***
Видно, я плохо сражался в этой битве и так прогневал могучего Вотана, что он не принял меня в свой чертог-Вальхаллу, как однажды не захотел сразу принять безвестного мальчишку, вышедшего из дикого леса, мой будущий отец Хрольссав Хаасбальд по прозвищу Бэрг. Племя авионов (14) с опаской относилось к таким «дарам» леса, но мудрая Ингрид, жена главы рода, дала мне приют и сделала своим пятым сыном. Так я родился во второй раз Хэдериком, сыном Хаасбальда и стал считать себя авионом. Третье мое рождение не подарило мне радости. Когда я вновь пробудился к жизни, на моих руках и ногах уже замкнулись прочные оковы — знак плена и позора. Я лежал на дне телеги-клети, в которой угрюмо молчали или стонали от ран и жажды еще несколько выживших несчастных. Телега маркитанта-работорговца тащилась по узкой горной дороге. Неторопливые волы влекли ее на ближайший невольничий рынок, где каждого из нас ожидала участь побежденных — продажа в тягостное рабство. Следующие дни я помню, как в тумане. Прояснение наступило после того, как нас, скованных общей цепью, привели к колодцу, возле которого расторопные водочерпии наполнили большую каменную лохань. Нам было велено раздеться догола и смыть кровь и грязь друг с друга, потом грек-маркитант, который вел нас на торги, дал каждому по куску полотна, чтобы мы обернули его вокруг бедер. Я захотел подобрать свои кожаные штаны и плащ из добротной шерсти, но он ударил меня по плечам и что-то сердито закричал, тыча палкой в лицо. Мальчик-слуга, боязливо косясь на своего хозяина, собрал нашу одежду и куда-то унес. Теперь от старой жизни у меня остались только шрамы и амулет-оберег на кожаном шнурке, который этот великодушный торговец позволил не снимать. Затем всех нас отвели к белому дому на краю рыночной площади. Там меня и других осмотрел важный толстый человек в зеленой хламиде — римский колдун. Он облегчил боль в саднящих ранах, очистив кровавую корку и гной, и, положив на свежие рубцы едкую мазь, а потом прочитал то ли заклинание, то ли молитву своим богам. Потом были узкие кривые улочки незнакомого города, пыльные плиты торговых рядов, душные комнатушки для пленников, наполненные зловонием, рыночные навесы, едва защищающие от палящего злого солнца, жирные барышники, тычущие в меня пальцами и болтающие что-то на языке, который мне был понятен куда меньше, чем лошадиное ржание… Первый мой хозяин купил меня за горсть серебряных монет. Он придирчиво осматривал живой товар, пока торговец-грек по имени Дициус, нахваливал каждого из пленников, приказывая встать, показать зубы и руки. Когда подошла моя очередь, торгаш что-то сказал, обращаясь к покупателю, и тот заинтересованно посмотрел на меня: — Ты, Дициус, не врешь ли часом? Какой он галл, самый настоящий косматый истевон (15)! Знакомое слово «галл» зацепило мой слух, и, поняв, что так он назвал меня, я с ненавистью посмотрел на этого человека. — О, да этот галл с норовом! — высокий италик в дорогом хитоне заметил мой взгляд и засмеялся, как может себе позволить только очень самоуверенный человек. — Смотри, Дициус, не подложи мне свинью, я не ланиста (16), я ищу людей на строительные работы, а этот варвар только убивать и умеет. — Ты неправ, благородный Килиан. Мне рассказали, что раньше он был знаком не только с мечом, но и с ремеслом. Он то ли кузнец, то ли скотник… — А что ты сам его не спросишь? Или он немой? — италик продолжал разглядывать меня, испытывая мое терпение. — Ты! — торговец ткнул меня своей палкой, — Отвечай мне, что умеешь делать? Я молчал, не понимая и не желая понимать смысла обращенных ко мне слов. Торгаш нахмурился и спросил медленно и громко, будто я был глухим: — Ты можешь говорить? Покажи язык! — его рука сдавила мне челюсть, но я замотал головой, высвобождаясь из его цепких пальцев. Он ударил меня, но я не ответил, хмуро глядя в землю. — Он дикий северянин, мой господин, он из племени авионов. — вдруг заговорил по-гречески один из сидящих рядом со мной пленников. — Он не понимает тебя. Прикажи, и я спрошу его. — Спроси, что он умеет делать. И скажи, что лучше пусть он тебе ответит, иначе я велю одеть на него ошейник, и выставлю, как строптивого раба. Парень, которого я мельком видел в отряде Бэлга, толкнул меня в плечо, и, перейдя на понятную мне речь, передал слова хозяина. Я плюнул ему под ноги и отвернулся. — По крайней мере, язык у него есть, — иронично заметил покупатель. — И он силен и здоров, хоть я вижу шрамы воина на его теле. Сколько ты просишь за этого молчуна? — Семьсот сестерциев, всего семьсот сестерциев! Посмотри на его плечи, грудь — он будет таскать самые тяжелые камни! — А сколько ему лет? У него еще нет настоящей бороды, но он выглядит, как взрослый. Или он евнух? — О, нет, с плодовитостью у него все в порядке, хвала Приапу (17)! — торговец захихикал, приподняв длинной палкой край моей набедренной повязки. Потом Дициус жестом велел мне встать и ткнул острым концом палки в верхнюю губу, заставив меня продемонстрировать покупателю зубы. Тот пощупал мне плечи и руки, потрогал рану на боку, остался доволен осмотром, и они ударили по рукам. Горсть серебряных монет перекочевала из рук италика в кошель грека, который тем временем подозвал кузнеца. Кузнец расклепал кольцо на моей лодыжке, сквозь которое была пропущена общая цепь, и снова заклепал его, ловко орудуя маленьким горном, клещами и молотом. Теперь на мне остались ручные кандалы, соединенные длинной цепью с кольцом на левой ноге. Могучий сателлит (18) прикрепил к наручным оковам веревку и дернул за нее, приказывая мне идти за ним. Я устало покорился и ушел с рыночной площади, даже не оглянувшись на тех, кто сражался со мной в ущелье. У раба нет прошлого. И друзей у него тоже нет.***
Первые месяцы плена и рабства я провел на вилле, принадлежащей вольноотпущеннику Килиану. Он был небогатый и незнатный колонн (19), выходец то ли из Фракии, то ли из Македонии. За верную службу он сперва сделался управляющим поместья, а потом сумел получить от своего бывшего господина, наместника Истрии (20), большой земельный надел. Став свободным землепользователем, он женился, завел потомство и начал торговать вином и пшеницей, овцами и лошадьми. Его землю и стада обслуживали несколько десятков рабов, не считая слуг в доме. Приведя меня и других, купленных им в тот день рабов в поместье, Килиан сразу отправил отобранных им для этой цели крепких мужчин на расчистку завала — от недавнего гнева Плутона обрушилось здание старого амбара, которое нужно было отстроить заново. Я никогда не был каменщиком, но в этой работе не было ничего сложного — в числе других рабов, я таскал тяжелые обтесанные камни, мешал рыхлую пуццолану (21) и мел с водой из колодца, скреплял этой вязкой смесью стены амбара и крошащиеся плиты известняка в низкой ограде, тянувшейся вдоль пшеничных полей и виноградников. На вилле Килиана ни у меня, ни у других невольников не было повода жаловаться на дурное обращение господина. Кормили нас сносно, дважды в день, в поля и на стройку выносили воду, в самые знойные часы надсмотрщики позволяли немного отдохнуть в тени строящихся зданий или кипарисовых деревьев. Килиан был рачительным хозяином, он ценил жизнь немых орудий и без нужды не наказывал провинившихся. Но на рабском дворе — эргастуле — возле прочных тюремных клетей, куда нас запирали на ночь, стояли колодки, напоминающие строптивцам о том, что ожидает раба за любой проступок или открытое неповиновение. Несмотря на это зримое предупреждение, мне не давало покоя растущее с каждым днем желание вернуть себе свободу. На моей родине тоже были рабы, но они не носили цепей, свободно ходили по усадьбе и могли со временем даже войти в род воина, приведшего их под свой кров, и стать его родичами. Пленник, захваченный в битве, мог купить себе свободу, присягнув конунгу и войдя в его хирд, стать побратимом, равным среди равных. Здесь все было иначе — на меня смотрели, как на гору мускулов, как на вола, отличного от прочих быков одной способностью — не просто сдвигать с места каменные глыбы, но и нагромождать их друг на друга в подобии порядка. У меня и у других полевых рабов не было имен — надсмотрщики обращались к нам просто: «Эй, ты! Раб! Галл! Бритт!» или выдумывали унизительные клички. Для них, привилегированных слуг, мы были бессловесными и безымянными, опасными и коварными животными, которых для усмирения и покорности нужно держать в цепях днем и ночью. Я старался казаться безразличным к своей участи, как и большинство моих товарищей по несчастью, но ждал одного — когда заживут раны, и восстановится сила. Я до боли упражнял мускулы тяжелой работой, ел без остатка все, что давали, и крепко спал в духоте и тесном пространстве эргастула. Я старался не обращать внимания на жару и пыль, стесняющие движения цепи и железные кольца, натиравшие запястья и лодыжки, брань и бичи надсмотрщиков. Каждое утро я покорно шел на работы и каждый вечер возвращался назад, с толпой других рабов, не пытаясь раньше времени осуществить дерзкий побег. Среди рабов я считался диким и нелюдимым, долго делал вид, что не понимаю их разговоров, и не заговаривал ни с кем сам, часто ловя на себе настороженные и испуганные взгляды тех, кто был новичками, и оценивающие взгляды старых невольников. Но по вечерам, за миской бобов или полбы, я невольно прислушивался к разноязыким беседам моих товарищей по несчастью, пытаясь различать отдельные знакомые слова. Через две луны строительных работ я выучил скупые команды надсмотрщиков и кое-какие простые фразы, которыми они обменивались. Еще через какое-то время я начал понемногу понимать отдельные слова, какими перебрасывались между собой другие невольники: гордые сарматы, галлы-вольки, рыжебородые бритты, крикливые даки, смуглокожие киликийцы (22). Но из всех языков, звучавших под кровлей эргастула, певучий язык латинян давался мне труднее всего… Однажды ночью в усадьбе загорелся крытый сарай, в котором находились овцы, коровы и несколько жеребых кобыл. Пламя вспыхнуло так жарко, что грозило пожрать все поместье, и нас спешно подняли на ноги, чтобы общими усилиями загасить огонь и спасти хозяйский скот. Одних рабов построили в две цепочки от сарая к колодцу, по рукам пустили ведра, тазы, кувшины, горшки — всю утварь, способную вместить хоть немного воды. Другим рабам, в том числе и мне, дали длинные шесты, которыми нужно было сбивать языки пламени с жердей и соломы, покрывавшей сарай. Рабы-пастухи и скотники тем временем спешно вытаскивали из-под горящей кровли перепуганных баранов и ярок, выгоняли взбесившихся от ужаса лошадей, коров и телят. Сам Килиан, препоручив заботу о жене и детях испытанному слуге, метался между разными группами и выкрикивал бестолковые приказы вперемежку с проклятиями Вулкану и мольбами Юпитеру. Я тоже молился, отчаянно молился Вотану, чтобы он поразил своей секирой этот проклятый дом, развеял в прах посевы и амбары, сжег дотла ненавистный эргастул и разбил рабские оковы. Моя жердь только помогала пламени разгораться ярче, вороша сухую и белую, как волосы норн (23), солому. Но Вотан не внял моей мольбе. Килиан велел обрушить птичник, отделявший скотный двор от других жилых построек, вплотную примыкающих к вилле, и к утру огонь был остановлен. Рабы весь следующий день разбирали завалы из обгоревших жердей, кирпича, камня и черепицы, расчищали двор, сгребали и выносили мусор, а вечером хозяин приказал собрать всех на заднем дворе и учинил нам допрос. Ему показалось, что сарай был подожжен намеренно кем-то из рабов, но кто же добровольно сознается в проступке, неминуемо караемом жестокой расправой и смертью? Видя упорное молчание, хозяин прибег к распространенной в римской армии форме наказания — жребию. Главный надсмотрщик, Курт, принес по знаку Килиана мешочек с черными и белыми камнями и объявил, что вытянувшие черные камни рабы должны принять наказание кнутом и лишением воды на один день. Черных камней меньше, чем белых, но если тот, кто организовал поджог, не сознается или если его не выдадут сами невольники, наказание падет и на виновных, и на невинных. По толпе рабов прошел недовольный ропот, но никто не сознался в содеянном зле. Тогда Курт протянул мешок первому из невольников, и тот, осторожно помешав камни, вытащил сжатый кулак. Его рука заметно дрожала, но камень во вспотевшей ладони оказался белым. Курт подошел к следующему рабу. Ему не повезло, и два дюжих подручных Курта потащили бедолагу к колодкам. Сегодня жребий пал на шесть человек — по числу колодок, в которые заключались руки и ноги несчастных. Но Килиан предупредил остальных рабов, что наказания будут продолжены, потому жребий придется тянуть всем. Духи предков уберегли меня от унизительной порки и мучений в белой горячей пыли двора. Но каждое утро в течение нескольких дней мы проходили молчаливым строем мимо распластанных в колодках тел, на спинах которых багровели раны, оставленные жесткой кожей бича. Если бы гнев господина вскоре не утих, и ему не нужны были рабочие руки на полях и стройке, наказанию был бы подвергнут каждый второй раб. А ведь он сам, как я понял из разговоров надсмотрщиков и рабов, был когда-то невольником, захваченным в бою где-то в Македонии. Ужели он забыл, каково это — быть в полной власти другого человека? Или именно та память о собственной ненависти к господину и заставила его перенять жестокий закон обращения с рабами?***
Несколько лун родилось и состарилось с тех пор, как я попал на виллу Килиана. Рана на боку давно превратилась в длинный плотный шрам, а след тонкой пилумы, проколовшей ногу насквозь, стал похож на звезду и больше меня не беспокоил. Несмотря на скудный паек, я чувствовал себя почти таким же сильным и подвижным, как до плена, кожа моя, покрасневшая и несколько раз сошедшая белой шелухой, приобрела красно-медный оттенок и загрубела от постоянного пребывания под солнцем, почти полной наготы и ветра. Мускулы, натренированные тасканием тяжестей, просили новой работы, на щеках и шее пробилась борода и уже немного отросла и стала жесткой, а голова, лицо и тело постоянно зудели от укусов зловредных паразитов, которых я подцепил с соломы в эргастуле. Когда в чужом черном небе снова появился Хьюки (24), я решил, что пора подумать о побеге из ненавистного плена. На мою удачу, этим утром на виллу завернул торговец невольниками, хорошо знакомый с Килианом, он привез с собой небольшую партию рабов, которых предложил по сходной цене. Килиан купил всех, и в том был знак благоволения судьбы. Один из новых невольников был фризом из родственного авионам племени, он говорил на моем родном языке почти так же хорошо, как я — на его, и мы долго шептались в темноте эргастула, рассказывая друг другу свои истории и обмениваясь воспоминаниями о родных краях. Его звали Сван Кёпенинг, он был приемным сыном фризского вождя Хроума Хильдбарда, занимался рыбной ловлей, знал мореходство и ходил кормчим на ладье, которую захватили продавшиеся римлянам бритты. Уже пять лет он был в рабстве, повидал много разных мест и сменил нескольких хозяев. Именно он рассказал мне, что легче всего сбежать из этих проклятых Нертой (25) мест южным морем, по которому порой ходят отважные северные викинги. Его самого привезли сюда на корабле, и он примерно знает, как добраться до побережья. Нужно только выбрать благоприятный день, принести в жертву богам души надсмотрщиков и, сбив оковы, обрести свободу. Слова Свана, его горячая убежденность и злое отчаяние подстегнули мою решимость. Если раньше я медлил из-за того, что не знал, куда пойду, когда мне удастся покинуть виллу, то теперь присутствие соплеменника, столь же не желавшего оставаться рабом, укрепило мой дух. Мы сговорились бежать следующим вечером. Я знал, что меня отправят к дальним воротам поправлять кладку изгороди, на которую рухнуло дерево, подсеченное во время недавней благословенной грозы ударом секиры Вотана. Среди новых рабов оказался еще один северянин, кузнец-рудокоп, умеющий орудовать пилой и киркой, а Сван на днях так ловко заделал дыру в стенке мельницы, что Курт непременно должен послать их вместе со мной. Так и случилось. Мы втроем целый день провозились со стеной, несмотря на крики и понукания Тиция, помощника Курта. Когда же колесница солнца спустилась к пасти Хеля (26), мы набросились на надсмотрщика и забили его камнями и кирками. Оттащив тело под прикрытие колючих кустов, мы принялись избавляться от оков. Сигурд-кузнец, соорудив наковальню из плоского камня и, быстро орудуя одной киркой, разбил кандалы, которые я зашвырнул в те же кусты. Взяв у мертвеца нож, плащ и дубинку, стащив с него одежду, мы поделили все это между собой и быстро растворились в сгущающихся сумерках, оставив кровавую полоску заката по правую руку. За ночь мы проделали большой путь и с восходом укрылись в холодной расщелине посреди низких скалистых холмов. Чтобы нас не выследили всадники с собаками, мы долго шли по голым камням и осыпям, а потом по ледяной воде узкой речки, стекающей с синеющих вдали горных отрогов. Распределив очередность стражи, мы проспали весь день под защитой скалы, а ночью при свете молодого серпа снова отправились в путь, к морю, дышавшему где-то на юге. К рассвету следующего дня соленый ветер донес до нас добрую весть, но из осторожности мы провели в укрытии еще один день и лишь на третью ночь вышли к пустынному берегу. По правую сторону от нас тянулся длинный изогнутый серпом залив, в его водах отражалось множество огней далекого прибрежного селения. Несколько костров мерцало чуть ближе слева, и мы решили, что там находится рыбацкая деревня или стоянка рыбарей, у которых можно было взять лодку. Подобравшись к огням поближе, мы поняли, что не ошиблись, и, молясь покровителю морей Ньерду, отправились вплавь к стоящим у высокого каменного пирса лодкам местных рыбаков. Отвязав одну из них от валуна, мы увели лодку-фелуку подальше, за скалистый островок, и уже там залезли на борт этого утлого суденышка, снабженного парусом и тремя веслами. Рассвет застал нас в незнакомых водах ввиду покинутого нами берега, синей полосой обозначившего северный и восточный окоем. Теперь наш путь лежал в открытое море, и мы вручили свою судьбу богу морей и покровителю отважных путешественников Ньёрду.Примечания:
1 Галлы, реты — соотв. жители Галлии и Реции — племена варваров и германцев, вошедшие в состав или заключившие военный союз с Римской Империей. Галлия — римская провинция, территориально часть современной Франции. Реция — провинция Римской Империи, занимавшая часть территории современных Швейцарии и Германии (юг). 2 Даки — восточно-германское племя, оказывавшее сопротивление Риму с 50 по 106 г. н.э. 3 Данувий — древнее название реки Дунай 4 лимес — укреплённый рубеж (вал, стена) со сторожевыми башнями, возведенный на границе Римской империи. Лимес служил Римской империи как защитное сооружение и как средство таможенного контроля. 5 центурия — римское военное подразделение, численностью в 100 человек. Возглавлял подразделение центурион. 6 Тул — (колчан), кожаная или берестяная сумка-футляр для стрел, крепилась на спине плечевым ремнем или привязывалась к бедру. 7 Вальхалла — также Валга́лла, Вальга́лла в германо-скандинавской мифологии — небесный чертог в Асгарде для павших в бою, рай для доблестных воинов. 8 Вотан — древнегерманское имя верховного скандинавского бога, он же — Один, Высокий, Одноглазый 9 Секваны — галльское племя, населявшее захваченную римлянами область между реками Рейн (Ренус) и Сена (Секвана). 10 Древо Жизни — в древнегерманской и скандинавской мифологии представление о загробном мире — ясень Иггдрасиль, удерживающий корнями небо и землю и дающий жизнь всему сущему. 11 Италики — общее родоплеменное обозначение римлян, как выходцев с Апеннинского полуострова — Италии 12 Спата — прямой и длинный меч, оружие скандинавских и древнегерманских воинов 13 Пилума — копье длиной 1,7-2 метра, на одну треть состоящее из узкого железного наконечника. Его использовали, чтобы лишать противников щита. 14 Авионы — древнегерманское племя, населявшее Южную Скандинавию — часть современной Дании. 15 Истевоны, ингевоны и эрминоны — римские названия для восточных, западных и северных германских племен. Покупатель ошибся — авионы относились к эрминонам — северянам, а не к восточногерманскому племенному союзу. 16 ланиста — учитель и хозяин гладиаторов, покупал и опытных гладиаторов, и рабов, которые у него обучались гладиаторскому искусству, продавал их и отдавал в наем устроителям игр. 17 Приап — римское божество похоти и мужской силы, часто изображался в виде фаллоса, мужчины или фавна с эрегированным членом 18 Сателлит — вооруженный наемный телохранитель, часто бывший раб или солдат, оставивший службу 19 Колонн — свободный земледелец-арендатор, клиент знатного патрона 20 Истрия — римская провинция, занимавшая часть территории современной Хорватии. 21 Пуццолана — вулканический туф, рыхлая порода, которая составляла основу римского бетона 22 Племена, покоренные римлянами и вошедшие в состав Империи 23 Норны — в скандинавской мифологии три старые женщины, живущие у корней Древа Жизни и прядущие нити судьбы каждого человека 24 Хьюки — молодой месяц. 25 Нерта — древнегерманская богиня земли, жена Ньёрда — бога морской стихии. 26 Хель — скандинавское царство мертвых, преисподняя со входом-пещерой, в которой каждый вечер скрывается повозка, везущая по небу солнечный диск