touch

В одно касание, в один чувственный мазок пропитанными персиковым паром губами по тонким синеватым губам со следами зубов они укладывают всю свою нежность, которая копится с момента пробуждения до первой скудной мимолетной возможности. Синтетическая борода пахнет паром и минералкой, неприятно колет губы, оставляя крошечные чувствительные царапинки, очки больно упираются в переносицу, когда они напирают друг на друга, пытаясь перенять доминирующую позицию, американский флаг на голове холодит точечными скользящими прикосновениями горячую кожу, взмокшую под слоями одежды. Босс любит быть первым, выше всех, растаптывая выебистых и принимая под крыло нуждающихся и близких. Игорь не против разок уступить. Босс не боится говорить то, что ему хочется, Босс ничего не боится. Игорь иногда молчит, потому что боится получить отрывистым шлепком мощной ладони по губам. Босс доминирует в постели в любом случае. Игорь любит иначе. Пимп всегда идет за кем-то потому, что это его работа — входить за своими девушками и оглашать цену. Стас часто оказывается первым. Пимп часто молчит, ведь его голос должно слышать как можно меньшее количество людей. Стас приказывает, за непослушание отвешивая шлепки и пощечины. Для Пимпа постель — это место работы и предмет труда. Стас никогда не разрешит взять его. Воздух опасно искрит, переливаясь светло-голубым кислородом, зеленоватым азотом и лазурным озоном, который своим нежным дождливым запахом заливает каждый кубический сантиметр свободного пространства, что не занято вскипающим желанием и двумя телами, лихорадочно и слепо ищущими друг друга. Как между противоположными полюсами одного магнита по искривленным магнитным линиям в слепом завихрении мчатся электроны, так и пальцы Стаса кружат по клочкам обнаженной кожи, касаясь то мощной шеи, то рук, то живота под задранной футболкой. Игорь ждет, когда обратят внимание на него, на его желания, но пока коротко выстанывает имя, которое засело у него в голове и застыло на кончике языка, обжигая. — Стас... — он выдыхает; пальцы словно неловко соскальзывают с искусанных губ, лаская впадинку между ключицами и пробегаясь по самим ключицам, царапая ногтями влажную кожу. — Стас... — шипит; ладони проникают под футболку, кончики пальцев обводят грудь и ребра. — Ста-ас, — нетерпеливо тянет, поскуливая; пальцы заправляют край американского флага за ухо, касаясь волос, горячий влажный язык ведет по ушной раковине, дыхание проникает в самые потаенные уголки сердца — от такого бросает в жар и в холод. — Блять, пожалуйста, Стас, давай... Игорь хватается за толстовку Стаса, неуклюже пытаясь утянуть ее вверх — руки трясутся, собственный голос кажется чужим, мудаческие джинсы давят на стояк с такой силой, что не хватает выдержки терпеть это, больно. Но Стас сильно бьет по руке ребром ладони, отрывается от тела напротив, встает прямо и неподвижно, невозмутимо — перед глазами пьяно плывут точки разноцветных искр. Игорь тяжело дышит — в шубе жарко, борода мешает, от нее все чешется. — Я не разрешал открывать тебе рот, — произносит Стас, его огромные глаза кажутся еще больше в прорезях маски, они смотрят оценивающе и с укором, от этого только больше кружится голова. — Ты слишком много себе позволяешь, — его голос сорванный, прокуренный, связки дрожат, но голос непоколебим — кадык, острый бугорок которого видно даже через ткань маски, движется чуть вниз, затем чуть вверх, удивительно, как он еще не прорезал его горло. — Я не разрешаю тебе шевелиться и разговаривать, — рука пробегается по груди, словно проверяя, может ли человек на грани выдержать такое. — Умница. Ты готов слушаться меня, мой мальчик? — Игорь кивает, но получает по губам. — Я не слышу. — Да, папочка, — хрипло произносит Игорь, облизывая губы и вдыхая смесь пылающего горького кислорода и своих мыслей, убегающих из головы, потому что только Стас может приказывать ему таким тоном, только Стас может манипулировать им, только Стас может... В прорезях душной мешающей маски видны горящие жадностью глаза и чувственные губы, цвет которых напоминает смесь молока и крови. Пальцы Стаса нежно массируют крепкое плечо, утопая в колком мягком мехе шубы, Игорю приходится стоять и не шевелиться, чтобы не разозлить папочку. Перед глазами перетекают густые липкие образы, укутанные персиковым туманом, шуба медленно, едва ли не лаская, сползает с плеча и падает на пол, издавая обреченное «ух», горячие жадные руки накрывают плечи Игоря, а чужие зубы выгрызают на шее кружево засосов и меток, танцуя по окровавленной коже ловким языком. Ничего нельзя — ни приобнять, выжидающе поскуливая, ни закричать, призывая действовать; в то время как ему можно делать абсолютно все — от самых нежных глупостей до самых извращенных мечтаний. Мокрая от пота футболка соскальзывает с Игоря, ее серые бесформенные очертания падают им под ноги, скользкий флаг бесшумно падает на пол, корона скатывается по камню — и Стас наступает на нее, от чего податливый дешевый пластик крошится с высоким треском, стеклянные камешки трещат под подошвами его кроссовок, затем смахивает золотистые мерцающие осколки в угол комнаты; Стасу нравится голыми руками крошить неприступный образ Большого Русского Босса, за которым прячется папенькин послушный мальчик, рвать бороду на клочки, валять по полу шубу, ломать короны, оставляя Величайшего без реквизита. Перед глазами можно различить лишь темные кружочки сосков, выделяющиеся на молочном раскрасневшемся теле с напряженными мышцами живота. Крышу сносит от одной мимолетной мысли. Борода мешает изучать шею и плечи, поэтому Стас срывает ее с лица Игоря, бросая себе за спину, вновь припадает к его солоноватой с привкусом железа коже, рисуя по ней слюной, смешанной с кровью. Игорь подставляет шею под ласки, цепляясь пальцами за свой ремень, чтобы не дать случайно свободу рукам, чтобы не дать им прикоснуться к напряженной спине Стаса. Безумие между ними сочится расплавленными каплями свежей стали, спокойствие испаряется фиолетовыми парами кристалликов йода, оседая тонкой пеленой на глазах, искажая реальность. Тело под ладонями кажется очень хрупким, шея плавно перетекает в тонкие выпирающие ключицы, которые разлетаются прямыми по плечам. От Босса ничего не остается — солнечные очки сползают по носу и падают на пол; теперь в ладонях Стаса Игорь, который шумно дышит и толкается в воздухе бедрами, прикрывая глаза и жадно поглощая эскизы из своего воображения. Стас мягко целует его губы, касаясь текучего расплавленного металла между ними и обжигая себя, но в этой бархатной нежности, в ее порыве он дарит частицу себя, своей выжженной души. — На колени, — отрывается Стас от мокрых опухших губ и рывком стягивает с себя спортивные штаны до бедер, наблюдая за тем, как Игорь медленно опускается перед ним на шубу, ероша волосы и зажимая в пальцах резинку штанов, стягивает их еще ниже, прижимаясь щекой к животу и нежно целуя. — Да, папочка, — произносит он голосом Босса, рыча даже на глухих звуках, утробно глотая гласные, вымещая все желание в паре тихих слов, и от такой покорности и вежливости по-настоящему сносит крышу, Стас запускает пальцы в его волосы и тянет на себя, с шипением вжимая мягкие сочные губы в намокшую ткань трусов. Игорь делает все мягко и осторожно, изредка останавливаясь и поднимая глаза вверх, и тогда с губ Стаса срывается какая-то невнятная мольба-приказ тонким срывающимся голосом, от которого воздух сворачивается в легких в тяжелый туман, а глаза застилает свет сотен крошечных точек. Губы вновь касаются нежной кожи, пробегаются мокрыми следами по чувствительным местам, заставляют краснеть своими внезапными выпадами, секунда, и Стас буквально чувствует головкой осторожное дыхание Игоря. — На шубу, быстро, — Стас коленом отталкивает Игоря от себя, оставляя красное болезненное пятно на плече, Игорь послушно ложится на шубу, шумно выдыхая и зажимая в кулаках рукава, неловко разводит ноги. Стас плюхается между его ног на колени и помогает ему держать их, чуть поглаживая ткань брюк. Вселенная становится меньше и переходит в режим ожидания, но Стас не позволит ей находиться там дольше, чем пять минут — они и без этого сильно задержались. Под пальцами рассыпаются искры, Стас нервно пытается стянуть с Игоря брюки, но мешают кроссовки, и Стас с визгом дергает один из них, со скрипом сдирая с Игоря штанину. Его пальцы дрожат от того, что внутри уже больно, начинает тлеть, все сводит бесконечной судорогой, от которой нет лекарства, кроме этого массивного стройного тела с глухим громким сердцебиением и фальшивым басом. Игорь скрещивает свои ноги на пояснице Стаса, прижимая его ближе, они касаются бедрами, Стас сплетает их ладони — его, такую тонкую, но сильную, со сбитыми костяшками и короткой линией жизни, и Игоря, с длинными тонкими пальцами. — Тише, — и Игорь, слыша этот задушенный шепот, вгрызается в свои губы, чувствуя, как Стас входит в него, наполняя собой. — Я сказал тише, — Стас улыбается, издеваясь над Игорем, запрещая ему даже шумно дышать — какие-либо действия прекращаются, пока он не выравнивает дыхание и не успокаивается, пока перед глазами рассыпаются атомы и электроны внешнего мира, пока течет время. — Тише, — глухо шепчет он, одним толчком вбиваясь в него, сжимая в пальцах кожу на бедрах, — тише, — Стас с мягким рычанием быстро двигается, сжимая в ладони член Игоря. Между ними плавится воздух, который синими каплями стекает на пол и прячется под шубой, озон тяжело давит на виски, оседая на губах и придавая поцелуям вкус дождя, мягкий мех шубы приятно щекочет руки, почти белое тело с загорелыми руками томно дрожит в такт мощным толчкам, пытаясь извернуться в блаженственной муке, и Стас жалеет его, припадая к его губам, как к источнику, и омерзительно нежно целует его, сжимая в кулаке его дрогнувший член и спуская свое возбуждение внутрь него. Искры становятся взрывом, электрические заряды — молнией, страсть — нежностью, образы — пылью, Стас устало стягивает маску и аккуратно выходит из Игоря, поглаживая его живот, испачканный в капельках спермы. Тело Игоря, казалось, свело судорогой, он не шевелится, не открывает глаза, не стонет от наверняка сковавшей его боли — только дышит, громко, чтобы восстановиться, чтобы почувствовать, как капли воздуха оседают на стенках легких. Стас смотрит на него и улыбается. — Хороший мальчик.