***
После горячей ванны и любовных утех, патриций спал беспробудным сном, и даже мое бегство с ложа не заставило его открыть глаза. Я была утомлена не меньше, но оставаться с ним рядом было выше моих сил. Не лучше ли воспользоваться случаем и направиться в библиотеку? Чтение долгожданных свитков успокоит душу и поможет привести в порядок смятенные мысли. Когда я осторожно выбралась из комнаты Луция, вокруг царила глубокая безлунная ночь. Но темнота была гулкой и тревожной, населенной призраками и тенями из другого, невидимого простым смертным, мира, лишь иногда напоминающего о своем существовании. Не к свиткам нужно обращаться в такое время, а к звездам и эфиру, вздохам ветра в ветвях кипарисов над могилами, крыльям летучих мышей или к египетским картам древнего Оракула. Они расскажут судьбу, начертят знаки будущих испытаний и опасностей, и в обмен на частичку души укажут пути преодоления… У меня была колода таких карт, но я еще только училась разговаривать с ними, и боялась тревожить их слишком часто. «Поистине, весь дом Корнелиев поддался безумию. Благородный Луций сгорает от страсти к собственной рабыне-гречанке, сенатор Марк легко покоряет сердца римлян, но не может добиться взаимности от единственной женщины, которую жаждет — своей жены. Клелия сходит с ума по гладиатору Пуну, и даже не подозревает, что та, кому она доверила свою тайну, отчаянно влюблена в Меркуция Фракийца из той же школы!» Меркуций! Любовь к нему была счастьем и мукой одновременно, но только сейчас я в полной мере осознала: это проклятие богов, а не их благословение. Еще недавно тайная связь с ним за спиной у моего господина представлялась мне столь же невероятной, как урожай оливок, созревший зимой в Гиперборее. А сегодня я уже готова была рискнуть всем существующим, и даже собственной жизнью, чтобы провести ночь в его объятиях. Отдаться ему, чтобы он ласкал меня с той же иступленной страстью, как во время нашей прошлой встречи, и мне не приходилось сдерживать ответных порывов. Но поступить так — значило поставить под угрозу возможность отомстить за отца, и согласиться с тем, что четыре года, проведенных в рабстве, не научили меня ни смирению, ни терпению. Став рабой не только Луция, но и собственной страсти к другому невольнику, я потеряю самоуважение и никогда не обрету сокровища, с которым не сравнится ни один любовник в мире — свободы. Так размышляя, я пересекла весь дом, поднялась на галерею второго этажа, проходившую над перистилумом, и толкнула дверь библиотеки. Меньше всего можно было ожидать, что в такой час тут окажется кто-нибудь из домашних, но первый, кого я увидела сидящим на оттоманке, со свитком в руках, был… Олимврий! При виде друг друга, мы одновременно вскрикнули; я отступила назад, а вольноотпущенник попытался припрятать остатки своего ужина: читая за маленьким столиком при свете одинокого масляного светильника, он одновременно закусывал сыром, хлебом и оливками. — Лоренца! Что ты здесь делаешь? — воскликнул он тонким дрожащим голосом. — О том же я могу спросить тебя, достойнейший, — отозвалась я. Присутствие духа вернулось ко мне быстрее, чем к нему, и я сразу же решила, что извлеку из этой неожиданной встречи как можно больше пользы для себя. — Я… я… я читал, — забормотал Олимврий, отводя глаза, и потихоньку скатывая свиток, лежащий у него на коленях. — Вижу. И наверняка что-то запретное? — я закрыла за собой дверь и приблизилась к столу. — Что у тебя здесь? Покажи. Он попытался сопротивляться, но, после короткой вялой борьбы, я без особого труда забрала у него свиток и поднесла к глазам. Я ожидала увидеть запрещенную пьесу или исторический трактат, дозволявший себе двусмысленно толковать то или иное деяние предков великого кесаря, но стоило мне прочесть верхнюю строчку в свитке, холодный озноб пробежал по моему телу: «Начало Евангелия Иисуса Христа, Сына Божия, как написано у пророков: вот, я посылаю Ангела моего пред лицем Твоим, который приготовит путь Твой перед Тобою. Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему». Эвангелион! (1) В доме у сенатора Рима! Страшная и опасная книга, трижды запрещенная. Появившись в нашем доме, она стала предвестником смерти моего отца. — Откуда это? — спросила я первое, что пришло в голову. Олимврий выглядел настолько испуганным и сбитым с толку, что оставалось только порадоваться тому, что его уединение с опасным свитком нарушила именно я. — Да вот… Приобрел по случаю у одного книжника, вместе с сочинениями Овидия. Не знаю, что это, пока не понял, но, наверное, лучше не держать этот свиток в доме. Я спросила себя, правду ли говорит Олимврий относительно того, что он сам и по доброй воле приобрел Эвангелион, и решила, что да. Наш господин, Марк Корнелий, был человеком весьма образованным, и придерживался широких взглядов, но не настолько, чтобы подставить под удар собственную репутацию и безопасность семьи. Подумать страшно, чем могло обернуться для нас всех обвинение Марка в тайном исповедании христианства. Хотя времена Нерона давно ушли в прошлое, в Риме их не забыли… С досадой поймав себя на том, что опять думаю о Корнелиях, как о своей семье, я посмотрела в глаза вольноотпущеннику. — Олимврий, неужели ты не понимаешь, что будет, если тебя застанут с этим сочинением в руках? Вряд ли кто-нибудь поверит, что ты просто решил поупражняться в греческом языке! — По-моему, Лоренца, меня уже застали, — он бросил на меня жалобный молящий взгляд. — Я всегда хорошо к тебе относился. Ты не выдашь меня патрону? Его поведение выглядело очень странным, но я решительно покачала головой: — Не выдам, если ты скажешь мне правду. — К-к-какую правду? — от страха он даже начал заикаться. — Я все сказал. Много слышал про это сочинение, и в Иудее, и в Ахейе. Хотел прочесть… Купил здесь по случаю… Только и всего. Не верить ему было просто жестоко, но я слишком хорошо помнила, каким искренним и безобидным выглядел Яхмос в тот самый день, когда он указал центуриону дом моего отца. — У Марка Корнелия, да и у Луция, в Риме очень много врагов и завистников. Ты что, получил от кого-нибудь деньги, чтобы принести сюда Эвангелион? — Нет, Лоренца, нет! — он прижал к груди тощие руки и едва ли не бил себя кулаком в грудь. — Я никогда не сделал бы такого патрону, я не Иуда… И хочу, подобно мытарю, войти в Царствие Небесное. — Куда войти?! В царствие небесное? Олимврий, так ты не только читаешь, ты еще и веришь в то, что читаешь? Бедняга понял, что окончательно выдал себя, и, застонав, закрыл лицо ладонями. — Лоренца… Ну да, я как-то был на собрании христиан. Но я не принимал крещение водой! Я просто слушал. Ты думаешь, это повредит патрону, если… — А ты полагаешь, что сенат публично наградит Марка Корнелия за то, что он держит христианина в секретарях, и позволяет домашним посещать тайные сборища этих смутьянов? Я по-прежнему держала в руках роковой свиток; Олимврий сделал слабую попытку выхватить его, но ему это снова не удалось. Он трясся, как в лихорадке, и было от чего: кесарь Домициан отнюдь не жаловал приверженцев странной веры в человека-бога, называвшего себя царем Иудеи, распятого и чудесным образом воскресшего. Во время каждых игр, перед началом выступления гладиаторов, на арене Колизея и других цирков и амфитеатров Рима десятки христиан умирали, растерзанные хищниками и проколотые копьями легионеров. В другое время их арестовывали, сажали в тюрьму, бичевали, распинали и жгли заживо вместе с крестами. Я была наслышана о храбрецах, что гордо шли на смерть, лишь бы не отказываться от своей веры, и погибали, прославляя имя своего бога, но Олимврий явно не жаждал священного мученичества. И у меня не было полной уверенности, что он не подкуплен врагами сенатора и не ведет против него коварную игру. Наверное, мне следовало обрадоваться представившейся возможности навлечь беду на дом Корнелиев, и тотчас ухватиться за нее; но я испытывала лишь досаду на вольноотпущенника, столь бездарно распорядившегося своей драгоценной свободой, и не то попавшегося в чужие сети, не то пытающегося неумело сплести собственные. Холодный голос рассудка говорил мне, что никто из слуг не уцелеет, если кесарь Домициан разгневается на сенатора: одних убьют вместе с хозяином, других продадут с торгов. В мои планы отнюдь не входило стать жертвой чужого мщения, пусть даже императорского. — Олимврий, — твердо проговорила я и посмотрела в глаза вольноотпущеннику. — Ты должен пойти и во всем признаться патрону. Пусть он решит твою судьбу. — Лоренца, но я не могу сделать этого! — воскликнул он в ужасе. — Можешь! — возразила я. — Выбирай: или ты сам все расскажешь Марку Корнелию, или это сделаю я. И прямо сейчас. С моей стороны это был риск — Олимврий, несмотря на тонкие кости и худосочное телосложение, был мужчиной, высоким и довольно ловким и гибким. Если бы он внезапно бросился на меня, чтобы отобрать свиток, победа могла остаться и за ним. Но даже больше, чем нападения, я боялась ехидного вопроса: почему, женщина, ты уверена, что патриций поверит твоим словам? Ведь это у тебя в руках свиток-улика, и я с не меньшим основанием могу обвинить тебя в следовании запрещенному учению… Но ничего подобного не случилось. Страх перед разоблачением настолько парализовал беднягу-секретаря, что он даже немного обмочился. Упав на колени, Олимврий снова стал умолять меня сохранить его тайну, обещая мне все, все что угодно… в меру своих скромных возможностей. Поколебавшись для виду, я уступила: — Ладно, друг мой. Ты и в самом деле всегда был хорош со мной, и я, так и быть, никому не расскажу о твоих приключениях. Мне ничего от тебя не нужно, но ты теперь мой должник. — Т-т-ты вернешь мне св-в-виток? — заикаясь, спросил он. — Нет. Его нужно сжечь. И как можно скорее. — Лоренца, Лоренца, — он с мольбой сложил на груди руки. — Не надо. Я… на рассвете… Еще и солнце не успеет взойти, как я унесу Евангелие подальше отсюда. — Ну уж нет. Своим рукам и глазам я доверяю больше. Не беспокойся, я не нарушу своего слова. Уходи. Скоро рассветет, и ты в любой миг можешь потребоваться патрону. Олимврий тяжело вздохнул, и, суетливо собрав свои вещи, уныло поплелся к выходу. Он долго топтался на пороге, надеясь, что я передумаю и отдам ему злосчастный свиток, но я даже не подняла на него глаз.***
Карты египетского оракула одна за другой ложились на мозаичный стол. Ночь стремительно летела к рассвету, но я забыла о сне, забыла и о свитках, брошенных справа и слева. Я вопрошала оракул о будущей судьбе, но зловещие духи карт словно гневались на женщину, посмевшую проникнуть в древние тайны книги Тота, и то путали меня, то пугали, то начинали с убийственной ясностью возвещать: кровь, смерть, разлука, страдание… О «царском пути», зашифрованной магической книге — я впервые услышала от Яхмоса, когда была еще маленькой девочкой. Я часто видела, как он возится за столом со странными пластинками, разрисованными яркими красками. Меня необыкновенно привлекали эти картинки, но Яхмос всегда прятал их и не давал рассмотреть вблизи. Прошло много лет, прежде чем египтянин уступил моим настойчивым мольбам и объяснил, что эти картинки — не только вместилище тайного знания, но и могучий Оракул, способный предсказать судьбу гораздо точнее, чем жрецы в храме Аполлона в Дельфах. По странной иронии судьбы, египетские карты оказались единственной вещью, которая осталась у меня на память о родном доме. Я обнаружила их в холщовой поясной сумке с лекарствами, принадлежавшей отцу, и захваченной мной наугад из комнаты, где римские солдаты все перевернули вверх дном. Мне почему-то подумалось, что Яхмос после приходил в наше опустевшее и осиротевшее жилище, искал свой талисман, но гордые духи карт не захотели оставаться с предателем. Это было справедливо, но я никогда не решилась бы назвать себя хозяйкой странной колоды. И очень редко позволяла себе дотрагиваться до нее… Сегодняшняя ночь была исключением. Зловещие знаки тревожили меня: безумная, похожая на порчу, страсть матроны, боль и отчаяние Меркуция, говорившего о предчувствии скорой смерти, черный дрозд, залетевший в окно кухни, и белокурый великан, похожий на титана древних времен, дважды заливавший мраморный пол в доме Корнелиев своей кровью. А теперь еще и Олимврий с Эвангелионом и непонятной страстью к опасному учению… Колесница, Сила, Умалишенный. Перевернутый Тот. Я вздохнула: моих скромных познаний было явно не достаточно, чтобы ясно прочесть послание, но оно сулило тяжкие испытания. Хватит ли у меня душевных сил с честью вынести все, что уготовил мне Рок? За окном светлело, и воздух вокруг был уже не черным, а серым, как шкура волка. Я снова коснулась колоды, чтобы достать новую карту… и вздрогнула от раздавшегося позади мягкого и иронического голоса: — Как приятно в сей загадочный рассветный час видеть самую загадочную женщину нашего дома, склонившуюся над загадочными картинами, решающую сложную загадку… Я чувствую, что попал в древний миф о похождениях Одиссея. Я встала и, обернувшись, встретилась взглядом со смеющимися карими глазами сенатора. Он был облачен в длинную малиновую тунику из мягкой ткани, подпоясанную золоченым шелковым шнуром с длинными кистями, а на ногах не было даже мягких сандалий. — Господин… Приветствую ваше пробуждение. Угодно ли вам выпить яблочной воды? — Я тронут, Лоренца, что за время моего отсутствия ты не забыла о моих привычках. Но я уже распорядился насчет воды, так что не пытайся убежать под этим предлогом. Он сел в кресло и знаком приказал мне занять место напротив него. — Ты проснулась с первыми лучами солнца или опять провела всю ночь над свитками? У тебя усталый вид. — Господин так добр, беспокоясь обо мне… Но я совсем не устала. В ночной тиши так хорошо думается. Марк улыбнулся: — И о чем же ты думала, Лоренца? — Сначала о настое, который ты, почтенный сенатор, велел мне приготовить к сегодняшнему вечеру. У него очень сложный исходный состав, и не все нужные растения можно собрать в нашем саду или купить на рынке. И я подбирала новые травы, усиливающие действие исходных компонентов. Если все получится, «настой силы» позволит тебе, мой господин, не спать хоть три ночи подряд и не терять бодрости. — Похоже, ты уже испытала на себе его действие… Не припомню, чтобы я когда-нибудь видел тебя сидящей без дела. Удивительная рабыня. Мечта любого господина… Ты вообще когда-нибудь отдыхаешь? Приняв вид невинной овечки, я развела руками: — Только когда мне удается остаться наедине с ложем. — А случается это нечасто, если принять во внимание, что ты совсем свела с ума моего брата… Впрочем, я не удивлен. Такой девушке, как ты, и я бы отдал всю свою душу… если бы уже не отдал ее несравненной Клелии. — Ты преувеличиваешь мои достоинства, почтенный сенатор. Я родилась всего лишь ничтожной дочерью своего отца — греческого врача — а теперь я рабыня, принадлежащая славному дому Корнелиев. Боги милостивы ко мне… Лукавый блеск его глаз давал понять, что мой смиренный тон не обманул его, но я к этому и не стремилась. Против воли, я чувствовала радость от того, что Марк Корнелий обращается ко мне запросто и принимает мои слова всерьез. Мне даже была приятна его мягкая ирония. Судя по всему, беседа доставляла удовольствие и ему тоже. Протянув руку с тонким запястьем, украшенным золотым чеканным браслетом, он указал длинным пальцем на лежащие передо мной карты: — Ты читаешь карты оракула, Лоренца… Что они поведали тебе? Я пожала плечами: — Это могучий оракул, сенатор, но язык его в основном невнятен и темен для меня. Пока мне удается разобрать только отдельные слова. Он покачал головой, и его тонкое лицо омрачилось, взгляд погас, словно на солнце его души надвинулось облако горя. — Я тоже хотел бы задать вопрос этому оракулу… Может быть, он знает, как мне вернуть сердце моей жены? — Оракул не поможет, сенатор… — ответ сорвался с моих губ раньше, чем я успела пожалеть о сказанном. Черная, словно нарисованная тонкой кистью, бровь сенатора вопросительно приподнялась. Он молчал, но само это молчание было весьма красноречиво и побуждало меня высказаться. И тогда я бесстрашно закончила свою мысль: — Карты могут лишь рассказать о том, кто владеет сердцем любимой, предостеречь или ободрить, но бессильны вернуть утраченное чувство. — Откуда ты знаешь, что чувство утрачено, Лоренца? — последовал быстрый, как бросок змеи, вопрос. — Матрона говорила с тобой обо мне? — Она постоянно говорит о тебе, почтенный Марк. — я спокойно и твердо выдержала его пристальный взгляд. Сенатор поморщился: — Знаю, знаю, Лоренца, что ты скажешь дальше: Клелия всегда нежна и спокойна, и не устает восхищаться своим супругом, ибо нет в Риме мужа, более увенчанного добродетелями… -…чем достойный нобль Марк Корнелий Лентулл, — подхватила я. Сердце мое билось гулко и стремительно: я понимала, что Фортуна послала мне редкий шанс выпутаться из опасной и безумной авантюры, в которую меня пыталась втравить влюбленная матрона. Теперь самым главным было не поспешить и не сказать лишнего. — И все-таки ты не советуешь мне обращаться к оракулу. Как ты узнала, что не все гладко между мной и Клелией, если она не открывала тебе душу? — Не гневайся, господин… Но разве пришел бы ты сюда на рассвете, если бы достойная матрона щедро одарила тебя любовью? Он покачал головой и вздохнул, и я впервые заметила тонкую сетку морщин на висках, и сиреневые тени под глазами. Страдание его было таким сильным, что невольно толкнуло мое сердце, и заставило его отозваться сочувственной болью. — Ты очень умна, Лоренца. Мой брат напрасно называет тебя Дикой кошкой. Ты больше похожа на Змею Асклепия… Луций, мне кажется, до сих пор не понял до конца, какое сокровище ему досталось. «Если бы боги не прокляли Коринф, не разгневались за что-то на моего отца, я никогда бы ему не досталась» — я благоразумно оставила эту мысль при себе, но она породила во мне новую волну враждебности и гнева. Усилием воли смирив темный порыв и погасив недобрый блеск в глазах, я поклонилась патрицию, словно благодарила его за лестные слова. И тогда Марк Корнелий тихо спросил: — Что мне делать, гречанка? Каким зельем поить жену, чтобы она полюбила меня… Чтобы не гнала прочь со слезами, и не обдавала холодом, как этой злосчастной ночью… Как мне пробиться к ней в душу? — Ты в самом деле хочешь, почтенный Марк, чтобы я помогла тебе в этом сложном деле? Сенатор поднялся с кресла и подошел ко мне вплотную, его горячая сухая ладонь легла на мое плечо: — Не только в этом, Лоренца. У меня много важных дел, очень много. Стань мне полезной, гречанка — и, даю слово, я не останусь в долгу. Не в моей власти освободить тебя, но облегчить твою судьбу я сумею. Времени на раздумья не было — надо было решаться. Соскользнув с кресла, я встала на колени и коснулась губами протянутой мне руки: — Располагай мною, Марк Корнелий Лентулл. Я буду для тебя верной и преданной помощницей, клянусь в том Асклепием и Афиной, моим покровителями. Так был заключен наш тайный союз и началась наша странная и удивительная дружба… С того памятного рассвета ожесточенная ненависть ко всем Корнелиям немного утихла в моем сердце, и впервые уступила место смутной надежде.