to be first, to be best

— Объясни-ка мне ещё раз, — произносит Хаджиме, потирая виски. То, что может оказаться первой стадией мигрени, определённо вызванной Ойкавой, началось, когда он лежал на полу, глядя на своего друга детства, который, в свою очередь, кажется, очень был доволен всей ситуацией. — Но Ива-чан~, — отвечает Ойкава, широко и простодушно раскрыв глаза, как будто он не настоящее порождение сатаны. — Я ведь объяснил уже три раза! — Я знаю, — говорит Хаджиме, заставляя себя сохранять спокойствие перед отвратительно жизнерадостным лицом Ойкавы. — Но мне необходимо, чтобы ты ещё раз все уточнил. Он садится так, чтобы их с Ойкавой глаза были на одном уровне, и опирается на руки. — Так что давай, выкладывай. — Ладно, ладно, ладно, — откидываясь назад на диване Хаджиме, Ойкава оставляет за собой пятно растопленного шоколада. Шоколад размазан по рукам, лицу и одежде Ойкавы, спускается вниз по шее, исчезает где-то под воротником его любимой толстовки с «Близкими контактами» и уже никогда не отмоется с обивки. Хаджиме боится представить, что скажет мама. — Я пытался сделать рождественские конфеты для кое-кого особенного и взорвал свою квартиру. В этом предложении сразу столько неправильных вещей. Тот факт, что Ойкава пытался сделать что-то для кого-то другого, — это во-первых. Во-вторых, что он не добился успеха в том, что делал. И в-третьих, что, скорее всего, наиболее важно… — Ты взорвал свою квартиру, — эхом отзывается Хаджиме совершенно отрешённо. Даже после четырёх повторений он все ещё не в состоянии понять, как Ойкава умудрился нанести такой серьёзный урон своему имуществу, просто пытаясь приготовить рождественские угощения. У него было смутное подозрение, что Ойкава сделал это намеренно, по какой-то нелепой, мелодраматичной причине, которая имеет смысл только в его двинутой голове. Но даже для Ойкавы это уже чересчур. — Ты взорвал свою квартиру. — Ну, вообще-то всего лишь кухню, — поправляет Ойкава, поднимая руки, чтобы скрестить их за головой, выглядя совершенно беззаботным. Полная противоположность того, когда он появился на пороге дома Хаджиме, словно побитый щеночек. Это приятное изменение в настроении, считает Хаджиме, потому что Ойкава ужасная истеричка, а сам Иваизуми не так уж хорош, когда дело касается слёз Тоору или внезапных вспышек гнева и насилия, которые явно шли в одном эмоциональном пакете парня. — Но пожарные появились достаточно быстро, — легко добавляет он, словно это не было чертовски страшно. — Вообще, да, это был серьёзный момент… но водитель такая милашка, и когда она удостоверилась, что все в порядке, она продолжила улыбаться мне, что совершенно естественно, конечно же, ведь я очарователен и прекрасен. — Пожалуйста, скажи мне, что ты не подкатил к девушке из пожарного депо, выглядя вот так, сразу после того как ты поджег свою кухню, пытаясь приготовить рождественские конфеты кому-то другому, — произносит Хаджиме. — Просто соври мне, Мусорокава. Ойкава подмигивает ему и вытягивает руку, демонстрируя аккуратный набор цифр, которые явно составляют номер пожарницы, на нешоколадной части внутренней стороны его руки. — Что я могу сказать? Я неотразим. — Я тебя ненавижу, — отвечает ему Хаджиме. Это практически ритуал после всех этих лет. Тоору говорит что-то высокомерное и раздутое, а Хаджиме резко осаживает его. — А вот и неправда, — возражает Ойкава. — Ты меня любишь. Иваизуми продолжает, словно бы Ойкава ничего не говорил: — И ты платишь за чистку моего дивана. — О, ты имеешь в виду нашего дивана? — припеваючи, говорит Ойкава с макиавеллевским блеском во взгляде, и Хаджиме вдруг осознает, зачем вообще друг пришел к нему. Что-то тяжелое переворачивается в его желудке, словно он уже заранее проиграл на площадке. — Раз уж… — Я отказываюсь, — теперь все встало на свои места, и, как большинство противников Ойкавы, Хаджиме буквально пригвожден к месту этим самодовольным, видящим всё насквозь взглядом. — Я категорически против. — Раз уж мои родители решили, что я не могу жить один, я переезжаю к тебе, — волосы Ойкавы липкие, со сгустками застывшего шоколада в странных местах. Когда он наклоняет голову, все ещё игриво глядя на Хаджиме, у него на лбу остается полоска шоколада, словно от маркера. — Видишь ли, Ойкава, вот здесь у нас и появляется небольшая проблемка, — произносит Иваизуми, судорожно сглатывая и желая сжать руки в кулаки. Вместо этого его пальцы просто вжимаются в деревянный пол. — Потому что я не помню, чтобы приглашал тебя. Он старается говорить спокойно и рассудительно, но все же чувствует, что вена у его виска, которая, видимо, уже настроилась на херню Ойкавы, надулась, когда он крепко сжал челюсти. — Даже не так. Я абсолютно точно и бесповоротно уверен на все сто пятьдесят процентов, что никогда не говорил ничего подобного. — Но, Ива-чан, разве ты меня не любишь? — Ойкава взмахивает ресницами, словно бы Хаджиме — одна из его преданных поклонниц, которые обсуждают его на трибунах во время соревнований, и Иваизуми едва удерживается от сильного желания удушить друга. — К тому же, ты меня не приглашал, но это сделали твои родители. — Что, — он практически может представить, как его руки обхватывают горло Ойкавы, заставляя того издать испуганный вскрик капитуляции, которым Хаджиме будет наслаждаться. — Мои родители позвонили твоим родителям, — отвечает Тоору, полностью растягиваясь на диване и размазывая шоколад по левому подлокотнику, — и твоя мама сказала моей маме, что я должен переехать сюда, — он широко улыбается, и Хаджиме просто ненавидит то, как мило выглядит Ойкава с такой улыбкой. Ойкава всегда был милым, даже когда они были маленькими сорванцами, и Иваизуми всё ждет, что с годами эта ухмылка перестанет иметь такой эффект, но пока ожидания не оправдываются. — Будет очень весело, Ива-чан~. Два лучших друга, делящих одну квартиру. Прям как в каком-нибудь фильме про универ, — он что-то напевает невпопад, а Хаджиме просто продолжает пялиться. Потом Ойкава начинает смеяться, и Иваизуми задумывается: это из-за ужаса и отчаяния, смешанных на его лице, или, может, Ойкава просто нанюхался испарениями, пока сжигал свою собственную кухню? — Я хороший человек, — слабо и тихо произносит Хаджиме, уже полностью усевшись, но немного согнувшись вперед, пока Тоору продолжал хохотать. — Я этого не заслужил. — Я собираюсь использовать нашу ванную, — Ойкава поднимается со своей обычной грацией, которая всегда заставляла Иваизуми немного завидовать. Прямо посередине дивана красуется четкий отпечаток тела Тоору. — А еще я собираюсь позаимствовать у тебя одежду без разрешения, ведь мы очень близки~ Хаджиме жалобно стонет, уткнувшись лицом в ладони, когда Ойкава начинает громко шариться в его ящиках. — Ива-чан, твой верхний ящик застрял… о, забудь, я справился! Хаджиме вдруг приходит в голову, что единственное, что он хранит в верхнем ящике — это свое нижнее бельё. — Ты не посмеешь взять мое белье, Ойкава! — он вскакивает на ноги и быстро пересекает комнату. — Это что, трусики? — восхищенно вскрикивает Тоору. — Как порочно, Ива-чан! — Это просто плавки, мешок ты дерьма! — рыкает Хаджиме, мигрень захватывает его окончательно, пока Ойкава продолжает смеяться. Только спустя какое-то время Иваизуми думает о том, чтобы спросить про те конфеты. Они лежат вдвоем на кровати Хаджиме, потому что уже середина зимы и было бы слишком заставлять Ойкаву спать на полу на гостевом футоне, да и, ко всему прочему, Иваизуми предпочтет мириться с коленями Тоору, упирающимися ему в бёдра, чем с Ойкавой, не прекращающим ныть всю ночь о том, как тот жесток. Ойкава уже лежит слишком близко, уложив одну руку под футболку Хаджиме, чтобы было комфортнее, — рука горячая в сравнении с холодной кожей Иваизуми — и тот ворчит, но после многих подобных ночей, когда они были детьми и подростками, привыкать не приходилось. К тому же, Ойкава всегда был теплым, а Хаджиме нравилось обращать это себе на пользу. — Для кого ты делал шоколад? — спрашивает Иваизуми, когда Тоору крепко его сжимает. — Ты завел девушку, или что? У Ойкавы всегда были «девушки, с которыми он проводит время» во множественном числе: никогда никого постоянного, кого-то, ради кого он готовил бы шоколад или что-то в этом роде. Хаджиме бы знал, если бы кто-то такой был, так ведь? Он никогда не спрашивает, но… — Просто тренировался, — отвечает Ойкава, нарушая эту череду размышлений и щекоча Хаджиме губами где-то на уровне ключиц. — Не волнуйся, Ива-чан, ты незаменим. — Тебе повезло, что я слишком устал, чтобы одарить тебя хорошеньким подзатыльником, — отзывается Иваизуми. — Только не похерь мою кухню, Ойкава, или клянусь… — Ты имел в виду нашу кухню. — Умри. — Ты будешь скучать по мне, — бормочет Тоору, не переставая вертеться, и сна у него явно ни в одном глазу. — Все же, Ива-чан, разве не ты пошел за мной в колледж? — здесь что-то ещё. Та нить неуверенности, что время от времени Хаджиме ловит в тоне Ойкавы; словно он не совсем уверен в том, что говорит, даже если очень хочет быть уверенным. — Возможно, — Иваизуми допускает это, потому что ненавидит, когда Тоору в чем-то не уверен, и закрывает глаза с полной решимостью игнорировать тихий удовлетворенный смешок Ойкавы. . Хаджиме и Ойкава были друзьями столько, сколько Хаджиме себя помнит. Это одни из тех дружеских отношений, которые начались благодаря их соседству, домам, расположенным на одной улице, и продолжились, потому что они начали развивать свои совместные интересы и присоединились к волейбольной команде после того, как Ойкава посмотрел матч по телевизору, который заставил его так взбудоражиться. Сам Хаджиме вступил туда потому, что не был уверен, чем он сам хотел бы заняться, поэтому для него имело смысл просто последовать за новой помешанностью своего близкого друга. Удачей стало то, что он быстро влюбился в эту игру, так что они с Ойкавой продолжили дружить в старшей школе, а когда время подошло к вступительным экзаменам в колледж, Иваизуми не потребовалось думать дважды над тем, чтобы и в этом последовать за Тоору. Но, серьёзно, Хаджиме и Ойкава никогда не были похожи друг на друга. В детстве они были разными, как небо и земля: Иваизуми всегда чувствовал себя виноватым за то, что наступил на червя, выползшего на тротуар, и бормотал извинения, в то же время Ойкаву в четвертом классе можно было застать в летний полдень с лупой, которую он использовал, чтобы с помощью солнечного света поджигать жуков заживо. («Жуки отвратительны» — повторял Тоору Хаджиме, на что последний однажды ответил: «Как по мне, они похожи на инопланетян». Ойкава тогда одарил его долгим, размышляющим взглядом, а после, в пятом классе, начал вместо поджигания собирать их в банки). Ойкава наполнен ветреным хвастовством и сильной неуверенностью, которые покрыты «панцирем» из учтивости и собранности; Хаджиме же всегда отличался непоколебимостью и постоянством, спрятанными под его нетерпеливостью и темпераментом. Ойкава — сеттер, жаждущий внимания, а Хаджиме — ас, который совершенно не против позволять другу получать желаемое. Ойкава Тоору всегда, всегда был странным для Хаджиме: запутанным и сложным, в каком-то смысле, со слишком высокими запросами. В половине случаев Иваизуми не уверен, понимает ли он хотя бы малую часть двинутого мыслительного процесса своего друга, или вообще в принципе невозможно понять, о чем Тоору на самом деле думает сквозь беспорядок своих сомнений и прочей ерунды, которые он так старательно прячет. Хаджиме нравится думать, что он знает Ойкаву лучше, чем практически кто угодно, и он правда не может представить, какой была бы его жизнь без этого существа рядом, безбожно флиртующего с каждой встречной девушкой, втискивающегося в личное пространство Хаджиме и невыносимо меняющегося все время. Но он как константа в жизни Иваизуми; например, как ежедневная рутина по укладке волос перед выходом на улицу или покупка любимого сока в торговом автомате, стоящем у остановки. Но, несмотря на все это, приглашать Ойкаву съехаться… такого Хаджиме никогда не мог представить. В конце концов, он же не ненавидит себя. — Как ты могла со мной так поступить? — шипит в трубку Хаджиме. Ойкава поет в душе достаточно громко, чтобы мама, скорее всего, слышала всё на той стороне линии, но она в ответ просто смеется. — О, Хаджиме, ты же всегда обожал Тоору, да и его мать чувствует себя намного спокойнее, зная, что ты будешь за ним присматривать. — А как насчет моего личного пространства? — Тебе нужно «личное пространство» по какой-то определенной причине, Хаджиме? — прямо спрашивает его мать, и Иваизуми ворчит, зная, что ответить нечего. — Ты ведь знаешь, что он взрослый парень, верно? — произносит он, стараясь не думать о размазанном и не оттирающемся от обивки его дивана шоколаде. Ему определенно нужно было купить что-то с моющейся тканью, готовясь к присущей Ойкаве глупости, ибо, взрослый парень или нет, Тоору — это угроза. — По крайней мере, такой же взрослый, как и я. Я знаю, что он устроил пожар в своей кухне, но все совершают ошибки. Он не маленький ребёнок. — Я знаю, — отвечает его мать, и её голос становится немного тише. — Но мне кажется, Тоору становится одиноко. На самом деле, только поэтому я и согласилась на предложение его матери о том, чтобы вы съехались, и ты… ты всегда хорошо с ним ладил, сынок. Ойкава берет особенно высокую ноту, как только вода отключается, и Хаджиме кривится, но все же чувствует подступающий смех в груди. — Ладно, хорошо, — сдается он, когда Тоору проходит в комнату, прикрытый лишь полотенцем. — Оденься, — бросает ему Иваизуми, но Ойкава тут же подходит к другу и выхватывает у него телефон из руки и подносит к своей красной после душа щеке. — Мама Иваизуми? Это вы? — вода собирается во впадинах у его ключиц, и Хаджиме понимает, что не заметил, когда Тоору успел стать таким худым. Он задумывается о том, ест ли этот засранец достаточно, чтобы компенсировать все эти дополнительные часы, проведенные в спортзале, когда он не занят походами по ночным клубам или прилипанием к Иваизуми. — Я — просто прекрасно, а вы как? — Хватит флиртовать с моей матерью, — выдыхает ас на автомате, глазами следя за дорожкой воды, стекающей по животу Ойкавы, пока капли не достигают пупка, задерживаясь там. Потом его взгляд подрывается вверх и встречается с глазами Ойкавы, который наблюдает за ним с этим сложным, нечитаемым выражением лица. Он усмехается, нагло, и сжимает полотенце немного крепче свободной рукой. — А вот Ива-чан такой раздражительный последнее время, — говорит Ойкава, и Хаджиме слышит радостное хихиканье матери. — Думаю, он просто помешался на кофе, и это превратило его в настоящего меланхолика. — Я покажу тебе, что такое раздражительность, — почти рычит Хаджиме, хрустнув костяшками пальцев как бы в предупреждение. — О, кажется, мне пора! — произносит Тоору, одной рукой хватая белье из своего наполовину распакованного чемодана, одновременно с этим случайно рассыпая носки по всему полу и пасуя телефон обратно Иваизуми другой рукой. Где-то на задворках сознания, пока он пытается поймать свой телефон, Хаджиме впечатляется быстротой и скоординированностью действий Ойкавы во время этого сложного побега. — Мам? — Иваизуми прикладывает телефон обратно к уху. Он немного влажный и определенно точно пахнет, как один из фруктовых шампуней своего друга. — Тоору очень милый мальчик, — произносит она в ответ, и Хаджиме бросает хмурый взгляд в сторону, где только что скрылся Ойкава. — Как скажешь, — с сомнением в голосе отвечает Иваизуми, поднимая на ходу несколько пар носков Тоору и закидывая их обратно в сумку. — Он устраивает в квартире катастрофу. Нет ничего милого в его разбросанной повсюду грязной одежде. — Но ты звучишь более оживленно. — Оживленно или угнетенно? — однако, хмурость Иваизуми постепенно пропадает, скорее, больше потому, что одни из носков, что он поднял, с принтом космоса. Это настолько в стиле Ойкавы. Его губы слегка дергаются. — Жюри пока не решили. — Тебе ведь тоже бывает одиноко, — говорит мама. — Помнишь, когда ты был в третьем классе, и мы поехали отдыхать, ты плакал, потому что Тоору не смог поехать? — Нет, — резко отвечает Хаджиме, — абсолютно не помню, — он делает небольшую паузу и добавляет на всякий случай: — И Ойкаве тоже лучше бы не вспомнить это так внезапно, мама. — Хорошо, хорошо, — соглашается она. — Береги себя, Хаджиме. Тоору бездельничает на кухне в одних трусах, расположив ноги на кухонном столике. У него всегда были эти длинные ноги, которые совершенно не должны располагаться на столе. — Ноги, — резко говорит Хаджиме, отворачиваясь от своего практически голого друга со странным сдавленным чувством в горле. — Со стола. — Ты теперь моя нянька, Ива-чан? — Нет, но я все равно тебя накормлю, — он смотрит через плечо и видит, что Ойкава нагнулся немного вперед, вместо ног сложив на столе руки. Он улыбается Хаджиме самой мягкой улыбкой, той, которую он хранит для моментов, когда никто не видит. Это та самая улыбка, которую Иваизуми любит больше всего, потому что Тоору улыбается всем подряд, но редко делает действительно искренне. — Оу, Ива-чан, ты обо мне так заботишься, — мурлычет Ойкава со светящимися и счастливыми глазами. Что-то в груди Хаджиме скручивается, и он быстро отворачивается в сторону. — Будешь спать снаружи, — невозмутимо отвечает Иваизуми. Тоору смеется очень громко и ужасно, и Хаджиме приходится бороться с желанием засмеяться вместе с ним. . Вся правда заключается в том, что однажды Иваизуми Хаджиме схватит и удушит Ойкаву Тоору, пока тот спит. Это всегда было настоящей угрозой, думает Иваизуми как бы между прочим, изучая ту катастрофу, в которую превратилась его гостиная после двух недель проживания с Ойкавой. Плюшевые игрушки «Инопланетянина» захватили все место на кресле, а кучка странно тяжелых волейбольных мячей заблокировала передний вход, и Хаджиме уже получил пару синяков на ногах, спотыкаясь о них. И это еще не говоря о том, что Ойкава не укладывается спать допоздна, смотря фильмы, которые оставляют Иваизуми в практически выпотрошенном состоянии, а после этого заваливается спать посреди кровати Хаджиме, да так, что владельцу постели толком не остается места. К счастью, хотя бы это будет скоро решено — вещи Ойкавы должны прибыть в ближайшие выходные. — Очень сложно найти перевозчиков мебели в самый последний момент, Ива-чан~, — сказал ему Тоору, когда Хаджиме ворчал и угрожал стукнуть его по голове, если тот не переместится на пол. — Ты же не хочешь, чтобы я страдал от болей в спине! И кроме того, приходилось терпеть и другие выходки Ойкавы: постоянная напускная самонадеянность, приемы пищи без какого-либо намека на график и то, как он заваливается домой в четыре часа ночи в субботу, овеянный запахом дешёвой текилы. Последнее было чем-то относительно новым, но Иваизуми уже мысленно добавил это в толстую папку с надписью «Ойкава»: бесконечная коллекция странных выходок его лучшего друга. А еще, кажется, Тоору задумал помешать любой продуктивной деятельности Хаджиме. Чертов придурок. — Отвали от меня, — говорит Иваизуми без искренней злости, когда Ойкава натыкается на него однажды днем всего спустя тридцать секунд после того, как появляется на пороге дома, бросает рюкзак куда-то в угол и на ходу разувается. В любом случае, Тоору все равно не будет слушать. Он ведь никогда не слушает, особенно то, что звучит, как приказ, даже когда Иваизуми пытается оградить сеттера команды от получения травм из-за переработки. Большую часть времени Ойкава слышит только то, что хочет слышать. Тем не менее, Хаджиме все же делает символическое усилие в качестве протеста. — Я проткну тебя карандашом, Ойкава. — Ива-чан, ты даже не звучишь агрессивно, — отвечает Тоору, стискивая шею Иваизуми в объятиях, странно напоминающих попытку его задушить. — Ты теряешь хватку, — его грудь прижимается к спине Хаджиме, и внезапное тепло заставляет парня неосознанно податься назад. Он ненавидит зиму, а Ойкава сейчас, как большая теплая грелка позади. — Пошли смотреть фильмы. — Я делаю домашнее задание, — Хаджиме крепко сжимает свой карандаш. Он не позволит этому снова произойти. Не сегодня. — Видишь ли, я поступил в колледж не только для того, чтобы флиртовать со своими преподавательницами и играть в волейбол. Подбородок Ойкавы впивается ему в плечо. — Вот почему у тебя нет девушки, — говорит Тоору. — Только и знаешь, что работать, и никаких развлечений. Ива-чан, ты такой скучный, — его губы щекочут ухо, и Хаджиме вздрагивает. — Поиграй со мной. — Ты ужасающе надоедливый, — выдыхает Иваизуми. — Почему бы тебе не позвонить Ушиджиме, или ещё чего? Вы же теперь лучшие друзья на век, и всё такое, да? — сам бы он никогда в жизни не позвонил Вакатоши, но Ойкава, кажется, неплохо с этим справляется, хихикая каждый раз, когда бывший капитан Шираторидзавы проявляет любую эмоцию, кроме превосходства, даже если эта эмоция — всепоглощающая ярость. Хаджиме не понимает его радости по этому поводу, но Ойкава всегда был чертовски странным, а хотя бы к этому Иваизуми привык. — Ушивака-чан — мой соперник, — жалобно и как-то по-детски протягивает Тоору прямо в ухо Хаджиме. Поежившись, Иваизуми пытается отстраниться, но это только провоцирует Ойкаву сжать его крепче. Позвоночник Хаджиме вжимается в грудь сеттера. — Я никогда не буду его другом. — Не уверен, что Ушиджима вообще с кем-то дружит, но я точно уверен, что ты особенно не в числе претендентов, — произносит ас, и обиженный фырк Ойкавы практически заставляет его улыбнуться, но он вспоминает, что у него есть дела. — Я занят, Ойкава. — Все заняты, — отмахивается Тоору. — Но совершенно не весело смотреть научно-фантастические фильмы в одиночестве. Половина веселья состоит в том, чтобы наблюдать за испугом других людей. — С тобой определенно что-то не так, — бормочет Хаджиме. — Попроси одну из сотни этих девчонок, записанных в твоем телефоне. — Я звонил той миленькой девушке из класса химии, — Хаджиме понятия не имеет, о ком идет речь, не совсем понимает, должен ли понимать, — но она тоже очень занята. — Так что, я твой запасной план? — Иваизуми кладет свой карандаш, и это первый шажок к поражению перед милым энтузиазмом Тоору. — Ойкава… — Нет, ты не мой «запасной план», — говорит Ойкава, отпуская шею Хаджиме. Он сразу же начинает скучать по теплу, и Тоору удивленно вздыхает, когда Хаджиме немного наклоняется назад в подтверждение, хотя он не ожидал от самого себя, что ему понравятся эти прикосновения, и он буквально будет приглашать Ойкаву. — Я сразу подумал, что ты откажешь, поэтому спросил сначала того, кто более вероятно согласится. — Разве я когда-нибудь всерьёз говорил тебе «нет»? — спрашивает Иваизуми, полностью сдавшись, и поворачивая голову достаточно, чтобы видеть Тоору уголком глаза. — Серьёзно, Ойкава. Сеттер прикусывает губу. — Нет, не говорил, — отзывается он, немного затянув с ответом. — Но иногда тебе хочется это сказать, — Хаджиме хмурится из-за тона Тоору, потому что он звучит почти… потом Ойкава смеется, легко, полностью отпускает друга и плюхается возле него на пол, где Иваизуми выполняет домашнее задание, разложенное перед ним, как в карточной игре в казино. Бумаги взлетают и перемешиваются, и челюсть Хаджиме сжимается. — Я же знаю, что любимый вид времяпрепровождения Ива-чана всегда включает меня~, — его издевательская улыбочка возвращается в уголки губ, глаза светятся словно Хаджиме только что отлично принял его подачу и забил победное очко для команды через двух блокирующих. — На какой планете? — ворчит Иваизуми, агрессивно поправляя свои кипы бумаг, пока Ойкава хихикает. — На Марсе, возможно, — Тоору снова влезает в личное пространство Хаджиме, устраивая одну руку на его бедре и продолжая улыбаться. — По крайней мере, там происходят действия этого нового фантастического фильма, который я так хочу посмотреть. Какое совпадение, что сегодня его премьера в «Мувиксе». Фильм про инопланетян. Хаджиме вздыхает, зная, что уже давно проиграл эту битву. Вполне вероятно, всю войну. Он всегда её проигрывает, когда дело касается Тоору. — Если дашь мне дочитать, то сходим. — Договорились, — охотно соглашается Ойкава, а Хаджиме ожидает, что ему придется сражаться за свои конспекты, но, к его удивлению, Тоору просто уходит и не возвращается, пока Иваизуми не собирает свои записи и не усаживается на диван читать этот PDF всего из десяти страниц, которые он распечатал в библиотеке колледжа. Тоору падает рядом с ним, а потом медленно съезжает и укладывает голову на колени Хаджиме, скидывая ноги за край софы. — Разбуди, когда закончишь, — бормочет он, уткнувшись лицом в живот Иваизуми, который вздыхает, немного пододвинувшись, чтобы Ойкаве было более удобно, используя свободную руку от бумаг, для того чтобы легко пробежаться по волосам Тоору. На секунду он задумывается о том насколько привык к кривляниям Ойкавы. Как привык к игнорированию личного пространства и постоянным требованиям внимания и времени. Что-то в Тоору так и кричит заметь меня, и, по какой-то причине, Хаджиме даже не возражает против этой суеты, которую он создает. — Немного левее, Ива-чан, — просит Ойкава, задевая губами рубашку Хаджиме и немного слюнявя её. — Там чешется. — Ты что, домашнее животное? — отрезает Иваизуми, но все же немного сдвигает руку в нужном направлении. Ойкава дремлет в таком положении, пока Хаджиме зарывается пальцами в его волосы и думает о том, что, возможно, не все в идее «жить вместе» так уж и плохо. Только спустя какое-то время Хаджиме осознает, что сегодня День Святого Валентина.