***
Утро было паршивым. У меня никак не получалось примириться с мыслью о попадании в чужое тело. Чем больше я об этом думала, тем больший страх меня охватывал. Это был какой-то животный ужас, который я никак не могла контролировать. Я вся дрожала, страх накатывал волной. В книжках люди, которые сменили свое тело на другое, как-то подозрительно быстро смиряются с этим. И, не соизволив разобраться в местной жизни, бегут «творить добро другим во благо». Я так не могу. Мне было жутко от того, что я в чужом теле, в чужой стране, без знания языка, голая, в какой-то больнице. Меня трясло, зуб на зуб не попадал. Успокоиться и привести мысли в порядок помог банальный голод. Желудок недовольно заурчал. Попытка произнести хоть слово провалилась — я могла только хрипеть и мычать. Еще около получаса попыток, и получилось прошептать первое слово, — как у всех на этой планете, — «мама». А кушать-то хочется! Попытка пошевелить руками и верхней половиной туловища не сразу, но увенчалась успехом, а вот ноги слушались с трудом. И еще одна вещь мне не понравилась — мочевой катетер. А вы что думали? Как человек в коме или беспамятстве нужду справляет? Пришлось ждать где-то около часа, пока не пришла медицинская сестра. За это время кое-как, но я смогла сладить с этим телом, теперь уже моим. И у меня вырисовываются вопросы. Первый — гормоны. Всем известно, что они влияют на поведение и мозг. А разум-то у меня женщины зрелой. Второе — прошлая жизнь этого тела, его привычки и характер. Дьявол кроется в деталях. Жизнь в разных странах кардинально отличается друг от друга. Что допустимо в Китае, считается преступлением в России. А здесь? И вообще, я в какой стране? Какой год? Как меня зовут? Пока я мучилась вопросами без ответа, в палату зашла дородная женщина в белом халате. Она что-то говорила. Ее речь была очень быстрой и непонятной. Я указала на мочеприемник, но она отрицательно покачала головой. Жалобную руладу моего желудка услышали мы обе, и пояснений она не потребовала. Женщина всплеснула руками, и через десять минут я наслаждалась чуть тепленьким бульоном. Еще через час ко мне зашла уже другая женщина — доктор (так на бейджике написано было). Она спрашивала меня о чем-то, что-то говорила. А я смогла лишь выдавить из себя: «I don’t speak English». От меня отстали, и я наконец-то смогла рассмотреть палату, в которой находилась. Небольшое помещение три на три метра было светлым, с высоким потолком и небольшим окном. Кровать высокая, а вот куча аппаратуры, как в кино, отсутствовала. Потом я узнала, что такая помощь не входила в мою страховку. На мне была надета больничная сорочка в мелкий цветочек с завязками на спине. Меня еще три раза кормили мелкими порциями пустого бульона. Катетер убрали, а в туалет предлагалось ходить на судно. Попытки объяснить, что я по стеночке до сортира дойду, успехом не увенчались.***
Высокий худой мужчина представился Петром Андреевичем. Он был представителем посольства СССР в Великобритании. Как я это поняла? Ну, у меня нет других вариантов перевода слова «ГрейтБритн» и «ЮСЭСЭСЭР». — Здравствуй, Аня. Я здесь, чтобы задать тебе несколько вопросов. Доктор сказал, что ты уже идешь на поправку? — Да, — хрипло ответила я. — Можно я присяду? — мужчина устроился на стуле и продолжил. — Скажи, что ты помнишь последнее? — Ничего, — тихим голосом сказала я и отвернулась, чтобы скрыть подступающие слезы. — Не расстраивайся. Доктор сказал, что ты совсем не говоришь по-английски. Это так? — Да. Петр Андреевич принялся что-то говорить на английском двум другим людям, находящимся в палате. Как я узнала позже, это были доктор и представитель опеки. — Как тебя зовут? — спросил он. Оу, дядя, ты же сам мне сказал. — Аня, — кротко и смиренно ответила я. — А маму? — Не знаю, — в носу захлюпало. — А папу? — Не знаю, — на этот раз слезы хлынули из глаз несдерживаемым потоком. Те двое, что тоже находились в палате, начали что-то быстро-быстро говорить, а мои слезы продолжали капать на белый пододеяльник. Доктор в приказном порядке что-то требовала от Петра Андреевича, а вторая женщина села ко мне на кровать и обняла. Она гладила меня по голове и что-то говорила на английском мягким и успокаивающим голосом. Мужчина и женщина вышли, а я продолжала рыдать, оплакивая свою прошлую жизнь, мечты о бизнесе, маленькую, но уютную квартирку в Москве, хороня в своей памяти Анну Николаевну Кравцову. Мои всхлипывания постепенно сходили на нет. Обнимая эту незнакомую женщину, я уснула. Петр Андреевич приходил ко мне на протяжении двух недель. Как на работу. Впрочем, это и было его работой. С его помощью я узнала, что теперь меня зовут Анна Николаевна Морозова. Мне восемь лет. Родилась я в восьмидесятом году, в начале июля. Я гражданка Великобритании, а вот мои родители были депортированы из СССР, но из-за бюрократических проволочек не лишены гражданства. Теперь перед посольством встала дилемма — забрать меня в Союз или оставить в Англии. Почему? Наличие советского гражданства у моих родителей и потепление отношений с Западом давало им некоторые рычаги, чтобы осуществить эту идею. Посольство СССР оплатило мое пребывание в госпитале, и именно поэтому меня продолжали лечить и не бросали. Честно говоря, я не очень поняла, каким образом меня хотят забрать и почему, но факт оставался фактом — если я скажу «да», то завтра же меня отправят в Москву. Мне вспомнился рассказ одной моей клиентки. Она росла в детском доме в период лихих девяностых. Возле интерната часто гулял прилично одетый мужчина. Он звал девочек к себе домой — покушать конфет, поиграть в куклы, скушать колбаску. Думаю, никому не надо объяснять, в какие игры играл этот дядя с малолетками? Так вот, дети дрались друг с другом за возможность пойти ночевать к нему. Знания дальнейшей судьбы Советского Союза и наличие взрослого ума в данной черепной коробочке дали мне полное право отвечать твердое «нет» на все попытки представителей советского государства забрать меня. Уже потом я узнала, что оплачено было не только мое лечение, но и еще тридцати детей, чьи родители являлись бывшими гражданами СССР. Часть из них уехали на родину предков. Союз зарабатывал очки на политической арене. Вот так, на детских судьбах, строилась большая политика.***
В больнице я провела почти четыре месяца. Пока мое тело не набрало вес и не научилось вполне сносно говорить по-английски, никто меня не выписал. Да и после выписки я почти год каждый месяц приходила к доктору. Память ко мне так и «не вернулась». Врачи назвали это ретроградной амнезией. Таблицу умножения я помнила, названия частей тела тоже, могла назвать планеты Солнечной Системы, знала, как пользоваться туалетом и держать ложку, но вот воспоминания о родителях словно ластиком стерли. Я не знала, как раньше жила Анна Морозова. А жила девочка хорошо — с мамой, папой и собакой. Ходила в школу, училась на отлично, вышивала и выращивала цветочки. Жили они на съемной квартире в центре Лондона. Сосед по этажу напился и заснул с сигаретой в кресле. Начался пожар. Родители Анечки задохнулись, а девочку буквально вытолкнула из горящего дома собака, которая позже скончалась в ветеринарной клинике. Сгорело все — деньги, документы, вещи. У девочки установили тяжелую степень отравления угарным газом и сотрясение мозга, начали лечить. То есть, из вещей у меня только больничная сорочка. Н-да, не густо. И что теперь делать? Ответ на этот вопрос мне дали органы опеки или как их там. Мою судьбу давно уже решили. Каждый день ко мне приходила та женщина, у которой я рыдала на груди. Ее звали миссис Бантли. Чуть полноватая, с кудрявыми седыми волосами она мне напоминала добрую тетушку из детских сказок, которая кормит вкусным супом и пирогами. Система работы с сиротами отличается как небо и земля в России и Англии. О моем здоровье справлялись каждый день. Приносили новые игрушки и книги, покупали новую одежду. Да, пусть это были самые дешевые вещи, но новые! И это все для меня одной. Миссис Бантли помогла мне освоить язык и приносила разные вкусности, которые разрешал врач. Оказалось, такая ситуация у всех сирот, лишившихся обоих родителей, а ко мне было особое отношение, как к ребенку, в котором заинтересовано другое государство. Женщина принесла мне набор для вышивки, краски и альбом, настольные игры. Первые две недели после пробуждения я почти не ходила. Состояние моих ног точно охарактеризовала ведьма из Русалочки: «Каждый шаг — боль. Каждый шаг — боль. И не вскрикнуть!» Возвращать мышцам подвижность оказалось очень больно. Ходить меня учили заново. Лечащий доктор не знала, каким образом объяснить данную проблему с медицинской точки зрения. По результатам обследования с ногами и позвоночником все было в порядке. Моим случаем заинтересовались частнопрактикующие врачи. Сошлись во мнении, что угарный газ что-то повредил в мозгу, и мы имеем такие последствия. Ну, не рассказывать же им, что старые привычки конфликтуют с новым телом. Я привыкла к другому весу, росту, питанию, а тут тело восьмилетней соплюшки. Время в больнице прошло очень плодотворно: Во-первых, теперь я более-менее говорю по-английски, а также читаю и пишу. Во-вторых, это знакомство с кучей медицинского персонала, в частности, хорошие отношения с заведующей детским отделением миссис Конел. Ей понравилась маленькая и тихая девочка, скромно вышивающая в уголочке игровой комнаты, которая, в отличие от большинства других пациентов, не орала, не пищала и не ревела, стойко перенося все процедуры. Практически все вышитые картинки я оставила в госпитале. Не без гордости могу сказать, что теперь они украшают стены и постельное белье детского и взрослых отделений. Первый раз взглянув в зеркало, я была шокирована. Маленькая, тощая, бритая. А кожа так вообще с синюшным оттенком. Господи, из какого концлагеря выпустили этого ребенка? Потом долго ревела, вспоминая свою прошлую жизнь и внешность. Утешали всем отделением. Маленький Дэнис Криви подарил свою конфету, а навещавший его брат Колин на следующий день принес красивый белый платок с роскошными цветами. Смущаясь и краснея, он пояснил, что в магазине ему и родителям сказали, что их носят в России. Я поблагодарила мальчика и его родителей, пусть и на ломанном английском, зато искренне. Потом не раз добрым словом я вспоминала этот подарок — от него веяло теплом и заботой. Волосы росли быстро, и к моменту выписки я уже щеголяла белокурой шевелюрой почти до плеч. Доставшуюся мне внешность можно описать одним словом — порода. Тонкий нос, алые губы, синие-синие глаза и белые волосы. Белой была не только голова, но и ресницы с бровями. Свою прошлую специализацию — пошив одежды — я реализовала и здесь. Шила, конечно, пока для кукол. Персонал был доволен, миссис Бантли все поражалась тому, что мне совершенно не жалко отдавать другим детям свои изделия. А я всего лишь пыталась вернуть былую подвижность своим пальчикам. Однажды в лунную ночь мне не спалось. — Здравствуйте, миссис Конел, — поприветствовала я женщину, столкнувшись с ней в коридоре. — Здравствуй, Энни, — ответила заведующая отделением, — почему не спишь? — Не хочется, — ответила я. — А что вы делаете? — Думаю, что можно сделать с этим халатом. Видишь, тут пятно от кофе? Оно не отстирается. Выбросить жалко, а носить уже нельзя. — А можно я заберу? — в голове поселилась неожиданная идея. — Можно, а тебе зачем? — Я же вышиваю, вот и попробую что-нибудь вышить. Цветочек или солнышко. — Уж лучше змею с ядом. — Как это? Женщина подвела меня к большому стенду в коридоре. — Видишь этот знак? Так медики по всему миру отмечают свою принадлежность к делу Гиппократа. — Ого, я не знала. Спасибо. Можно, я попробую? — Бери. Может что-то и получится. И у меня получилось! Я ведь не только шить-вышивать могу, но и вязать. А вы поживите в России, когда денег нет — всему научитесь. Миссис Конел получила назад свой халат с интересной отделкой — в том месте, где было пятно от кофе, красовался символ Гиппократа. Рукава, воротник и подол были обвязаны крючком в той же цветовой гамме, что и эмблема. Женщина очень удивилась и обрадовалась неожиданному решению. Доктор не могла носить такой халат к пациентам, но надевала его на торжественные мероприятия. А мне подарили просто огромный набор для вязания и вышивания. Через несколько дней заведующий травматологическим отделением попросил вышить у него на халате подвязанное искривленное дерево, которое являлось символом ортопедии и травматологии. Через месяц уже все заведующие отделениями и некоторые доктора обзавелись интересной вышивкой или другой эксклюзивной отделкой на своих халатах. Отчасти, это повлияло на длительность пребывания в больнице. Все же, во всех странах живут люди, которые умеют любить, сострадать, симпатизировать. Смышленой девочке сироте, плохо говорящей на английском, симпатизировал почти весь персонал больницы. Самое странное, что ко мне не приходили друзья или персонал школы и одноклассники. А у Ани вообще были друзья? Утром пятого июля я обнаружила в своей палате интересное дополнение — много-много воздушных шаров и коробки, перевязанные праздничной лентой. Меня выписывают, и персонал на радостях решил задарить подарками, чтобы не возвращалась? Вроде бы, я себя хорошо веду. Все оказалось проще — у меня был День рождения. — Поздравляем! Поздравляем! — кричали дети и персонал в игровой комнате. — Спасибо большое! — с жутким акцентом ответила я. — Энни, — начал говорить здоровый увалень Джастин, — с Днем рождения! Открывай подарки, а потом будет торт. Нам всем разрешили попробовать по чуть-чуть. Кормили нас хорошо, но пресно. Скушать сладости или фрукты — настоящий праздник. — Это словарь англо-русский, — гордо сказала Мадлен — надменная девочка из очень обеспеченной семьи. Она свысока смотрела на других. Только моему сознанию далеко не девять лет, в отличие от нее, и девчонка таскалась за мной хвостиком. — Ты сказала, что не очень любишь куклы, вот я и подумал, что мишка — это же не кукла, — смущенно проговорил Джастин, его подарком оказался медведь Тэдди. Мою малую заинтересованность чисто детскими игрушками заметили все. Ну, скучно мне в дочки-матери играть! Я со своим взрослым видением всю игру порчу. Впрочем, все списали на посттравматический синдром и русский менталитет. — Ты говорила, что тебе нравятся красивые тетради и ручки, — вручил свой подарок Билли. Он тоже пострадал на каком-то пожаре. Еще мне подарили набор для рисования, теплые носки, тапочки, набор носовых платков, красивый рюкзак и фарфоровую куклу от персонала больницы. Сколько потом нарядов я сшила ей, сколько аксессуаров — любая модница позеленеет от зависти. Вы можете представить, чтобы ребенку-сироте в российской больнице на День рождения дарили подарки? А в английской это норма. Хоть один презент, но будет. Учитывая мое положение, всеобщую любовь и симпатию, мне досталось много подарков и кусочек торта. Когда меня выписывали, многие сестры и санитарки не скрывали слез. Я клятвенно всех заверила, что не забуду их и обязательно навещу. Двадцатого августа миссис Бантли отвезла меня на машине в распределительный центр для сирот и детей, попавших в трудную жизненную ситуацию.