выясняю? Я просто говорю, что скучал. Он выжидающе раскачивался из стороны в сторону. И когда я понял, что ничего от него не добьюсь, то отпустил его из объятий. − Наверное, пора ужинать.

* * *

− А я скажу тебе, какие мои любимые моменты в «Стыде», − Ева лишь сделала вид, что задумалась. − Там, где ваши персонажи занимаются сексом. − Бабушка, − возмущённо выдохнул Тарьяй, но уже почти не покраснел. − Да что «бабушка»? Я разбираюсь в этом искусстве. Мне нравится смотреть на сцены секса. Его сейчас так мало, везде одна пошлятина, пародия, карикатура. Секс — это нечто красивое между двумя людьми, это дуэт, песня. А всё, что показывают сейчас — никакая не песня, отрыжка по сравнению с настоящей «музыкой». Ты понимаешь, что я имею в виду, Хенке? − Да. Вы говорите о сексе, как Юлие Андем. − А потому что я в этом разбираюсь. Вот вы с Тарьяем красиво сочетаетесь, поэтому на ваш красивый секс приятно было смотреть. Нам все говорили, что мы с Торгильсом тоже сочетались. − У него ведь было и второе имя? Адам, вы сказали. Именами вы тоже сочетались. Адам и Ева. − Да. Спасибо, Хенрик, − Ева смутилась. − Мне это тоже всегда нравилось. Кстати он ставил пьесы с прекрасным сексом. Я говорю, разумеется, не о самом процессе, а о чувственности между партнёрами на сцене. Он всегда подбирал хорошие пары. Ужин снова повторит сценарий всего дня: я соглашался с Евой, либо она со мной, а Тарьяй отвешивал в мой адрес резкие комментарии. Тот факт, что мы с Евой быстро нашли общий язык, представлялся ему чем-то оскорбительным. − Камилла в детстве была букой, не любила лишнее внимание, лишние контакты с ней. − Никогда бы не подумал, − искреннее удивился я. − Камилла — просто человек-объятие. − Кристин говорит, что её дочь слишком добра, этим окружающие будут только пользоваться. Я не согласна, душа у неё широка только для определённого круга людей. − Поддерживаю. Камилла такая только с близкими ей людьми. − То-то она виснет на тебе всё время, − вставил Тарьяй, не отрываясь от своей пасты в тарелке. — Тоже мне друзья, один вечер всего вместе провели, и всё − нашли друг друга. − Разве это плохо, что я сблизился с твоими родственниками? − Осторожнее, − почти прошипел он, − иначе я могу решить, что у нас грандиозные планы на будущее. На несколько секунд наступило неловкое молчание. − Не обижайся, милый, − обратилась ко мне бабушка Тарьяя, трепетно уложив свою ладонь поверх моей руки. − Он не хотел грубить. Он так защищается. − Было бы интересно узнать, от чего, − не вытерпел я. Тарьяй сделал вид, что не услышал. − А ещё Камилла в детстве хитрила. Маленький Ти такой доверчивый был, вот она всегда над ним и подшучивала, − Ева улыбнулась своим мыслям. − Извини, что загружаю тебя семейными историями. Я становлюсь такой занудой иногда… − Нет, мне очень интересно. Честно. Продолжайте, пожалуйста. Ева порозовела. − Сколько там крон, спрашивал малыш Ти. Сорок? Мало, говорит. Тогда держи двенадцать, ладно, уступала ему Камилла очень правдоподобно. И Тарьяй со знанием дела отвечал: «В самый раз». Он всегда принимал важный вид, будто разбирался. А на самом деле он ещё очень долго не дружил с математикой. − И сейчас тоже не дружу, − добавил Тарьяй. − Да кому нужна эта математика? − подхватил я, совершенно естественно для себя принимая сторону своего парня. − Вот, Тарьяй, ты ему грубишь, а он тебя защищает, − заметила Ева. − Сразу грудью за тебя встаёт. Тарьяй со всем призванным терпением отложил столовые приборы, устало откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. − Почему ты на его стороне? Почему вы все всегда занимаете его сторону? Потому что я − напыщенный засранец, а он выглядит ангелом? − Потому что я знакома с твоим тяжёлым характером, маленький, − спокойно объяснила Ева. − Ты очень часто бываешь несправедлив. − Ну и что? Ты знаешь Хенрика один день, но готова защищать его только потому, что я уже не тот ласковый мальчик, как в детстве? А вдруг он не такой хороший, каким кажется? Вдруг он делает мне больно? Вдруг он обижает меня? Тебе всё равно? − Ты бы предпочёл, чтобы я поддерживала твою грубость? От этого никому нет пользы. Я вижу, что ты просто мучаешь себя. Тарьяй растерянно моргнул, и между ним с Евой состоялся какой-то зрительный диалог. Я кашлянул, привлекая к себе внимание, и всё же решился озвучить то, что хотел: − Я обидел тебя? − Нет, − Тарьяй быстро вытер губы салфеткой. — Спасибо, я наелся. Он поднялся из-за стола. − Я помогу тебе прибраться тут, когда закончите, − бросил он и пошёл к лестнице. Дверь наверху хлопнула. − Ева, я могу кое о чём попросить? − Всё что захочешь, дорогой. − Не дразните его больше. Ему не нравится, когда все против него. Он чувствует себя неуверенно и одиноко. Спасибо, что защищаете меня, но лучше не надо. Я переживу его фырканья, а вот он свой проигрыш — нет. Она вглядывалась в меня долго, изучающе. Затем кивнула и светло улыбнулась мне. − Я по глупости предположила, что ты только в его присутствии потакаешь всему. Сейчас, зная, что я поддержу, ты мог бы высказать всё, что наболело. Но нет. Ты понимаешь, что ему не понравится это обсуждение и не принимаешь в нём участия. У тебя огромное сердце, милый. Спустя пару минут Ева подала домашний лимонный пирог. Выглядел он необыкновенно, даже лучше, чем готовил Лари-шеф в нашем ресторане, но мне больше кусок в горло не лез. − Знаешь, я думаю, он хочет сказать тебе совсем не то, что у него выходит. Внутри него сидит это желание и бьётся наружу, а никак у него не получается. Ты очень хороший парень и ведёшь себя достойно. Было бы неблагодарно с моей стороны тебя поучать. Но всё же: можешь ли ты постараться услышать его? Я знаю, это нелегко и потребуется много терпения, но ты можешь хотя бы попытаться? Я кивнул. − Я постараюсь. − Спасибо, − Ева дотронулась до моего плеча. Её тепло успокаивало. − Думаю, он справится и обязательно тебе скажет. − Да. Наверное, − без уверенности ответил я и невольно оглянулся по сторонам, словно искал что-то, словно мне чего-то не хватало. − Спасибо, я тоже наелся. Помочь вам? − Не нужно, милый, Тарьяй уже пообещал мне помочь тут. К тому же, вы всё-таки мои гости, − Ева стыдливо прикрыла глаза рукой. − Да уж, вовремя я. После того, как вы целый день проторчали со мной на кухне… − Ничего страшного. Рад был поучаствовать. − Наверху есть ещё одна спальня, если наш мальчик воспротивится и вам понадобятся разные. − Конечно нам понадобятся разные, − я немного смутился, но был слишком расстроен, чтобы всерьёз забеспокоиться из-за подтекста. − Ещё не вечер. Думаю, темнота вас примирит. Она всегда примиряет людей. В темноте мы можем слушать, а значит, и слышать. И иногда если ты чего-то не видишь или не слышишь, ещё не значит, что этого нет. Ладно? − Вы правы, − я не совсем понял, но прозвучало слишком мудро, чтобы не быть правдой.

* * *

В спальне наверху я разобрал кое-какие вещи из своего рюкзака. Затем мне стало немного неуютно в одиночестве малознакомого дома, и я решил всё же помочь Еве с посудой. Стоило подойти к двери, как я услышал, что Тарьяй покинул свою спальню. Минуту спустя я вышел следом. Ещё на лестнице до меня донёсся разговор из кухни. − Если ты хочешь сказать что-то сейчас, скажи это сейчас. У тебя может больше не появиться такой возможности. − С чего ты взяла, что мне хочется тебе что-то сказать? — ответил Тарьяй. − И вообще, эти постоянные угрозы о твоей скорой смерти ужасно грубые. − Но все мы рано или поздно уходим. Если вдруг завтра я уйду насовсем, ты не успеешь сказать мне то, что хотел. − А если я завтра уйду? − Не говори так. − Ты тоже так не говори! − На самом деле, малыш, я имела в виду не себя. Не мне ты хочешь кое-что сказать. Я стоял на лестнице и почти не дышал. Мне не следовало подслушивать, но ноги будто приросли к ступеньке. − Я ничего не собираюсь ему говорить. Я не умею доносить правильных слов. − Малыш, послушай меня. Он никогда не разглядит в твоей грубости то, что ты к нему на самом деле чувствуешь. Понимаешь? Это вообще очень сложно кому-либо сделать. Если бы у нас были такие машины-переводчики, которые вычленяют из слов нужный смысл, разговаривать нам стало бы куда легче. Поэтому если ты ждёшь, что он сам что-то заметит, что в один прекрасный день на него снизойдёт озарение, то я тебя разочарую. Он не заметит. Никто не способен заметить. Я уже приготовился услышать сотни возражений. Но к моему удивлению Тарьяй долго молчал. Было слышно только стук посуды. − Я знаю, − еле расслышал я Тарьяя. − Ты так себя ведёшь, когда тебе страшно. Но он никогда не поймёт, если ты будешь продолжать в том же духе, он никогда не сможет забраться тебе в голову. − Хватит. Давай не будем об этом. Я ощутил сильное, граничащее с физической потребностью желание его защитить. − Зачем ты только делаешь из этого такую драму? — Тарьяй предсказуемо начал защищаться. — Ты как взрослый человек, с багажом знаний и опыта, должна успокаивать меня, сказать, чтобы я меньше парился. Убедить, какой я молодой, а все мои проблемы − временные, надуманные, преувеличенные. И что у меня ещё столько всего впереди и не стоит мне зацикливаться на одном человеке… Что он — всего лишь один из многих, что у меня будут другие, и что там ещё говорят обычно? − Я никогда ничего подобного не скажу! — прикрикнула Ева. — Никакие не преувеличенные проблемы! В восемнадцать тоже можно испытывать настоящие чувства. Порой даже сильнее, чем в каком-либо другом возрасте. Я твоего дедушку встретила в семнадцать и навсегда полюбила его. Тарьяй промолчал. − Я очень хорошо понимаю тебя, родной. Я тоже не очень ласковый человек, ты знаешь, о чём я. Ты, я, твоя мать − мы чёрствые, немного жадные на нежность. Думаю, он это тоже знает и принимает это в тебе. Просто ты сейчас в чём-то сомневаешься и только больше усугубляешь ситуацию. − Я не ласков, − тон Тарьяя стал обиженным и резким, − не нежен, не внимателен. Я льдинка. На том и сойдёмся. − Маленький, прости, что завела этот разговор. Всё это неважно, если вам обоим хорошо, если вам комфортно. Нет никаких правил, как вам нужно друг друга любить. Просто не жди, что он заметит что-то особенное в грубости и чёрствости. − Я знаю! Я знаю, какой я. Я пытаюсь вести себя естественно, но всегда выходит грубо. Поэтому я очень злюсь. Злюсь, что не могу ничего с собой сделать. Злюсь на то, что он всё равно всегда принимает меня, всегда на моей стороне. Он же добрый, и я ещё больше злюсь, ведь я не заслужил такую доброту. Обычно я выхожу сухим из воды, даже когда виноват, потому что он слишком дорожит всем, что между нами, ему просто не хочется грубить мне в ответ. Он не умеет грубить, он хороший, по-настоящему хороший, и искренний. А ещё когда я хочу избавиться от чувства вины, перекинуть вину на него, я припоминаю все его косяки, всё, в чём он когда-то просчитался. Я так его наказываю. Это, по-твоему, нормально? Это мысли и поступки достойного человека? Я всё время спрашиваю себя, а за что ты его наказываешь? Это нечестно просто, я должен однажды получить по заслугам, чтобы усвоить урок. Но он же никогда не сделает ничего такого, чтобы проучить меня, не сделает ничего назло, в нём нет этого зла, совсем нет. Хенрик, он же как щенок: его обидишь, сорвёшься на него, а он всё равно тебя любит и идёт к тебе, а тебе потом просто хочется сдохнуть из-за чувства вины, за то, что нагрубил, просто так, без причины, просто потому, что ты конченный говнюк! Он не заслуживает такого говнюка. И я понимаю это, пытаюсь исправиться, и злюсь всегда, если не выходит, так сильно злюсь. Мне просто страшно иногда… Что всё развалится. В этом буду виноват только я. И у меня просто паника. В его голосе пробивались слёзы: которым он не в силах дать волю, которые от отчаяния, не находя другого места, заполняли этот голос. Мне так сильно хотелось его защитить. Моё сердце кричало и болело. Я прижал руки к груди, словно это могло его спасти, не дать ему рассыпаться на части. Но оно будто рвалось из меня, желая быть ближе к тому, кому действительно принадлежало.

* * *

Температура на улице опустилась ниже, снова пошёл снег. В доме стало ещё прохладнее. Ветку дерева за моим окном колыхало ветром, она маячила перед стеклом, будто скрюченная уродливая рука из фильмов ужасов пыталась пробраться в комнату. По всему дому раздавались какие-то странные звуки: гудения, шорохи, шаги, стуки. Казалось, будто их издают сами стены. Ветер дул с севера, разбивался об окно, заставляя деревянную раму поскрипывать. Я глубже зарывался в одеяло, натягивал его до самых ушей, оставляя лишь щелку для носа. Воздух помещения уже почти обжигал горло холодом. Подозрительный шум в доме повторялся вновь и вновь, точно по стенам и крыше кто-то передвигался. Один резкий стук заставил меня дёрнуться и выглянуть в окно. Я ещё долго ворочался в кровати. Тяжёлое чувство в груди, достигшее громадных размеров и сил, уговаривало меня просто броситься из этой неуютной одинокой комнаты. Оно ноюще тянуло, как за больную ниточку. Вдруг прямо за моей дверью послышался шорох. Притихнув, я вытащил голову из-под одеяла. Дверь открылась и в спальню кто-то прошмыгнул. Тарьяй прошёлся на носочках, залез в постель и уютно устроился у меня под боком. Моих ног коснулись его ледяные ступни. − Ты слышал? — напряжённо спросил он спустя минуту. Тяжело вздохнув, я сразу же сдался. − Прости. Я не собирался вас подслушивать. Тарьяй перестал дышать на миг. − Я про эти странные стуки по всему дому. Но спасибо, что сознался. − Я случайно. Я не всё подслушал. − Ясно. Ничего не хочешь сказать? Рука опустилась на его талию, а пальцы погладили кусочек кожи под слегка задравшейся кофтой. − Я тебя люблю, − сказал я. Тарьяй уложил голову на моё плечо, и я зарылся носом в его волосы. − Ну и про щенка, если честно, как-то странно прозвучало. Тарьяй в ответ ущипнул меня. Какое-то время мы грели друг друга под одеялом и прислушивались к вою метели на улице. − Я сделал что-то, что заставило тебя сомневаться в моём интересе в наших отношениях? Тарьяй молчал, но дыхание его стало тише. − Нет, − наконец заговорил он. — Перестань постоянно взваливать всю вину на себя. Я оставил на его лбу долгий поцелуй. − Мне тоже иногда страшно… − Тебе-то нечего бояться, Хенрик, − выпалил он так, точно опровергал самую банальную на свете глупость. — Давай не будем больше это обсуждать. − Нет, немного поговорим. Скажи уже, чего ты испугался? Тарьяй провёл пальцем по моей груди, вырисовывая какие-то хреномудрости. − Не знаю. Наверное, я просто не могу это проконтролировать, вот и паникую. То, к чему я привязан, я держу под контролем. Работа, какое-то другое приятное общение или ещё что-то. А здесь так не получается. − Ох, ёбаные глаза… Это не нужно контролировать! Вот настолько ты боишься отдаться мне? − Я не знаю, как люди просто берут и забивают хрен. Если я пущу всё на самотёк, то… − То отдашься больше, чем надо, а это будет ничем иным, как слабость. У меня хватило духу не начать спорить. Конечно же, у тебя ничего не получается, Тарьяй. Ты никогда не сможешь это проконтролировать, всунуть выбивающийся из выстроенной системы пункт в свой распорядок. Тебе остаётся лишь злиться, когда ничего не выходит, обижаться на себя, за то, что не можешь запретить чувствовать, отдаваться, растворяться в этом полностью. Обычно люди просто наслаждаются этим, живут, дышат, чувствуют… Любят. Можешь сколько угодно злиться на меня, за то, что я не подхожу под рамки твоих планов, что из-за меня постоянные революции в чётко-запрограммированной системе. Как будто я тоже был запланированной частью, как будто меня вообще можно было запланировать, будто меня ты тоже сам спрогнозировал, а затем втиснул в этот свой план, а сейчас у тебя почему-то что-то не выходит, не вписывается, не получается, и ты злишься-злишься и злишься, пытаешься понять, отчего не выходит-то. И не выйдет. Всё было не так, с самого начала. Это я тебя выбрал. Я тебя первым нашёл и я тебя выбрал. И это никогда не изменится, ты не изменишь, я не изменю. Перестань контролировать то, что не умеешь, что в принципе не поддаётся никакому контролю. Оно в нём не нуждается. Оно не может вместе существовать, это как два разных мира, две разнопорярности, как наука рядом с болтологией. − Спасибо, за то, что ты здесь, − тихо выдохнул он мне в шею. Я знал, что мне нужно быть здесь. Я хотел быть здесь. И как бы ты это проконтролировал? − Нам нужно было поговорить. − Всё-таки поговорить?.. А я-то думал, ты здесь, потому что любишь меня, − вставил он, и я почувствовал кожей, как его губы растянулись в улыбке. − Любовь − это когда давно не ебался, потому что вам надо сначала всё выяснить и уладить друг с другом. Тарьяй тихо засмеялся. − Это же твоё правило − не превращать секс в способ примирения. Он, сжимая пальцы, приятно поскрёб ногтями мою спину. Меня возбуждало его дыхание на моём лице, его ледяные лодыжки, касающиеся моих ног. Соблазняла тоска по нему, которую наконец-то заглушили, и теперь её место требовалось заполнить чем-то другим. Тарьяй, тоже ощущая некий дискомфорт от моей близости, поёрзал и наткнулся на выпуклость в паху. Потянувшись ко мне, он накрыл мои губы своими, дождался, когда я разомкну их, всунул внутрь свой мягкий и вкусный язык. Тарьяй принялся гладить им, ласкать мой рот. Он лизал его, щекотал, ловил мой язык губами, с упоением его посасывал, немного прикусывал и глухо стонал. Я притягивал его ближе к себе, поддерживая за ягодицы. Оторвавшись, Тарьяй посмотрел мне в лицо, хотя вряд ли мог что-то разглядеть в темноте. Он скользнул по моей груди, поддел резинки домашних штанов и трусов и потянул их вниз. Помогая ему избавить меня от одежды, я приподнял бёдра. Тарьяй стал целовать и прикусывать кожу на моём животе, согревая меня дыханием. По дому опять пронеслись подозрительные стуки. Тарьяй замер, поднял голову на секунду, а затем забил и снова принялся целовать мой живот и наполовину вставший член. Однажды я попросил его не превращать секс в способ примирения. Но в итоге я понял, что это всё равно никак не относилось к нам. Для Тарьяя секс не нёс в себе никакого выражения любви. Ему просто не хватало этого. С его темпераментом и сексуальной активностью неделя или две без секса — это вечность. И даже если он своим поведением что-то пытается мне сказать всё это время, против близости он не в силах устоять, хоть она и не входила в эти его вечные планы. − Иди сюда, − позвал я, слегка потянув Тарьяя за волосы. − Нет, − Тарьяй надавил мне на грудь. — Расслабься. Я хочу сам. Мой член обхватила влажность и жар его нежного рта. Глухо простонав, Тарьяй развернул удобнее голову, принимая член наполовину. Он двигался не быстро, но ритмично, гладкие влажные губы проходились по всему стволу, а головка то и дело ударялась в стенку его горла. Тарьяй явно растягивал процесс, уделяя больше времени кончику члена. Он надавил на внутреннюю сторону бёдер, призывая меня раздвинуть ноги шире. − Я тут подумал, − прервал я, тяжело сглатывая. Тарьяй выпустил член изо рта и поднял голову. − Как не вовремя, − съязвил он. Я хихикнул. Оттянув кожицу, прикрывающую головку, он ещё раз лизнул член. — Ну? − Можно кое о чём спрошу? Давно хотел. Почему когда тебе хочется секса, ты предпочитаешь… эм… как это сказать? Отдавать, а не брать… Воздух из его груди вырвался рывками от недовольства. − Мне хочется не совсем секса, − сказал он уже спокойно. − Мне не хватает близости. Я хочу получить эту близость, а не просто спустить. Я могу передёрнуть и сам, а мне хочется не этого. Я хочу тебя. − Ясно, я понял, − я, наверняка с какой-то глуповатой улыбкой, откинул голову обратно на подушку. − Мне нужны тепло, запах, прикосновения, поцелуи. − Ты удивительный. Тярьяй поднял настороженный взгляд — по крайней мере, в темноте я разглядел нечто подобное. После комплимента ему было немного странно продолжить отсасывать. Я знал, что он ответит нечто подобное про близость. Но он всё равно смог меня удивить.

* * *

Проснувшись утром, я не застал рядом с собой Тарьяя. За окном было пасмурно, снова шёл снег. Белизна вокруг слепила глаза. Опустив руку на подушку рядом, я провёл ладонью по месту на постели, которое ночью занимал Тарьяй. Разумеется, он уже тысячу раз пожалел о том, что сказал вчера, в темноте, когда я не мог видеть его лица. Это ведь так стыдно для него — признавать слабость. Встав с кровати, я порылся в своём рюкзаке, отыскал зарядное устройство и подключил разряжающийся телефон к розетке. Полоска на значке батареи не сдвинулась с места. Я несколько раз поправил вилку в розетке, а затем клацнул выключателем на стене. Электричества не было. Все утренние дела пришлось проводить в полутёмном помещении ванной. После я решил отправиться вниз. Тарьяй стоял на лестнице и как вор заглядывал через перила. Я подошёл сзади, но унял свой порыв обнять его со спины. Мне можно так делать? Ужасное чувство — задавать себе подобный вопрос. Ещё хуже, что я действительно не знал, могу ли я. Услышав шаги, Тарьяй обернулся. Он находился на одну ступеньку ниже, поэтому посмотрел на меня снизу вверх. − Ты только не смейся сразу, но я сейчас расскажу тебе кое-что странное, − глаза Тарьяя напряжённо забегали. − Ты ведь тоже слышал всю ночь странный шум? Я кивнул, не сводя с него сосредоточенного взгляда. − Я проснулся и спустился вниз. Бабушки уже не было дома. Она оставила на кухне записку, что вернётся к вечеру. И ушла она слишком рано, потому что ей приносят газету утром, в половине девятого. Когда я выглянул, газета всё ещё лежала в ящике. Если бы бабушка ушла после восьми тридцати, она бы забрала газету в дом. − Я будто сейчас в каком-то детективе прямо, − с улыбкой ответил я, рассматривая его возбуждённое лицо. − Хенрик! − Может, почтальон просто опоздал? Ну, снегопад ведь, он не успел добраться в срок. Тарьяй открыл рот, а затем тряхнул головой. − Дело не только в этом. Почему она не сказала вчера, что уйдёт? И ещё бабушка написала записку. Записку! Она никогда так не делала. И ведь могла позвонить мне. − Ты же не взял сюда свой телефон. Тарьяй снова тряхнул головой и заговорил тише: − Просто это всё как-то не очень похоже на правду. Нелогично, не сходится. А ещё эти стуки всю ночь. Утром я попытался выяснить, что это за шум. Мне показалось, что из котельной исходит какой-то звук. Но я туда не входил, − Тарьяй оглянулся вокруг, будто нас мог кто-то подслушивать. — Странно это всё. Я задумался. Достал телефон. − Какой у неё номер? Тарьяй опустил руку поверх моей, накрывая ладонью экран. − Я уже пробовал набирать с твоего. Не могу дозвониться. Может, я неправильно запомнил номер. − Или, возможно, здесь есть глушилка. Такую штуку, на самом деле, легко купить в инете. Около пятидесяти баксов всего… − Какая ещё, на хрен, глушилка? Моя бабушка купила бы домой глушилку, чтобы мы не смогли дозвониться? − Ты веришь, что в котельной происходит что-то странное, а в глушилку нет? − Хенрик, хватит смеяться, я серьёзно! Отчётливое «бух» заставило нас с Тарьяем дёрнуться. − Вот! Ты слышал? − Это наверху. Мы медленно двинулись вдоль стены, поднимаясь по лестнице. Проверили первую комнату на втором этаже и ничего не обнаружили. Последней была спальня Тарьяя. Мы оглядели её, сначала осторожно, а затем уже смелее заглянули в каждый угол. Ночью у меня возникло ощущение, что что-то сидит в самих стенах и настойчиво стучит время от времени. Электричества в доме всё ещё не было — лампочки на люстре так и не загорелись, когда я поклацал выключателем. Внизу послышались какие-то звуки. Мы замерли, посмотрев друг на друга. − Хенрик, мне это не нравится. И бабушка всегда остаётся на Рождество дома. Потому что верит, будто дедушка приходит к ней. Тарьяй осёкся и ошеломлённо взглянул на меня. − А эти стуки случайно не?.. − Так, послушай, − я сел на край кровати и принялся здраво рассуждать. − Ева уехала за ёлкой, как и планировала вчера. Мы не можем до неё дозвониться, потому что Рождество, сеть перегружена, или ещё что-то. А эти стуки… Не знаю, возможно просто дом старый вот и стонет от ветра. А с электричеством перебои из-за снегопада. Если хочешь, я сейчас поищу номер диспетчера и узнаю, когда починят, − я разблокировал экран телефона. — Только моя труба скоро разрядится. − Сэкономь зарядку, − велел Тарьяй. − На случай, если нам придётся позвонить в полицию. − Мы позвоним в полицию и заявим на призрак дедушки? — я по-дурацки хихикнул, но судя по лицу Тарьяя, он говорил серьёзно. − Ты же не веришь в это. − Хенрик! Бабушка ушла из дома! − А что такого? − Она верит, что дедушка приходит на Рождество, верит в духов, в атмосферу, которую нужно создать для умерших близких. Она не могла уйти просто так в этот день! Она никогда не приезжает к нам на Рождество, говорит, что не может, дедуля будет у неё. Сколько бы мы не звали её, она не приезжала, она верила, что её место − дома. − Может, она не это имела в виду, не призрак дедушки. Вы никогда не спрашивали её, что она подразумевает под этим «встречать Рождество вместе»? Не на кладбище ведь она ушла… Тарьяй вытаращил глаза, а затем начал рассеянно расхаживать по комнате. − Нет, никто у неё не спрашивал. У бабули всегда была богатая фантазия. Верила во всяких рождественских духов, или не верила… − Тарьяй резко обернулся и посмотрел на меня с шоком. — А что, если дедушка был дома уже когда мы с тобой ночью… Или когда ты лапал меня в его костюме… − Да это бред! − Боже… Только не это! − он прикрыл лицо ладонями. − Тарьяй, это полная чухня. − Не чухня! Ты бы вот хотел вернуться домой и увидеть, как твой внук со своим парнем?.. — он осёкся и посмотрел на меня с ожиданием, будто это легко — представить подобную бытовую ситуацию, типа прихожу я с того света, а дома гейские непотребства… − Ты же не веришь в это, − опять возмутился я и, поймав его за руку, развернул к себе. — Слушай, давай просто спустимся в котельную, проверим всё, разберёмся с источником шума, убедимся, что это какая-то фигня, не относящаяся к паранормальному, и уже успокоимся?

* * *

Дом, который ещё вчера казался милым и живым, теперь был словно погружён в вакуум. Даже в окна — мёртвые глазницы — будто стало проникать меньше света. Гудение из котельной тонуло в оглушительном стуке моего сердца. Казалось, я даже слышал, как заполошно частит в груди Тарьяя. Я чувствовал, он боялся, но он всё равно шёл немного впереди меня. Даже запах возле злосчастной двери в котельную показался каким-то страшным. Тарьяй потянулся к ручке и замер. Теперь за дверью не слышалось ни звука. Прикоснувшись к запястью Тарьяя, я медленно опустил свои пальцы на дверную ручку и нажал. Дверь открылась. Комнату освещали два светодиодных фонаря, стоящих на полу. Один из них мигал, другой работал без перебоев. Судя по реакции Тарьяя, раньше их здесь не было. Котёл издавал странный шум, но не успел я ничего больше рассмотреть, как моё внимание привлекло чьё-то присутствие в комнате − плавно приближающееся к нам нечто серое, туманное, бесформенное. Оно шевелилось и надвигалось прямо на нас. Это была не галлюцинация, Тарьяй видел это тоже. Мои ноги подкосило. Ужас окатил меня, как ледяная вода. Серый призрак надвигался ближе, но в полуметре от нас неожиданно растаял. Тарьяй первым пришёл в себя. Он резко дёрнул мой рукав, толкнул меня к выходу и с грохотом запечатал за нами дверь.

* * *

Мы скрылись в спальне наверху. Тарьяй метался по комнате, собирая наши вещи, бездумно заталкивая их в одну сумку. Я же просто пялился в одну точку. Потом Тарьяй бросил это всё и схватил мой телефон. − Мы просто уедем, − рассеянно говорил он, набирая что-то в сообщениях, − я вызвал нам такси. Мы не будем привлекать лишнего внимания, просто сейчас сядем в машину и уедем отсюда. Когда первый шок отпустил меня, я подошёл к Тарьяю, взял его за плечи. − Подожди, успокойся. − Что это за хрень, Хенрик? Что это за хрень такая там? — он тыкал пальцем в сторону двери. − Успокойся, всё в порядке. Мы не пострадали. − Давай лучше выйдем на улицу, нам нельзя здесь оставаться. − Тарьяй, успокойся. Послушай меня. Пожалуйста. Посмотри на меня, − когда его мечущийся взгляд остановился на моём лице, я продолжил: − Мы не знаем, через сколько времени до нас доберётся машина, сегодня сочельник, да ещё и ужасный снегопад. И мы ведь замёрзнем на улице. Если ты хочешь уехать, мы уедем, но не потому, что испугались какой-то фантазии. − Фантазии? — ошарашенно выпалили он. − Хенрик, ты ведь тоже видел! Огромное хреново облако проплыло прямо перед нами, оно собиралось убить нас! Мурашки снова пробежали по моей спине. − Я видел не такое уж огромное облако, оно было средних размеров, больше похоже на дым, туман… − Неважно, − не слушал Тарьяй, стискивая мои предплечья. − Оно было, у двоих не может возникнуть одинаковых галлюцинаций. Мы сейчас уедем с тобой, и всё будет хорошо. Меня уже куда больше волновало не хрень в котельной, а нездоровое состояние Тарьяя. − Подожди. − Лучше потерпеть метель и холод, чем сидеть тут. − Тарьяй! Он взвалил сумку на плечо. − Всё, уходим! − Стой. Я никуда сейчас не поеду. − Хенрик, нет, ты здесь не останешься! — его страх был сильнее, чем в момент, когда мы оба увидели какую-то чертовщину внизу. − Если это что-то паранормальное, то и твоей бабушке нельзя здесь оставаться. − Господи, − Тарьяй вцепился себе в волосы. Сумка с грохотом выпала из его рук. − Я ни о чём не могу думать. − Слушай. Вот что мы сделаем. Я сейчас спущусь туда… − Ни за что! − Дай мне договорить. Я спущусь сейчас туда со своим фонарём на телефоне. И просто посмотрю… − Нет, я никуда тебя не пущу. − Тарьяй. Он сжал мои запястья в своих кулаках так, будто надел на них наручники. − Хенрик, ты понимаешь, что там опасно?! − Успокойся, − я высвободил одну руку и погладил его по щеке. — Успокойся, пожалуйста. Дыши глубоко. Посмотри на меня. Собрав всю волю, Тарьяй подчинился. Я продолжил с расстановкой, контролируя свой голос: − Этому всему должно быть логичное объяснение, понимаешь? Каким бы реальным оно ни казалось, этому всему есть объяснение. Ты слышишь меня? − Да. − Я разберусь с этим. Тарьяй вцепился в мои плечи с такой силой, что мне показалось, его пальцы проткнули их насквозь. Бросившись мне на шею, он вжался всем телом в моё, обхватил его крепко руками, почти сливаясь со мной в одно целое. Так отчаянно, точно задохнулся бы, если бы я отдалился на крошечный шаг. − Ты не пойдёшь туда! Нет, никогда! Я тебя не отпущу. Ты не понимаешь! Если ты умрёшь, я тоже умру. Слышишь? Я сразу же умру, как только узнаю, что тебя больше нет. Просто исчезну, следом за тобой, будто меня и не было... − Тише, − я принял тщетную попытку отлепить Тарьяя от себя, чтобы заглянуть ему в лицо. − Я не умру. − Нет, пожалуйста, не уходи, я не смогу без тебя. Даже если мы когда-нибудь расстанемся, я должен просто знать, что ты где-то есть, что у тебя всё хорошо. Но если тебя не будет, вообще нигде и никогда больше, я не смогу существовать, моё сердце остановится, я чувствую это. Я чувствую, оно перестанет биться в ту же секунду, когда тебя не станет. − Я никогда не оставлю тебя. Я никогда не посмею умереть без твоего на то разрешения. Тарьяй вздрагивал в моих объятиях и не отпускал. Инстинкт защитить его достиг какой-то критичной точки — меня бы разорвало на миллион кусков, если бы кто-то воспрепятствовал мне. Наконец Тарьяй притих, отклонил голову и посмотрел мне в глаза. − Правда? − Обещаю. Какое-то время он что-то выискивал на моём лице. − Мы пойдем вместе, − заявил он. − Спустимся туда вместе и умрём вместе. − Мы не умрём, − повторил я. − Мы просто посмотрим, что там. Посмотрим и всё. − А если это всё-таки… дедушка?.. — Тарьяй вжал голову в плечи, изумившись от того, что всё происходило сейчас на самом деле. − Тогда он ничего тебе плохого не сделает. И мне тоже. Это же твой дедушка, − я погладил его напряжённую спину, и тогда Тарьяй храбро выпрямился. − Ты прав. Да. Идём. И мы пошли.

* * *

Странные звуки прекратились. Они и до этого не были непрерывающимися: скорее, перекатывались по всему дому время от времени. Сейчас же совсем стало тихо, будто весь шум кто-то выключил. К двери мы добрались на цыпочках, снова столкнувшись с испытанием её открывать. По лицу Тарьяя было видно, он жалел, что захлопнул её. Мы открыли дверь и уставились вверх − туда, откуда до этого показался серый призрак. Но никакие призраки больше нас не атаковали. Светодиодные фонари больше не горели. И теперь мы не сомневались — это чьих-то рук дело, здесь кто-то присутствовал. Прождав по ощущениям целую вечность, я посмотрел на Тарьяя, а затем отпустил его руку, собираясь спуститься вниз в котельную. Тарьяй меня остановил. Его побелевшее лицо было похоже на посмертную маску — совершенно не похоже на лицо живого человека. Он коротко кивнул мне, показывая, что ему нужно время собраться. Я сглотнул ком в пересохшем горле. − Дедушка, − произнёс Тарьяй. Звуки в словах прыгали от волнения. — Ты здесь? Клянусь богом, я почувствовал, как по ногам пробежал сквозняк. Затем снова ощутил какое-то дуновение, похожее на чьё-то дыхание. Голос раздался будто из-под земли: − Я здесь. Моя челюсть познакомилась с полом. По спине пополз пот, а внутри черепной коробки осталась только пустота. Страх полностью лишил меня возможности двигаться. Какое-то время мы с Тарьяем таращились в глубину комнаты, цепляясь взглядом за что угодно, только бы не смотреть туда, откуда предположительно говорил призрак. Тарьяй открывал и закрывал рот, пытаясь подобрать какой-то правильный вопрос. − Как… там?.. — произнёс он, дрожа всем телом, голосом. − Ничего, − ответили нам словно из трубы. — Скучно только. В следующий момент произошло сразу несколько вещей. Все лампы на потолке разом зажглись, обезоруживающий свет ослепил нас. Мы оба дёрнулись, ринулись к выходу, но столкнулись с Тарьяем в проёме двери. Со стороны котла кто-то выругался, но я не расслышал ничего, потому что у меня перед глазами рассыпались искры: косяк двери впечатался мне прямо в нос, а что-то тёплое и густое полилось на мои губы и подбородок.

* * *

Никогда ещё не слышал, чтобы Тарьяй так смачно матерился. Он не был «блюстителем чистоты языка» и часто мог отвесить хлёстких ругательств. Но чтобы ТАКОЕ. Тарьяй так орал на Тома, человека втрое старше себя, что становилось неловко. Этот Том и оказался нашим загадочным полтергейстом. Свой спектакль он свернул, как только мне пришибло нос дверью. − Парни, вы на меня сильно обиделись? Это было слишком, да? — искренне удивлялся он. − Представьте себе! — строго припечатал Тарьяй, нервно расхаживая по комнате. − Мы до усрачки перепугались! Том стыдливо пожал плечами. − Ева отдала мне ключи, чтобы я починил её котёл. Она должна была вас предупредить, что с ним неполадки. − При чём тут вообще этот сраный котёл? − Из-за него по дому раздавались всякие стуки. Она вам говорила ведь, что с ним что-то не так, что в доме холодно? − Хрень полная! − Тарьяй, Ева и правда это говорила, − сказал я. − Котёл не может издавать такие страшные звуки, − спорил Тарьяй. − Ещё как может, − заверил Том, улыбаясь. Чтобы не сорваться, разъярённый Мистер Му отвлёкся от спора и на меня посмотрел уже со всей нежностью. Он достал небольшое полотенце и помог мне вытереть влагу, стекающую с пакета замороженной фасоли, который я приложил к носу. − Мы видели привидение! – не вытерпев, снова начал он обвинять Тома. − Я сейчас всё объясню, − того до сих пор забавляла ситуация, отчего Тарьяй ещё больше закипал. − Это обычная физика. Вы видели инфразвук. Во всём виноват ваш неисправный вентилятор, кондиционирующий воздух. Я просто уже видел такое, вот и догадался. Но вентилятор я починить не могу, так что выключил, сейчас работает другая вентиляция... − И что с того? — рявкнул Тарьяй. Том выставил ладони перед собой, как делают обычно преподаватели, пытаясь объяснить, что называется, «на пальцах». − Частота звуковых волн, издаваемых этим вентилятором, совпадает с частотой движения глазного яблока человека. То есть, вентилятор создавал адский шум на низких частотах, недоступных человеческому уху. Именно этот шум вы и видели. − Серое облако? — сказал я в свой пострадавший нос. Тарьяй посмотрел на меня с тревогой и бережно погладил моё плечо. − Да. «Резонанс» принимает такие формы: серые облака, туман. Это всё никак не связано с паранормальным. − Именно наш вентилятор и именно с такой хренью? Как это вообще возможно? − Так бывает. − Допустим, − Тарьяй сжал свою переносицу, стараясь успокоить клокочущую злость. – Хрен с этой вентиляцией и котлом. Но на хрена было говорить за дедушку? − Ну простите, ребята, не смог сдержаться. Просто было так забавно за вами наблюдать. Если честно, не думал, что вы купитесь на «зловещий голос из трубы». Тарьяй еле сдержался и чтобы в очередной раз не перейти на мат, вылетел из кухни. В глубине соседней комнаты раздавались его ругательства. Через минуту он появился снова, подав мне таблетку и стакан воды. − Малыш, выпей обезболивающее, − сказал он, и я чуть не рухнул со стула. Тарьяй быстро перевёл тему и снова переключился на Тома. Тот как раз по-хозяйски наливал кипяток в три чашки. Он хотел замять неловкое знакомство чаем. − Так. А теперь объясните, как вы пролезли в дом? − Я ведь уже сказал, твоя бабушка отдала запасные ключи, − Том достал из кармана связку. − Просила, чтобы я посмотрел её котёл. И ещё она просила не будить вас, сказала, вы не проснётесь так рано. − А как вы провернули эту фигню со светом? − Вот тут уже не моя работа. Мне не повезло, электричество включили не вовремя. Если бы не загорелся свет, кто-то из вас спустился бы по ступенькам, и тогда я... − Том поймал предупреждающий взгляд Тарьяя, переполненный яростью. — Впрочем неважно, приберегу эту шутку для кого-нибудь другого. Не для вас, нет, клянусь. − С чего бы это бабушка давала вам запасные ключи? − Ты меня, наверное, не помнишь. А вот я тебя помню ещё маленьким. Раньше мы с женой были соседями Евы и Торгильса, потом переехали поближе к городу, но остались друзьями. В общем, я уже всё понял, ребята, не очень весело вышло. Извиняюсь за свой несмешной юмор. Вы должны простить меня, сегодня ведь сочельник, нельзя ругаться в канун праздника. Некоторое время мы молчали, пытаясь привести мысли в порядок. Тарьяй не отходил от меня ни на шаг, поглаживал по руке. − А сама бабушка где? — наконец-то спросил Тарьяй. − Этого я не знаю, − слишком быстро ответил Том.

* * *

Пока Том собирал свои инструменты и светодиодные фонари в сумку, надевал обувь и куртку в коридоре, Тарьяй суетился над моим покалеченным носом. Он вывалил всё содержимое домашней аптечки на стол и один хрен знает, что искал. Я смотрел на него и впитывал в себя всю бескрайнюю нежность, которой он меня осыпал. Он переживал так, будто со мной стряслось что-то страшное. Тарьяй протянул пальцы к моей переносице, осторожно взглянул на меня, спрашивая разрешение дотронуться. − Не болит? − Уже почти всё прошло. − Перелома точно нет. Ушиб, я такие на тренировках получал. Тоже кровищи бывает много. Но не страшно. Я привлёк Мистера Му ближе и чмокнул его в губы. − Заживёт. Ещё немного погладь, и точно всё пройдёт. Тарьяй улыбнулся, ласково провёл пальцем по моей брови, а затем по волосам. Услышав шаги Тома, он снова нахмурился. − Ладно, парни, ещё раз простите за всё. И счастливого Рождества. Хенрик, поправляйся. − Угу, − буркнул Тарьяй, весь насупившись. − Спасибо, что приехали помочь, Том. Мы выглянули в окно. Прежде чем сесть в свой внедорожник, Том отнёс сумку в багажник и какое-то время возился там. − Всё равно мне не нравится это, − заметил Тарьяй. — И бабушки до сих пор нет. Чёрт, это, наверное, наше такси, я же не отменил, − Тарьяй указал пальцем на припаркованную у ворот машину. Как чувак сумел добраться по дороге, которую не осилили ни Кристоффер, ни Румен — одному боженьке известно. − А те ключи, что Том нам показывал, разве принадлежат не Еве? − С чего ты взял? − Я заметил брелок на них, очень запоминающийся. Вчера ключом из этой связки Ева закрыла дверь. Вряд ли это запасные. Скорее всего, Том взял их у неё. Тарьяй уставился на меня, его лицо отразило сразу тысячу эмоций. − Точно! Она ими сегодня закрыла дверь, а затем отдала их ему. Либо он их спиздил. Он наврал, что не знает, где бабушка. Хенрик, ты гений. Тарьяй помчался к шкафу и достал оттуда наши куртки. − Быстрее надевай! Мы за несколько секунд впрыгнули в одежду, натянули ботинки. Когда мы выбежали на улицу, машина Тома уже отъехала. Мы пулей влетели в салон такси. − За тем автомобилем, скорее! — приказал Тарьяй. Водитель посмотрел на нас через зеркало заднего вида. − Дружище, ты вот сейчас серьёзно? − ДА! — нетерпеливо прикрикнул я. — Мы серьёзно. Быстрее! Мотор тут же загудел, а водитель дёрнул за рычаг передач. − Да я девять лет ждал этой фразы. Я, считай, работал в такси ради этого момента. Погнали, чуваки. Ну, мы и погнали по заснеженной дороге. Водитель врубил динамичный трек, точно мы в каком-то крутом боевике. − Включи фары, − перекрикивал Тарьяй музыку. — Ни хрена ж не видно. − Нельзя включать фары, тогда он нас заметит, − ответил водитель, всей душой вовлечённый в погоню. Тарьяй выругался сквозь зубы и снова с беспокойством посмотрел на меня. Оглядел мой пострадавший нос, наслюнявил палец и оттёр засохшую каплю крови на моей челюсти. − А я знаю, кто вы такие, − водитель давил улыбку, рассматривая нас в зеркале. — Моя племянница вас просто обожает. Можно потом фоточку с вами, парни? − Не теряй его из виду, − приказал я ему. Тарьяй решил ни на кого не полагаться: открыл окно и высунул голову, пытаясь разглядеть внедорожник Тома через снегопад. − Спокойно, всё под контролем. Лучше следи за Исаком. Он сейчас из машины вывалится. Автомобиль вскоре потерял скорость на запорошенной снегом дороге. Не справляясь с сугробами, колёса почти крутились на месте. Мы забуксовали. Вскоре заглох и мотор. − Блядь. Приехали, − резонно заметил водитель. Через несколько секунд на горизонте показалась знакомая машина Тома. Он подъехал к нам, а затем выбрался из салона автомобиля. Мы с Тарьяем прижухли, точно провинившиеся. Том жестом показал нам опустить стекло. Я вылез из машины, а Тарьяй последовал за мной. − Так, парни, ладно, я всё понял. Я скажу вам, где бабушка, только пообещайте меня не выдавать. Она сама рано или поздно расскажет обо всём. Но учтите, я такой добрый только потому, что чувствую вину за свои сегодняшние шутки. − Говорите уже. − Езжайте в театр, где играл твой дед, Тарьяй. Вы должны ещё успеть на представление.

* * *

После того, как билеты были куплены, мы с Тарьяем вошли в зал. Обескураженные, мы почти ничего не понимали и просто действовали по обстоятельствам. На кассе нас предупредили, что деньги, вырученные на спектакле, полностью пойдут на благотворительность. В тот момент Тарьяй что-то заподозрил, но я не стал задавать вопросов. Голова была слишком забита. Мы сели на свои места в зале и с любопытством осмотрелись по сторонам. Тарьяй уставился на декорации на сцене. Я был уверен, он точно что-то понял. Всё-всё понял. − Это бабушка ставит спектакль, − пояснил он, почувствовав, что я не свожу с него глаз. − Почему? Как ты догадался? − Это дедушкина пьеса. Я просто… знаю… В нём боролись какие-то чувства, он старался не поддаться им. Тарьяй выглядел слишком беспомощно, слишком растерянно, и я решил, что расспрошу его позже. Если у меня ещё останутся вопросы. А пока я просто взял его за руку. Откликнувшись, он крепко сжал мою ладонь в своих пальцах.

* * *

На сцену вышли актёры в белоснежных одеждах. Свет прожекторов играл разноцветными красками на их платьях, рубашках, брюках, меняясь в зависимости от настроения в сюжете. − Эта история случилась в далёком будущем, − обратился к залу появившийся на сцене рассказчик. — Когда человечество познакомилось ближе с галактикой, когда научилось создавать различные умные машины. Один из великих мастеров создал абсолютную темноту. В зале погас свет. Затем он снова начал нарастать, имитируя что-то похожее на рассвет. − В этой темноте люди могли только слушать. И самое важное, могли услышать то, что им действительно хотят сказать. Мастер использовал свою машину для великих дел. Но у него было большое сердце и одна слабость − иногда он не мог удержаться и разрешал влюблённым парам использовать своё изобретение. Однажды к нему за помощью пришли три пары. На сцене появились трое девушек и трое парней. − Каждая девушка спрашивала Мастера, она выбрала в спутники жизни правильного человека? И тогда Мастер решил каждую из этих пар погрузить в абсолютную темноту. В ту, где можно только слушать. Не просто слушать — услышать. − Ваши мужья скажут вам лишь одну фразу, а вы должны будете их услышать, − сказал человек, играющий Мастера. − Первая пара была очень красива, − комментировал рассказчик. − Вторая пара была вместе с самого детства. Третья была ничем не примечательна, но встретили они друг друга совсем недавно. Когда все три пары покинули темноту, Мастер спросил у девушек, что они услышали. − Мой муж наговорил мне столько ужасный вещей, − ответила первая девушка. − Он обвинял меня, кричал, как ему тяжело, он сказал, что ему надоело, что я во всём виновата. Это вы велели ему высказать мне все эти гадости? − Нет, − ответил Мастер. − Вы лишь наконец услышали именно то, что он обычно вам говорит. − Вторая девушка растеряно слушала, − продолжил рассказчик, и лампы красивым переливом осветили другую актрису. − И когда очередь дошла до неё, она виновато посмотрела на Мастера. − Я долго ждала, что мой муж что-то скажет мне. Всё ждала и ждала. А он молчал. Меня мучила, калечила эта тишина, мне хотелось найти его, окликнуть. Чтобы он наконец-то хоть что-нибудь произнёс. Но он так ничего и не сказал мне. − Увы, − ответил Мастер. — Ему действительно нечего было вам сказать, хотя он произнёс ровно то, что говорили другие мужья своим жёнам. − Но я ничего не слышала, − настаивала она. — Там была тишина. − Значит, его слова слишком пусты, чтобы вы услышали их в абсолютной темноте. − Третья девушка слушала всех с изумлением и не могла поверить в то, что с ней произошло. − Я услышала такое, чего никогда не слышала от него, − заговорила она, когда дошла очередь. − Это был он, мой муж, это был его голос, его шёпот. Он говорил: «Я умру за тебя. Я убью за тебя. Я предам за тебя. Я буду врать за тебя. Я всё отдам за тебя». Актёр, игравший Мастера, обратился к ним троим: − Вы ведь уже догадались, что я попросил ваших мужей произнести? − Я тебя люблю, − ответили девушки вместе. Мастер кивнул. − Я тебя люблю — такое обыденное сегодня выражение, но даже спустя тысячелетия каждый вкладывает в него разный смысл. Сначала в зале наступила тишина, а потом сцену осветили фонари. Раздались аплодисменты. Затем декорации переменилась, и начался другой сюжет − комедия. Но я почти ничего не слушал больше. Обернувшись на Тарьяя спустя время, я увидел, что он тоже смотрит на сцену совершенно пустыми глазами. Почувствовав на себе внимание, Тарьяй одним взглядом попросил вместе покинуть театр. Я одним взглядом согласился.

* * *

Мы стояли у дороги и не говорили. Ждали такси. Снежинки ложились нам на макушки, превращаясь у нас на головах в пушистые белые шапки. Но я почти не чувствовал холода. − Ей никогда не нравилось, что он работал на Рождество, − сказал Тарьяй, вглядываясь куда-то вдаль. — Всегда ругала его за это. В последний год перед смертью он очень переживал, что не успеет поставить все свои представления. И теперь вот она делает за него то, за что всегда его ругала. − Тоскует. Это её способ притягивать к себе близкого человека, − вспомнил я. − Она говорила об этом вчера вскользь. Тарьяй кивнул. − Как думаешь, почему она не рассказала об этом никому из вашей семьи? − Не знаю. Но пусть это и дальше остаётся её тайной. Если хочет. − Как она нам объяснит сегодня, где была весь день? − Возможно, скажет, что покупала ёлку, − Тарьяю было неважно, что она придумает. Весь его вид говорил, что он до глубины души тронут и не в состоянии думать сейчас об этом пустяке. − Мы сделаем вид, что поверили. − Да, − он повернулся и искренне, с теплотой добавил: − Спасибо. Какое-то новое необыкновенное ощущение безгранично трепетало в груди — нежность, смешанная с восторгом, гордостью. Я не знал, что это такое. Я был абсолютно счастлив, что всё сложилось в эти дни так, как сложилось. Благодаря стечению обстоятельств я познакомился с чужой удивительной историей. Она не была предназначена для того, чтобы о ней узнали. Этот секрет мы практически с боем отвоевали. Но вины я не чувствовал.

* * *

Мы расположились на заднем сиденье такси, каждый прислонившись к боковым дверям. Наши руки, опущенные посередине, почти касались друг друга пальцами. Автомобиль свернул на другую улицу, бедноватую на освещение просыпающихся в сумерках фонарей. Вокруг казалось холодно от раздирающей пустоты и неуютной тишины. − Если бы мы с тобой попали в эту абсолютную темноту, − тихо заговорил Тарьяй с долгими паузами, − клянусь, ты бы меня услышал. Ты бы услышал так много. Но у нас нет такой темноты, а я всегда веду себя так, будто она есть, будто мы всегда сидим в ней, ты слушаешь, но не реагируешь. А я злюсь на то, что тебе всё равно. Извини, что я… я просто… Просто прости меня… − Я слышу тебя. Правда. Я всегда тебя слышу. Его подбородок дрожал. Тарьяй уставился куда-то вниз. − Хенке, я… − Иди сюда! − Мне даже не пришлось прилагать сил. Стоило нашим пальцам переплестись, как Тарьяй легко, в самом естественном жесте перебрался ко мне на колени. Я поцеловал его висок и порозовевшее ещё на морозе ухо. Тарьяй обвил мою шею руками и оставил осторожный, чтобы не потревожить мой нос, поцелуй на губах. Он целовал меня мягко, неторопливо, пробуя на вкус. − Я всегда веду себя так, будто ты во всём виноват, одним своим фактом существования. Иногда мне кажется, я злюсь просто потому, что ты такой, какой есть. Злюсь за то, что я привязан к тебе, зависим энергетически, физически, эмоционально. Я знаю, что больше не смогу от этого избавиться. Я слишком привык. И меня это пугает. − Ты меня не потеряешь. − Я ещё хуже, чем думал. Я заставляю тебя чувствовать вину за то, в чём ты совершенно не виноват. − Послушай, − начал я, почувствовав, что это слово отныне будет вызывать во мне волнение. − Не парься о том, как это может выглядеть. Когда я думаю о тебе, о нас, я вспоминаю не то, чем мы обычно занимаемся. Иногда мы делаем глупости, которые через несколько лет покажутся сентиментальщиной. Я не помню деталей. Воспоминания — это чувства, а не последовательность действий. Мы можем творить совсем не милые вещи, ругаться или обзываться, или признаваться в любви, или обвинять друг друга, или скучать. Я помню лишь чувства, которые испытывал в этот момент. Восторг, счастье, веселье, правильность. Кто-то другой может быть в тысячу раз ласковее тебя, щедрее на нежность и слащавую банальность, но он эмоционально меня не заполнит. Как написать прекрасные стихи прозрачными чернилами — строчки существуют, но для твоих глаз это пустые страницы. Тарьяй уютно поёрзал, уложив свою голову мне на плечо. − Я так тебя люблю. Я хотел признаться в ответ, но Тарьяй накрыл ладонью мой рот. − Нет, ты уже и так это сказал. − Я точно знаю, что получаю от тебя всё, что хочу, − продолжил я, когда он убрал руку. − Но иногда мне кажется… Только не обижайся… Тарьяй встревоженно поднял голову. − Иногда мне кажется, что это я тебе не подхожу. У нас ведь разные темпераменты… − Говори только за себя. Ты мне подходишь, и это лишь мне решать. − Да, но мне комфортно от этих различий, а тебе вот не всегда. Мы разные, и у меня есть опасения, что однажды это станет таким заметным, что начнёт тебе мешать. − Все разные, ты ведь сам мне это однажды сказал. В этом и кайф. − Я знаю. Просто хочу показать, что у меня тоже иногда появляются такие же тревоги, как и у тебя. − Не очень-то мы и разные, − возразил Тарьяй. − Я взбалмошный, и ещё я немного… − То, что нужно, − прервал меня Тарьяй, но на этот раз не ладонью накрыв мой рот, а своими губами. — Мне как раз подходит. Мне вообще подходят те, кого я люблю. Остаток времени мы ехали в тишине. Гладили друг друга по бёдрам и щекам. Только когда подъезжали к дому Евы, Тарьяй снова заговорил. − Не надо сомневаться, будто я могу передумать. Я не могу передумать, не могу никем другим заинтересоваться. Мне даже не нравится никто. Даже чуть-чуть. Я смотрю на других и вижу только, что это не ты. Я сразу замечаю лишь насколько сантиметров человек ниже тебя. И что он ведёт себя совсем не так, а странно как-то. Не лучше, не хуже, просто не так. Шутит придурковато, не смешно вообще, глупо. А ещё бывает смех такой идиотский, и я слушаю это, и думаю, о господи, что это за смех? Он разве не слышит, как неприятно это делает? А одеваются все вокруг тоже как кретины, не идёт им всё, просто бесят меня. Ты — другой случай. Даже если ты надеваешь что-то, что я под страхом смерти не примерил бы, оно сразу же становится лучше, чем было. Я думаю, да, совсем неплохо. И всегда похожие мелочи подмечаю. Что у кого-то не такие тонкие руки, или недостаточно полные губы. Всё не то, не такое. Это уже ненормально. Я так зациклился. Но самое ужасное, что мне это нравится. Я знаю, что нельзя настолько прорастать всеми корнями в человека, отчасти это даже не здорóво, но у меня не получается иначе… Я ни хрена не умею по-другому. Я просто не вижу смысла делать что-то наполовину. Успокаивающий поцелуй в висок подействовал — Тарьяй медленно выдохнул, и я почувствовал всем телом, как он расслабился. − В этом нет ничего плохого. Просто ты такой. И я нежно люблю это в тебе. Правда. И мне тоже никто не нравится, − прошептал я. − Ты у меня самый красивый. Потому что родной. − А ещё все вокруг без ума от тебя. Особенно те, кто милее меня, любезнее, ласковее… Я постоянно на нервах из-за этого. − Неправда! Это ты всем нравишься! − Нет, ты! − Ты, − я шутливо задел его плечом. − Ты, − Тарьяй тоже задел меня плечом, и мы продолжили пихать друг друга. − Ты. − Ты. − Ты! − Ты! Мы подъехали к дому, но не шелохнулись. Тепло объятий успокаивало. Водитель — настоящий умница — решил разобраться с дворниками, прилипшими к лобовому стеклу. Он вылез из автомобиля и оставил нас наедине. Солнце ушло до половины за горизонт. Оно было похоже на цветущий ало-оранжевый мак, окрашивало небо и снег вокруг в сочные цвета, оглаживало облака жаркими красками, разными − розовыми, лиловыми… Только теперь я обратил внимание, что снегопад закончился. Даже редкие снежинки больше не срывались с неба. − Давай улетим куда-нибудь отдохнуть ненадолго? — предложил Тарьяй. − А как же твоя репетиция? − Мне всё равно. − Эй! Вылезай из шкуры моего бойфренда, самозванец. Тарьяй бы такого не сказал на свои драгоценные репетиции. Он выдохнул целый поток тёплого воздуха мне в грудь, вызвав толпу мурашек на спине. − Скоро мы будем реже видеться. У тебя съёмки в Копенгагене, у меня — спектакль, а потом съёмки в Бергене. Не обязательно сейчас, можем и позже... − Куда ты хочешь поехать? − Дай телефон. Я достал из кармана свой телефон. Тарьяй открыл скаченное когда-то ради прикола приложение-рулетку и стал крутить земной шар на сенсорном экране. − Куда попаду, туда и поедем. − Давай. Мистер Му сполз с моих колен. Он так интенсивно раскручивал «глобус» на экране, что телефон выскользнул из его ладони и приземлился прямо на мой пах. В этот момент телефон наконец-то разрядился и экран погас. Тарьяй посмотрел на это всё и закатил глаза. Меня стал душить смех. − Одна, блядь, дорога. − На хуй, так на хуй, − согласился я. − Если только на такой симпатичный, как у тебя, − он тоже засмеялся, привалившись щекой на моё плечо. − Поддержу любой твой выбор, − щедро предложил он, а затем всё же внес корректив в своё предложение: — Только не Венеция. − Почему? Вот как раз хотел туда, спасибо… − Во-первых, это сопливо, во-вторых, ничего интересного. О, вода! О, и здесь вода… И тут вода. И вот здесь… тоже. − Там не только вода, гений. − Да я шучу. − Это моя фраза. И давай сначала отпразднуем Рождество, а затем подумаем об этом. − Я хочу отметить с тобой ещё кое-что, − ему пришлось напрячь глаза, чтобы посмотреть на меня и не разорвать контакта щеки с моим плечом. − Я знаю. Можем начать хоть сейчас. − Отлично. Только я напьюсь сегодня и начну говорить тебе такое… Так-о-ое! Всё же, я больше рассказчик, чем слушатель. Но мне хотелось его послушать, ведь когда есть, кого слушать, хочешь слушать. И услышать. Я крепко поцеловал Тарьяя, совсем забыв про свой пострадавший нос. Тепло и уютно стало вдруг, как если бы в целом мире закончилась зима.