Часть 1
21 марта 2017 г. в 14:17
Боль, она везде: в теле, в крови, в воздухе. Дышать невозможно, воздух, словно лава, заливается в легкие, обжигает их, доставляя страдания. Кости ломит, создается впечатление, что их пытаются раздробить, сломать. Льются слезы, стараясь увлажнить осушенную поверхность глаз, - именно так он себя чувствует.
Юнги заходится кашлем, откидывается на спинку дивана и убирает в сторону кастрюлю с отварной картошкой, над которой клубится пар. Он утирает глаза и часто дышит, остужая легкие. Именно таким: тяжело дышащим, с хлюпающим носом и со слезящимися глазами, его находит Джина.
Скрестив руки на груди и бросив недовольный взгляд на младшего, Джина интересуется:
— Ну, и что ты творишь? Думаешь, все само рассосется? Я бы не была так уверена, с твоей-то везучестью…
Мин недовольно пыхтит, укрывается близлежащим пледом и заваливается на подушки.
Температура в тридцать семь и один не смертельна, но для молодого, гордого Мин Юнги, это кажется концом всего, концом всей его двадцатичетырехлетней жизни. И все старания Сокджина, пичкающей его различными таблетками и сиропами, заставляющей полоскать горло и дышать над горячей картошкой, напрасны.
Юнги считает, что прожил достойную жизнь: он занимался любимым делом, писал музыку, нашел свою любовь в лице широкоплечей Джины, и вот пришел его конец.
Старшая так не думала, она считала свою пассию актером погорелого театра. Обычно ворчливый и не разговорчивый, во время болезни он превращается в еще более ворчливого нытика, который каждый раз говорит, что это конец, и он скоро умрет. Из серьезного мужчины он превращается в размазню, каких еще поискать надо.
Смотря на парня, который закутался в приторно-розовый (гордость хозяйки квартиры, ибо его она выбрала сама), плед, словно в кокон, в груди вместо раздражения и недовольства разливается тепло. Бескрайняя любовь, которая готова в буквальном смысле «Залюбить».
Джина медленно подходит к дивану, отодвигает в сторону злосчастную кастрюльку и ложится под бок к Юнги, утыкаясь тому во влажную макушку. Замотанная тушка завозилась, злобно засопела и постаралась отодвинуться от девушки.
Вопрос, заданный хриплым голосом, разрушил тишину:
— Джина, ты же видишь, это все бесполезно. Я скоро уйду в мир иной. Я уже почти не слышу собственный голос. Ты станешь вдовой…
Будущая вдова тяжело вздохнула, развернула несопротивляющееся тело к себе лицом и тихо, с долей драматизма, произнесла:
— Ах, вот ты умрешь, я останусь одна. Правда, ненадолго. Там Намджун клинья подбивал.
Бледная, испещренная венами рука, заткнула рот говорящей.
— Я этому Намджуну все колья пообломаю, и в одно место затолкаю. С того света достану, — Глаза Юнги горят праведным огнем. — Я и тебе пару колышков забью.
Задорный, похожий на скрип губки по стеклу, смех, но такой родной и привычный, перебил столь угрожающую речь.
Сокджина закинула на Мина руку и ногу, прижимаясь к нему как можно ближе.
— Так значит, ты умирать уже не собираешься? Со мной будешь?
— Так тебя ни на минуту нельзя одну оставить. Я еще даже не умер, а они тут уже в очередь выстраиваются, — гнусаво и как-то обиженно нудит младший в мягкую грудь. — Ты же меня не бросишь, Сокджина. Я ведь люблю тебя.
— Я тоже, Мин Юнги, я тоже.
Мин заметно расслабляется, слыша столь приятные слова из уст любимой, и начинает засыпать, как Ким, лежащая рядом.