Голубоглазая бестия

В человеческих бункерах нечасто можно было услышать музыку. Она, как и многие другие виды искусства, погибла в атомном пламени Судного дня. Люди были слишком заняты выживанием и войной, чтобы сохранять и передавать подобные знания и навыки, лишь тихие, порой искажённые до неузнаваемости, песни у костра ещё как-то держались. Но иногда случалось чудо. Гюнтер с самого начала сторонился людей. Несмотря на то, что после памятных событий в доках Нового Орлеана он перешёл на сторону Коннора, усмирять все тёмные стороны своего характера он был не намерен. Ненавидеть в открытую он не мог, убивать ему запретили. Оставалось лишь тихо брезговать и избегать, что в замкнутом пространстве вроде бы большого бункера было непросто. Разумеется, он всегда мог на время спрятаться в каморке отца или в одном из технических коридоров. Спрятаться, успокоиться и вернуться, пока Хельга, девчушка, по его вине потерявшая семью, не начала беспокоиться о новом друге. Но сегодня, судя по всему, отдохнуть от толпы ему не удастся. Сегодня его одиночество грубо нарушили. Сперва немец не поверил собственным ушам. Звуки, слегка искажённые эхом, приглушённые железными переборками, определённо не были следствием работы каких-либо механизмов. Слишком мелодичными и плавными они были. Сам того не желая, Гюнтер стал свидетелем чуда. Он слышал музыку. Звук шёл из одной из многочисленных пустых комнат, которые по обстоятельствам служили то складами, то жилыми комнатами для спасённых из очередного концлагеря, ещё не распределённых по другим убежищам. Сейчас там хранилась пищевая биомасса, и потому отопление было отключено. Но нашедший там приют музыкант словно не замечал холода. Простая губная гармошка словно сама по себе двигалась в его пальцах, поблёскивая в свете фонарика. Музыкантом был Дуглас Хогин. Гюнтеру за всё время пребывания на базе не довелось общаться со старшим заместителем Коннора, но слышал он про него многое. В отличие от наивного и прямолинейного Кабарда, Хогин был умён для своего юного возраста и дьявольски хитёр. И если Лидера в Сопротивлении уважали, то его скорее боялись. Он был карающей рукой, и совсем не казалось шуткой то, что про них с Кабардом говорили, будто у Джона чёрт и ангел за плечами. Причём чёрт этот если и ворожил ему, то никогда не делал это в ущерб себе. Таковы были слухи, и немец, наблюдающий за жизнью бункера со стороны, знал, что они правдивы. Гюнтер знал: в душе Джона Коннора таится гораздо больше тьмы, чем он показывает даже самым доверенным своим сторонникам. И потому, став свидетелем жестокого обращения с какой-то девушкой, немец тут же доложил об этом Лидеру, не боясь шокировать. После этого он не удержался и спросил: почему Джон не приструнит этого зверя, не пресечёт хотя бы его буйные забавы? Тот в ответ лишь усмехнулся и сказал, что мало кому из людей удаётся быть настоящим. А истинная суть Хогина ни на минуту не позволяет ему забыть о проблемах, которые придётся решать после войны, чтобы люди не превратились в беззаконную свору и не уничтожили себя окончательно. К тому же, как бы мерзко это ни выглядело, но такой человек на твоей стороне всегда полезен. С подобным утверждением Гюнтер не мог не согласиться. И сейчас, стоя в тени и разглядывая человека, он невольно думал о том, что из него бы вышел прекрасный терминатор. Не обязательно огневик, хотя рыжеватые волосы Хогина и заставляли думать о его связи с пламенной стихией. Но подобное существо не должно быть из плоти. На этой мысли немец поджал губы и тряхнул головой: это вполне могли быть не его мысли. А мыслить, как его прежний хозяин, Гюнтер совсем не хотел. — Можешь выйти. Или ты, как и тот, предпочитаешь темноту? Спокойный голос, приправленный легчайшей пылью насмешливости, заставил киборга вздрогнуть. Как оказалось, Хогин уже перестал играть и сейчас разглядывал его с не меньшим интересом, чем он сам. Словно два зверя, впервые помещённые в одну клетку, они изучали друг друга, прикидывая, стоит ли завязать знакомство или лучше сразу вцепиться в глотку. — Я лишь слушал, как ты играешь, человек. Я не трону тебя и тем более не претендую на место у его ног. Ни единой эмоции не отразилось в льдисто-голубых глазах Хогина. Он просто встал и ушёл, сделав вид, что не понял, о чём речь. Но, Гюнтер был в этом уверен, в душе понимал, как и он сам: они оба и есть два зверя. Два пса, принадлежащих одной голубоглазой бестии.