Архивное чтиво

Острая игла быстро-быстро пронзает кожу, и по спине проходит волна болезненных мурашек. Татуировка теперь далеко не первая, а к боли привыкнуть так и не получается. Все равно приходится морщиться и терпеть, пытаясь побыстрее завершить рисунок. Хотя, если сказать по-правде, эта боль того стоит. Она даже, в некотором роде, придает шарм татуировке… Знаете, а ведь детки выросли. Потеряли свое «я», стали прятаться за фальшивыми улыбками и пить виски со льдом, прикуривая одну сигарету от другой, хотя все детство маме обещали, что «ни-ни». А теперь, вдобавок, еще и портят свою кожу какими-то рисунками, понятными им одним. Детки выросли. Выросли из розовых платьиц, пластиковых бульдозеров в песочнице и больших книг со сказками в твердых пестрых обложках. Теперь они постят свои фоточки в инстаграм, где они улыбаются все теми же фальшивыми улыбками, ведут активно-социальный образ жизни и пытаются быть счастливыми, насколько это возможно в нашем мире, хотя разваливаются на куски, гниют заживо в своих квартирах, даже не пытаясь остановить быстротечное разложение своих душ. Детки выросли. Перестали боятся монстров под кроватью, наконец осознав, что монстры-то все живут у них в головах. Звонят теперь мамам раз в месяц, так, для проформы. Пьют в одиночестве горький кофе на плохо освещенной кухне в три часа ночи, потому что бессонницей тонкими холодными пальцами сжимает виски. И мечтают о чем-то большом и светлом, о чем-то, что было грезой детства, понимая, что эти мечты никогда не воплотятся в реальность. Контур татуировки уже вырисовывается. Рука не дрожит, как прежде, когда она только начинала. Теперь на разработку эскиза требуется в два раза меньше времени, а новый рисунок на теле не пугает, до судороги, как было раньше. Теперь уже не останавливают осуждающие взгляды, и эта заезженная фраза: «Ну ты же девушка, будущая мать. Зачем себя уродуешь?!» Она книга. Она хочет поведать свою историю, вбив ее прямо под кожу. И желание ее вполне объяснимо — это ведь ужасно, когда теряешь себя по кусочкам, в конце пути оставаясь бездушной куклой без собственного мнения и желаний. А ведь раньше все было проще, и какая-то безумная ностальгия нет-нет да и цапнет острыми коготками за душу, оставив где-то далеко внутри неприятный осадок и прогорклый привкус на языке. Все детки так мечтали вырасти, гнали, гнали время, не щадя его. Красились маминой помадой, считая дни до тех пор, пока им купят собственную. Сидели допоздна, хотя спать хотелось страшно, чтобы похвастаться перед одноклассниками, и тайком смотрели запрещенные фильмы. Курили за школой, пряча пачку подальше от предков. Целовались неумело и влажно, считая себя взрослыми и важными. И думали, что быть взрослыми — это круто и что взрослым принадлежит весь мир. А ведь сейчас, оглядываясь назад, и понимая, что вернуть ничего не удастся, с горьким комком где-то в районе горла, что не дает вздохнуть, внезапно понимают… Понимают, что первый плеер с какими-то глупыми песнями, записанными на CD-r слушать было гораздо приятнее, чем-то, что сейчас льется из колонок, басами вдалбливаясь глубоко в голову. Понимают, что мультики о феях, монстрах и супер-героях, были в тысячу раз лучше и мудрее, чем все фильмы вместе взятые, и урвав момент, бывает, смотрят какую-нибудь серию, чувствуя, как разрастается в груди комок непрошеных чувств. Понимают, какое счастье испытывал от мелочей — от новой куклы, жвачки или велосипеда на день рождения, и думают, как бы его снова испытать, это счастье, но ничего похожего даже близко, уже не чувствуют. Понимают… Но уже поздно. Уже вон, скоро свои дети будут. А ведь все-таки отчаянно хочется… Хочется бегать по двору, дергая девчонок за косички, нестись после школы домой, к телевизору, лишь бы не пропустить новую серию мультика, засыпать на диване, а просыпаться уже в кровати, зная, что это родители о тебе позаботились. Хочется того теплого и большого, что было в детстве. Наивных дум о том, «какими мы вырастим» и «вот стану большим, уйду от родителей и буду делать что захочу». Благоговейного трепета перед контрольной по математике. И плюшевого мишку с оторванным глазом под боком. Хочется в детство, а не вот этого всего. Не этих проблем и груза ответственности. Хочется, но вернуться нельзя. Ни за какие деньги и связи. И только изредка, все же случается натыкаться на отголоски прошлого, и на душе становится сначала так тепло-тепло, а потом какие-то непрошеные слезы к глазам подступают, а грудь теснит — это внутренний ребенок, тот, что отчаянно хотел повзрослеть, теперь стучит маленькими ручками и ножками, понимая, какой глупый был, закатывая очередную бессмысленную истерику. Детки выросли, а вместе с ними преобразились и игрушки, превратившись в мусор, что можно спрятать в кладовку. И где-то там, сиротливо, все еще ходят за ручку принцы с принцессами, спасшиеся от огнедышащего дракона, играют старые диски в разряженных плеерах, и бегают по воздуху мультяшные койоты. А ты сидишь, пьешь кофе, даже без сахара, который прежде считал отравой и думаешь о том, что как-то жизнь-то надоела, перестали тебя манить ее краски. Тату-машина, жужжит и, еще пару раз вонзив острую иглу в живую плоть, наконец затихает. Девушка стирает салфеткой набухающие бусинки крови, выступившие на поврежденной коже. Ее тело — ее книга, без слов, лишь с одними рисунками, каждая тату что-то значит. Что-то важное настолько, что захотелось увековечить. На сей раз захотелось увековечить ребенка. Навсегда вбить себе под кожу то, что ускользает, утекает сквозь пальцы, и что можно возродить лишь на мгновение — вернувшись в прошлое глядя на фотографии или старые игрушки, которые надо выкинуть или подарить кому-то, но как-то рука не поднимается. Навсегда. Даже когда она уже станет старой, окончательно позабудет все свои детские забавы и интересы, и когда уже будет нянчить своих внуков, неодобрительно качая головой, глядя на их странные игры. Навсегда. Потому что она поняла, что Питер Пэн был прав, когда говорил, что взросление — это ловушка. Ведь татуировки для того и делаются, чтобы увековечивать истины. Так что на ее руке теперь будет красоваться девочка с красным воздушным шариком. Девочка, которой она когда-то была сама, где-то в прошлой жизни, затерянной среди узких улиц родного города, детских журналов с глянцевой обложкой и пузырей из отчаянно сладкой розовой жвачки.