Audi, vide, sile

Она падает на колени, не смея закричать от боли, пронзившей ушибленные места, колготки разорваны, но кого это вообще должно волновать. Главное не останавливаться, нужно двигаться, двигаться, иначе она закричит, но разве она уже не кричит? Разве это не она ползёт к стене, как жалкий зверь, ужаленный отравленным остриём стрелы? И беспорядочно шарит по стене руками, выворачивая ладони, лихорадочно пытаясь то ли взобраться вверх, то ли просто разодрать поверхность. Через столько лет сражений с жизнью, через дороги, увитые плющом, я так люблю тебя, Спаситель, как я люблю тебя. Сквозь боль и предательства я буду тянуть к тебе руки, вырываясь из каждой ямы, что уготовит мне жизнь, ведомая твоим лишь именем. Я так люблю тебя. Всё серое, как если бы она очутилась в старом немом кино — чёрное пятно на плёнке, случайная погрешность. Регина прижимает ободранные руки к груди, будто бы в попытке защитить самое больное и уязвимое, не выходит, не выходит, ни черта не выходит. Только сильнее болит, будто его уже достали, только так аккуратно, что она не заметила. А потом набили стеклом, щепками, жухлой листвой, мёдом, ржавыми болтами, присыпали стекловатой и обратно вернули в грудную клетку, чтобы она чувствовала, всё на свете чувствовала. И теперь оно бьётся, кровоточащее и живое, будто не было ни тьмы, ни памяти. Только имя. Э-м-м-а. Так оно теперь бьётся. Э-м-м-а. Э-м-м-а. Э-м-м-а. А потолок над ней рушится, и дышать становится нечем, побелка и пепел сыплются отовсюду, так много пепла. Он проникает везде, густой и вязкий. И она лежит на полу, бессильная и безвольная марионетка своих чувств, и ощущает каждую нить. И пусть я стану единственной бесплодной женщиной, разрушенной и полуслепой, я выдержу и с улыбкой пойду на твой зов. Только услышать бы. Ни дорог, ни света не нужно мне, только зови меня на краю у самой пропасти. Провалиться мне, если с тобой разведёт меня жизнь. Я так люблю тебя. А потом кто-то зовёт её по имени, и Регина открывает глаза, отмечая каждый взгляд, устремлённый к ней, застывшей всего на несколько мгновений. Регина чувствует его. Так отчаянно и жадно, будто оно сдавливает её шею. Такое тяжёлое, Господи, такое тяжёлое. Нужно только несколько мгновений, чтобы взять себя в руки и улыбнуться ей, и обнять, чёрт возьми, зачем она это сделала? Миллс мимолётно прижимается к Эмме, боясь почувствовать её, потому что иначе она вцепится в её плечи и не сможет отпустить, никогда не сможет отпустить. Или ещё хуже, Эмма ощутит её дрожь, её неспособность взять чувства под контроль. Я буду помнить тебя, даже когда распадусь на чёртовы атомы, пусть хоть сотни раз тобою преданная и виною раздавленная. Я так люблю тебя, Спаситель, разве сумею я не простить. И во Вселенной оставшись одна, я создам новые звёзды — светила небесные — и всем им дам твои имена. Так я люблю тебя. Регина говорит все эти нелепые слова поздравления и не смотрит Эмме в глаза, потому что лгать ей так же больно, как и любить её. Вот она перед ней — чужая счастливая женщина, и это самое прекрасное, что доводилось видеть Регине Миллс, разрушенной и разбитой Королеве, сложившей корону у ног врага. Если однажды босая, голодная, ветрами ужаленная, я побреду по миру с протянутою рукой, то, упав, я не буду растерзана вьюгами, потому что имя твоё спою. Я так люблю тебя. Спаситель, как я люблю тебя. Что если когда-нибудь мир остановится, любовь моя будет жива.