connection

− Как я, и что чувствую? Скажу по правде, ты первый, кто это спросил. Хм, что же я чувствую?.. наверное, я слишком долго думал над этим, чтобы ответить сразу. Представь, что ты сгораешь заживо. Каждый день, почти дважды в час, ты кричишь в агонии, охваченный огнём, которого на самом деле нет, но ты об этом не знаешь. И всё настолько реально: и запах жарящейся плоти, и чувство, будто ты медленно превращаешься в уголь, и даже эта резкая и пожирающая боль – всё кажется настоящим. – Тодд закрывает лицо сухими ладонями. – Оно… оно обычно начинается с рук. Почему именно руки? Они что, облиты бензином? Или на них порох? – Он вытягивает их перед собой и показывает сидящему рядом парню, будто просит дать ответы на эти вопросы. – Иногда пламя охватывает шею и голову; тогда я быстрее теряю сознание, но это пустяк по сравнению с тем, что я чувствую по ночам. По ночам у меня горит всё внутри. Это самое невыносимое. Я не вижу пожара, я не могу потушить его и заглушить боли – я могу только кричать. Кричать, и всё…       После его пламенной речи наступает долгая тишина. Тодд не жалеет о том, что сейчас произошло, не извиняется за свою откровенность и не думает оправдываться; ему так необходимо было выговориться, что терпеть стало невмоготу – он выплюнул свою беспомощность и мучавшую его жалость к самому себе на незнакомца из бара. А ведь это всего лишь был ответ на вопрос «Ты как, дружище?». − Да-а-а, парень. Ты хоть принимаешь лекарства? – собеседник Тодда присвистывает, делает глоток тёплого пива, и морщится, словно выпил лимонной кислоты. Его кружка мигом пустеет на четверть. − Только когда начинаются приступы. Не могу делать это регулярно – таблетки быстро заканчиваются, а на новые нет денег.       Тодд пьёт уже третью пинту и думает, почему этот странный паренёк – первый, кто обратил на него внимание за последние несколько дней. Так пожелала Вселенная? Именно он должен стать тем, кому суждено узнать всю историю от начала до конца?.. − Дела совсем плохи. − Ты даже не представляешь.       Или это всё вина самого Тодда?..       Он оглядывает паренька. Крупный, не внушающий особого доверия байкер, с узко посаженными глазами и высоким лбом, огромными руками, обхватывающими кружку пива, словно плечо товарища, и внимательным взглядом из-под густых бровей. Тодд встряхивает головой. Нет, с таким типом он бы никогда не стал откровенничать, сколько бы не было в его крови алкоголя. − А ты не пытался, ну, абстрагироваться от этого? Уходить, забывать? – Тип кажется обеспокоенным, хотя его тон и не особо изменился – всё это было сказано серьёзным грубым басом. Бротцманн хмыкает и одним глотком допивает оставшееся пиво. «Точно проделки Случая и шалость Вселенной», - думает Тодд, отвечая: − Каждый день, − эй, бармен! Повтори! – с пяти до восьми я здесь. На протяжении вот уже нескольких недель. Обычно я не пью – боюсь, что всё станет хуже от выпивки, сижу и смотрю в окно; но сегодня… сегодня я подумал, что нужно от этого избавиться. − У тебя что, того? Депрессия? Или с желудком чего? − Не-е-ет. Нет-нет. Всё намного сложнее,.. как тебя?.. − Незнакомец тут же отвечает: «Пайн». – Да, верно, Пайн. Всё не так просто. Это не сколько болезнь, сколько наказание, – я плачу за свою ложь и подлость. Я не ценил ни родителей, ни сестру, ни свою группу, ни…       Тодд опускает голову и поджимает губы, словно это имя он называл впервые за несколько месяцев (хотя и думал о нём не переставая всё это время), и оно перестало казаться таким, как прежде. − Ни Дирка.       Снова между ними повисает тишина, и Тодду впервые начинает казаться, что он сказал больше, чем нужно. Он вновь накрывает лицо ладонями и громко вздыхает. Дальше этого его мысли никогда не заходили: всё заканчивалось тем, что он принимал на себя рок судьбы и вспоминал всё плохое, что он причинил дорогим ему людям. Речь Дирка о том, что он «никакой не оборотень» прошла мимо. Тодд забыл, поэтому чувствовал ещё большую вину перед ним.       Бармен тем временем подставляет ему новую кружку пенистого пива, задумчиво наблюдая за странными посетителями. Он убавляет громкость музыки, и встречая пару недовольных возгласов, жестом велит всем заткнуться. Тодд, не отрывая рук от лица, продолжает: − Знаешь, Пайн, я иногда просыпаюсь от ощущения жжения на плечах. Не такого сильного – это несравнимо с теми муками, которые я испытываю во время реальных приступов, − просто чувство ожогов на коже. Когда я разглядываю их в зеркале, я вижу отпечатки ладоней, − он тянется за новым глотком гадкой выпивки и, наконец открывая глаза, замечает, что за ним наблюдает еще одна пара внимательных глаз. Ему становится не по себе, и он долго думает, стоит ли ему рассказывать дальше. – Я… я понимаю, что их могу видеть только я и что они всего лишь плод моего воображения, но на секунду во мне просыпается надежда, что эти следы появляются не просто так; мне хочется верить, что это он. Что он вернулся… и простил.       Повернув голову и встретив понимающий взгляд Пайна, Тодду хочется улыбнуться, но он сдерживается и задумчиво вертит в руках почти полную кружку. В нос бросается странный знакомый запах, и он оглядывается. В самом тёмном углу, возле занавешенного старой клетчатой рубашкой окна, парочка затягивается косяком и заливается пьяным смехом, громко выкрикивая непристойности. Бармен грубо говорит им кончать. Тодд отворачивается, но всё же улыбается уголком рта. − Не то чтобы я не искал его: наоборот, я делал всё, лишь бы найти единственный его след, но в этом деле даже полиция была бессильна. Я пытался искать его сам, но детектив из меня никудышный, а холистический уж тем более ни к черту… ничего не вышло, − его полуулыбка меркнет. – И, знаешь, это порой гложет меня даже сильнее сожжения заживо. Иногда я думаю о том, что легче было бы со всем этим покончить, но… Аааа!       Тодд вскрикивает и, опрокидывая пиво, хватается за запястье. Он корчится от внезапной боли и поджимает пальцы ног, на стуле пытаясь принять позу эмбриона. На его глазах под рукав рубашки уходит заметный красный след, медленно принимающий форму витиеватых слов. Он снова кричит. Пайн вскакивает со своего места и в замешательстве оглядывается по сторонам. Бармен с некоторым беспокойством смотрит на происходящее у его стойки, но решительно набирает полный стакан льда. − Это оно… оно! – шипит Тодд. − Тише, Тодд, погоди, − бармен кивает Пайну и они вместе прикладывают к запястью Бротцмана компресс. Тодд вздрагивает и мычит, но через несколько секунд затихает и откидывается на стуле, тяжело сглатывая панику и вытирая выступившие от шока слёзы. Все облегчённо вздыхают.       С минуту они взволнованно смотрят на покрасневшую руку и не говорят ни слова. Бармен оглядывает плохо освещённый зал и замечает, что многие посетители, бросив свои дела, испуганно наблюдают за разыгравшейся сценой. − Эй! Чего уставились? – грубо бросает он.       Восстановив дыхание и приведя в порядок мысли, Тодд неожиданно хмурится. − Погодите… я не помню, что называл вам своё имя…       На его слова не обращают внимания или старательно делают вид, что ничего не услышали, и Тодда выводят из себя оба варианта. − Тодд, это, наверное, покажется тебе безумным, но мы видим его. − Да, дружище Бротцман, он прямо на твоей руке. Огромный… − Не то слово… − Красный...       Тодд слишком шокирован, чтобы хоть что-то ответить. Он с опаской выводит взглядом неровную линию букв и замирает. Едва ни физически чувствуя, как с души катится камень, освобождая его от долгих мучительных раздумий и самобичевания, он сжимает челюсти.       Дирк простил. «НЕ СМЕЙ, ТОДД. БОРИСЬ» − жжётся у запястья. − В этот раз Дирк превзошёл сам себя!.. – присвистывая, в унисон говорят Пайн и бармен.