Набегался

Есть такие тайны, хранение которых ощущается как тяжкий груз, ни днем ни ночью нельзя забыть о ней. Каждая из них имеет срок давности: месяц, год, жизнь, поколения — уж сколько ей отведено. Если откроешь тайну раньше времени, то может произойти все, что угодно. Как бы ты ни был уверен, что можешь ее рассказать, она способна взорваться как бомба, убив людей. Или их доверие. У Колина была такая тайна. Страшный, разрушающий секрет под названием измена, настоящая измена, не интрижка на стороне с отступными из Тиффани. И каждый раз, когда он казалось бы находил в себе силы признаться своей жене, то вспоминал старое доброе правило. Первое правило Бойцовского клуба — никому не говорить о Бойцовском клубе. И всякий из вас — тех, кто это читает — должен помнить о неразглашении личных сведений. Пока живы те, чья история здесь записана. * У измены было имя. Пять букв, два слога, куча нервов. Колин много раз хотел все прекратить. Говорил себе: «сиди дома» или «перестань думать», но мотивации было явно недостаточно. Знаете то выражение, с которым собаки смотрят на хозяина? Безграничная привязанность, полное доверие. Захочешь — а не сможешь пройти мимо. Вот он и не смог. Тэрон так смотрел. Словно Харди завел еще одного пса — вот что подумал Колин первый раз. Сейчас даже смешно, как все сложилось похоже. Впрочем… нет, ничерта не смешно! Если рассказывать с самого начала, то жизни не хватит. Лучше — с конца. Три часа ночи, дождь, Лондон. Колин ведет машину, неприметный опель, черный, сливающийся с темнотой и блестящий в свете фар. Сна ни в одном глазу, напротив, энергии хоть отбавляй, смена часового пояса так влияет. Он приехал всего час назад, получил багаж и взял машину напрокат, чтобы не рисковать с таксистами и в метро. Он курит, совершенно плюя на то можно или нельзя этого делать, просто сбивает пепел за окно. Капли влетают в салон и теряются в его волосах, намокает обивка сидения. Не работает ни радио ни навигатор, он знает куда ехать, лишь бы скорее, СКОРЕЕ, ГРЕБАННЫЕ СВЕТОФОРЫ! Сигареты не успокаивают, он словно сам стресс, пальцы дрожат на руле, барабанят громче, чем дождь по крыше. Он подъезжает к многоэтажке. О, Колину нравятся многоэтажки — там можно скрыться, словно он реальный агент на конспиративной квартире. Впрочем, квартира не его, Тэрона, на неизвестно каком этаже. Ферт не запоминает номера, только визуально — у нужной кнопки есть царапина — и черт его знает, что будет, если ее однажды зашлифуют. Сороковой. Надо бы запомнить, да только не получится. Словно кто-то может забраться ему в мозг и вытащить эти данные, а потом и понять зачем он здесь. Из лифта налево и направо, дверь железная без глазка. БОЖЕ, ТЭРОН! Как можно жить без глазка? Ты спрашиваешь «кто там» и веришь им на слово? Хорошо, что у него свой ключ, нагретый в ладони до ожогов, словно от Тардис, которая что-то от него хочет. Колин не попадает в замок, кружит вокруг с мерзким скрежетом, оглядывается на соседние квартиры, еще секунда — и выломает ебаную дверь! Но все обходится, два оборота и он попадает внутрь, закрывая за собой в кромешной тьме. Колин не может быть уверен, что он здесь, а не в своем Уэльсе, в городе, название которого даже выговорить невозможно. У Ферта сердце замирает, когда он бьется коленом и плечом о дверной косяк, вваливаясь в спальню. «Ты не должен быть здесь, не должен быть здесь, не должен…». Вот опять все его ужасы. Два года назад Тэрон впихнул ему ключ от своей квартирки и сказал, что будет ждать. Не сказал зачем, не сказал чего, смотрел тем взглядом, которым все на него смотрят, с обожанием и голодом. Он тогда покачал головой. Колин не приехал к нему в тот день, и через день и спустя неделю. И не должен был приезжать, если бы сделал все так, как нужно было поступить! Но… Он появился неожиданно, как и сегодня, посреди ночи, а парень и правда его ждал, лежал в кровати, сдирал зубами с губ кожицу и смотрел на него. Будто и не имел ввиду то, о чем думал Колин, цепляя ногтем в кармане плаща край фольгированной обертки презерватива. А потом Эджертон, этот мальчик-одуванчик, это дитя света. БЛЯТЬ, ВОН, КАК МОЖНО БЫЛО ПРИДУМАТЬ ЕМУ ТАКИЕ ЕБАНУТЫЕ АССОЦИАЦИИ? Тэрон поднялся, скинул одеяло и голый прошлепал к нему, как если бы Венера родилась из пены морской и потом еще два часа брела по мелководью на берег. — Чаю мне предложить не хочешь? — Колин стоит как пришел — в распахнутом плаще, вымокший, в грязных ботинках, говорит о чае. Выдержка, воистину, английская. Тэрон не идет ставить чайник, Колин даже не уверен, что у него вообще есть чай в доме, даже продуктов возможно нет. Вместо этого Эджертон кладет руки ему на воротник, захватывает покрепче и рвет. Пуговица бесшумно падает на ковролин, а за ней вторая. Взгляд у парня больше не как у всех. — Эй, их можно расстегивать… Третья. — Или давай я сам. Четвертая идет вместе с пятой, та, наверно, была не такой добротной, как остальные. Тэрон больше не смотрит, как щенок, он вообще старается не пересекаться взглядами. Он ждет реакции на свои действия, а Колин стоит, как вкопанный и молчит. Парень доходит до подола рубашки, медлит и лишь плечами пожимает, разворачивается и уходит обратно на кровать, безбожно падая на нее с размаху. Он садится, сложив ноги в псевдолотос, берет планшет и погружается в свои дела. Видимо Тэрон думает, что все еще можно сделать вид, будто ничего не было. Кровать страшно пружинит, когда Колин встает на нее, прямо в грязных ботинках, мокром плаще по белым, слава богу белым, а не банально красным, простыням. Тэрон поднимает голову. Красивый, черт. А еще умный. Парень неуклюже встает и запускает руку в карман плаща, чтобы наконец достать мятый, потрепанный жизнью презерватив. Откуда он узнал? Тэрон не пытается выглядеть романтичным, или сколь-нибудь заинтересованным в происходящем. Он ждал слишком долго, чтобы теперь его сердце трепетало от происходящего. Эджертон расстегнул Ферту брюки и достал его член, только в этот момент показав свою заинтересованность долгим сбитым вздохом. Чтобы заставить Колина окрепнуть хватило несколько движений ладонью и языка на головке, который был восхитителен. Дурацкий каламбур про валлийский язык был проглочен вместе с дыханием и так и не был озвучен. Когда Тэрон надел ему презерватив… Боже, это ад, это ад вспоминать как именно чертов засранец это сделал. Не языком, руками, но так размеренно-аккуратно, что это было хуже удара током, но с такой же силой прошло по хребту, до копчика и в ноги. — В какой позе хочешь? — Тэрон не должен, не может иметь в тот момент такой безразличный голос. Колин хочет его поцеловать, вытащить из его горла чертов спокойный тон, принудить задыхаться и хрипеть в его руках. Откуда это в нем? Замедленный кадр, когда Колин толкает Эджертона и тот падает на кровать, не меняясь в лице, не пугаясь, словно они в ебаном падении на доверие! Это второй удар тока, сильнее, чем первый. Колин падает следом, не опускается — падает, потому что колени — чертово дешевое желе из супермаркета. Развести Тэрону ноги приходится Ферту самому, тот все еще чересчур спокойный и не спешит податливо идти навстречу. Жажда поцелуя становится еще сильнее, пока терпимо, но с каждым мигом жжет в желудке горящими бабочками. Колин мажет пальцами между ягодиц Тэрона и получает третий удар тока, который почти сотрясает все его существо. Ведь не мог тот знать, что Ферт приедет, а значит каждый вечер, каждый, блять, вечер… Эджертон теряет лицо, когда Колин входит в него двумя большими пальцами и разводит их, насколько позволяет тело под ним. Под маской Тэрона горящие щеки, влажные зеленые глаза и открытые губы. Теперь можно целовать. В грязных ботинках, в сыром плаще, с ногами Эджертона, закинутыми ему на плечи, Колин гробил все, что у него было. Или получил то, чего у него никогда не было. Так они и начали видеться, не слишком часто, как график позволял. В Тэроне было что-то, ни секс, ни тело, ни губы, что-то, чего не было у других, черт его знает что именно. Парень был его тайной, был его мыслями, был всем. Потом Ферт решил, что с этим пора завязывать, ради самого Эджертона, чтобы дело не зашло слишком далеко, будто можно зайти дальше девятого круга. Он пропал, уехал на съемки, потом еще на одни — не было у него дополнительного десятка лет, чтобы отдохнуть. Ноги откажут — тогда и попьет чай в гамаке. Твиттер Тэрона сначала молчал, потом начал выдавать информацию. Вот он в Уэльсе — блять, как этот город-то называется — а вот он пропустил премьеру своего фильма, а вот он пришел на Марсианина, а вот он с Хью Джекманом, как же Колин был зол. А сейчас… Он так и стоит, смотрит. Та же кровать, тот же парень два года спустя. Колин скидывает пальто на пол, обувь оставляет в дверном проеме, чтобы кто-нибудь из них на ней навернулся. Сдергивает одеяло и с облегчением понимает, что кроме Эджертона там никого нет. Иначе он вытолкнул бы постороннего за дверь и спустил с лестницы. Парень открывает глаза, смотрит на темную фигуру, пугается, а потом узнает. Он принимает Колина в объятия, раздевает, гладит по волосам, затем нашаривает одеяло и укрывает их обоих. — Набегался? — шепот у Колина над ухом заставляет его сильнее сжать Тэрона в объятиях. На этот вопрос отвечать не надо, просто кивнуть и дать себе мысленно оплеуху. — Набегался.