***
Первая брачная ночь Шарлотты была неловкой и неуклюжей — ровно такой, как она и ожидала. Он не был внимателен к ней, в этом она обманулась. И пока он делал это, Шарлотта отчаянно цеплялась за свою ночную сорочку. И они не целовались… К ее облегчению, сразу после завершения супружеского долга мистер Коллинз встал и, всячески извиняясь, вознамерился удалиться в собственную постель в гардеробной, поскольку счел это подобающим. И в этот момент он улыбался... Совершенно кошмарно, подобострастно улыбался и прижимал руки к груди, и кланялся, и благодарил ее так долго и утомительно, как если бы она передала ему приглашение на обед, а не претерпела унизительное присутствие его члена внутри себя и тяжесть его разгоряченного тела. Тем не менее, как только мистер Коллинз ушел, Шарлотта осознала, что, да — она сможет делать это. Не так уж все ужасно. И, к тому же, долго это не длится. Бог даст, у нее появится сын… Наутро она отмыла в холодной воде пятна крови на простыни.***
К удивлению Шарлотты, прожив несколько месяцев в одном доме с человеком, не имеющим, на первый взгляд, ни единой черты, способной произвести благоприятное впечатление, она начала открывать нечто новое в своем супруге. Как оказалось, им было довольно необременительно общество друг друга, несмотря на то, что ничего подобного истинной близости между ними не возникло. И одно это уже давало толику облегчения. Он был по-прежнему так заискивающе подобострастен в обществе или напыщенно горд во время чтения проповедей, что она была вынуждена раз за разом подавлять свои чувства, стискивать зубы и повторять себе, что ей не стыдно ни за себя, ни за него, ведь она сама сделала свой выбор. Однако в тишине их гостиной взгляд его переставал обеспокоенно метаться, чело разглаживалось, и — слава Господу! — он хоть иногда молчал. И она вдруг обнаружила, что теперь возражает ему чуть меньше, чем делала когда-то. Что ж, стоило признать, семейная жизнь это... не только огорчения. Шарлотта заботилась о домашнем хозяйстве и поощряла интерес мужа к его саду, проповедям, благотворительным делам прихода и даже в его преданности леди Кэтрин. Получив искренние заверения Шарлотты, что мысли о работе в саду наилучшим образом соответствуют священнику в его положении, мистер Коллинз с воодушевлением окунулся в прополку сорняков, планирование грядок, стрижку и создание живых изгородей. Вечера, когда он возвращался в дом после долгого дня — усталый, но довольный и такой умиротворенный, каким она редко видела его прежде, — такие вечера Шарлотта любила больше всего. А в один прекрасный день она даже воспользовалась этими занятиями в саду как предлогом, чтобы довольно коротко обрезать ему волосы, и была просто счастлива, что больше не видит эти нелепые раздражающие кудри, закрывающие его розовый лоб. Постепенно она научилась говорить с супругом так, чтобы он к ней прислушивался, и заканчивать беседу так, чтобы они оба остались ею удовлетворены. У нее был свой распорядок и долгие блаженные дни в уединении, когда можно было просто молчать. А в те часы, что они проводили в обществе друг друга, она обнаружила, что много легче и проще проявить терпение, дабы не только выдержать с достоинством, но даже получать удовольствие от общества этого человека — ее болтливого, сложного и весьма причудливого мужа. Он приходил к ней в спальню, но редко. После того первого раза он стал странно застенчив и печален, но — слава Богу! — больше уж не повторял улыбок, поклонов и разглагольствований той первой ночи. Таким он нравился ей много больше — с этим серьезным выражением лица, непривычно тихий… и до сих пор так и не поцеловавший ее. И теперь, по крайней мере, он не улыбался так, словно жаждал ей что-нибудь продать или замучить до полусмерти скучнейшими проповедями. Он неуклюже возился в темноте на ее постели и деликатно отворачивал лицо в сторону, когда лежал на ней. Он никогда не овладевал ей грубо, — даже не требовал, чтобы она сняла ночную сорочку, — а после тихо удалялся прочь в свою комнату. Словно в темноте он становился совсем другим человеком. Это совсем не походило на романтическую связь, и долгое время Шарлотта не могла взять в толк: как может женщина по собственной воле захотеть этого не только для того, чтобы произвести на свет наследников?! Однако ощущение мужских рук на своем теле, даже этого человека, она все же позволяла себе расценивать как своего рода удовольствие. Она так редко к кому-либо прикасалась, что там, в темноте, временами это было даже почти приятно…***
Но внезапно вся зарождающаяся легкость ушла.***
Мистер Коллинз вновь превратился в угодливого напыщенного педанта, каким всегда был в обществе, однако теперь он все время находился в этом состоянии, даже когда они оставались наедине. Он глупо важничал, читал смертельно скучные проповеди, никогда не говорил ничего существенного, и эти улыбки, улыбки, улыбки, с выражением лживого восторга на лице! Он постоянно пребывал в волнении, и ничто из того, что раньше могло его успокоить или отвлечь, больше не действовало. Он то вовсе пренебрегал садом, то обрабатывал его слишком грубо, яростно вырывая кошачью мяту, которую сам посадил только месяц назад. Он постоянно ходил в Розингс, чтобы засвидетельствовать свое почтение леди Кэтрин, но возвращался слишком рано и всегда заламывая руки. Шарлотта была потрясена! Она горько корила себя за глупую самонадеянность, за преждевременное спокойствие, и горячо жалела, что не выказывала ранее должного расположения, не проявляла доброты или интереса к человеку, с которым делила свои вечера. Все, что Шарлотта находила ценным в общении с супругом, исчезло, когда мистер Коллинз вернулся к своим прежним утомительным манерам. Кроме того, она все еще не в тягости, а он больше не приходит в ее спальню. Однако она терпела. Терпела и непрестанно думала о своем будущем с этим нелепым, невозможным человеком в ближайшие тридцать, сорок лет, без перспективы родить наследника, без надежды на истинную семью или защиту — всего того, о чем когда-то мечтала… И изо всех сил старалась не закричать в голос.***
Однажды ночью Шарлотта проснулась от света луны и ощущения чьего-то присутствия в комнате. Оказалось, это был ее супруг — он сидел на краешке кровати и как всегда отчаянно заламывал руки. Она резко привстала, чтобы остановить эти бесконечные движения, но тут он всхлипнул и, схватив ее за пальцы, вдруг поднес их к губам и принялся покрывать робкими неуверенными поцелуями — снова и снова, слепо скользя по ладони до тех пор, пока, наконец, не достиг запястья... Его глаза были закрыты. На лице не было ни тени улыбки. И Шарлотта, чью руку он все прижимал к губам, будто не в силах отпустить, вдруг почувствовала, как он дрожит. А в следующий миг осознала, что нечто внутри нее, где-то в самом низу живота, начинает трепетать в ответ. Подарив ее запястью последний неловкий поцелуй, он на замер на мгновение, а затем выпрямился и открыл глаза. Мгновение он смотрел прямо не нее, затем лицо его вновь растянулось в этой кошмарной улыбке, за которой последовали отрывистые витиеватые, смешные и бессмысленные извинения, произнесенные слишком высоким и отчаянным голосом. «Тсс! — прошептала Шарлотта, — Замолчи», и чудесным образом он подчинился. Жуткая гримаса исчезла с его лица. Он успокоился. Мгновение они сидели, в молчании глядя друг на друга. Человек с серьезным лицом, которого она предпочитала всем прочим, наконец вернулся. Он был здесь, в ее комнате, и, быть может, от этого Шарлотта вдруг решилась на нечто совершенно новое — отбросить прочь одеяло и увлечь его в свою постель... Через восемь месяцев семейной жизни, Шарлотта поцеловала кого-то в первый раз.***
Неизвестно, сколько прошло времени с той ночи, но однажды Шарлотта заметила мужу, что предаваться радостям супружеской любви — прямая обязанность доброй христианской четы, и мистер Коллинз почувствовал немалое воодушевление, дабы служить изо всех сил на данном поприще. Спустя еще несколько ночей, он, осмелев, снял с себя сорочку, прежде чем лечь на супружеское ложе, и с напряжением и ложной бравадой ждал, когда она выскользнет из своей и пододвинется ближе. Вскоре, он полностью забылся во время любовного акта и уже не отворачивался из вежливости, а Шарлотта лежала под ним, наблюдая, как его взгляд блуждает по ее лицу, как он беспомощно смотрит на ее глаза и губы , чувствуя, как он движется в ней… и содрогалась всем телом, плавилась и таяла под ним, с удивлением задаваясь вопросом, как обходилась без этого раньше. Той ночью Уильям впервые коснулся губами ее груди, и судорога наслаждения, пронзившая ее тело, застала врасплох их обоих. Он повторил эксперимент — на этот раз крепко прижав ее к себе. И Шарлотта принялась извиваться всем телом, задыхаясь и глубоко впиваясь ногтями ему в спину. Этой ночью он не ушел, а так и остался спать до утра.***
Мистер Коллинз по-прежнему оставался сложным человеком, каким был всегда: смешным, гордым и тщеславным. Шарлотте до сих пор слишком часто приходилось стискивать зубы на публике и желать, чтобы супруг вещал поменьше, а слушал немного больше. Однако он всегда был ответственным человеком, и теперь он сделался немного вдумчивей и внимательней, чуть более спокойней и чуть менее отчаянно пытающимся произвести впечатление. И, когда он входил в комнату, его глаза искали в первую очередь ее, а не леди Кэтрин. Даже в обществе она иногда замечала его новую маленькую улыбку — это отражение их счастья, а не ту подобострастную гримасу, которой он стремился расположить к себе окружающих. Это удивительно красило его. Шарлотта была удовлетворена.