Она была другой

David Arnold & Michael Price – Who You Really Are После того, как все закончилось, Эвр ушла в себя и больше не произнесла ни слова, не реагировала ни на посетителей, ни на музыку, что играл для нее Шерлок. Как бы не старался обратить на себя ее внимание, Эвр будто не слышала ничего и никого. Для нее перестало что-либо существовать. Только серая почти пуская камера с кроватью и чем-то напоминающих стол и стул. Она провела там целый месяц за все это время ни разу не взяла в руки даже скрипку. Она просто сидела и смотрела в одну точку. И лишь спустя некоторое время она изъявила желание рисовать. Ее рисунки не многим отличались от тех, кто она рисовала в детстве. Она рисовала старый дом, семью. Иногда она зачеркивала одного или нескольких членов семьи, на кого держала обиду, обычно это был Шерлок или Майкрофт. Только на сей раз она зачеркивала не братьев, и даже не родителей, а себя. На всех своих рисунках Эвр зачеркивала крестом только себя либо рисовала себя в стороне от других. Никто не знал, что именно она рисует. Эвр не показывала и не оставляла рисунки в люке для передачи. Она чувствовала себя одинокой. Добившись того, чего хотела. Эвр потеряла смысл существования. Именно существования, не жизни. Жизнь, которой она жила, не была жизнью. Эвр не жила, а существовала. В четырех стенах вдали от дома и семьи, вдали от внимания, в котором так нуждалась, но которого так и не получила. Безумная игра с братьями принесла ей удовольствие. Она злилась. Злилась на Майкрофта за расчетливость и безразличие. Злилась на Шерлока за невнимание и стертые воспоминания. Закончив игру, она утолила свою ненависть, но не нашлось другого чувство, которое бы заняло это место, и на смену ненависти пришла пустота. Эвр никогда не чувствовала себя полноценно одинокой, потому что у нее был план и жгучее желание отомстить, поиграть, добиться того, что не давало ей покоя. Теперь у нее не осталось ничего. У нее так и не появился друг, как и настоящей полноценной семьи. Та, в которой она родилась, не была для нее семьей. Это были чужие люди. Родители, которые боялись и не могли понять свою единственную дочь, и братья, которые так же боялись ее и не хотели иметь с ней дело. И пусть теперь все эти люди стали частыми визитерами в ее тюрьме, все это уже неважно. Эвр не испытывала к ним никаких чувств и не получала их в ответ. Но Шерлок продолжал приходить. Его визиты раз в неделю сменились на раз в три дня. Он тщетно пытался добиться от сестры хоть какой-то реакции, но в итоге уходит побежденным. Спустя две недели безуспешных попыток Шерлок поделился наблюдениями с братом. С того дня число посетителей и прибавилось. Более частым гостем стал Майкрофт, а затем и папа с мамой, но разговор был односторонним. Эвр не удосуживалась даже развернуться к ним лицом, всегда сидя на полу спиной к стеклу. Ей опостыло видеть лица тех, кто никогда не пытался ее понять, кто заточил ее, как зверя в зоопарке и наблюдал со стороны. Тогда Шерлок решился на отчаянный шаг. Войти. Не сумев переубедить брата, Майкрофт позволил ему войти в камеру сестры, но наблюдал и был готов принять крайние меры в случае внезапной агрессии девушки. Но ничего такого не было. Эвр не замечала Шерлок, не реагировала на его прикосновения. Возможно, это была обида, которая душила ее много лет, и девушка не знала, как от нее избавиться, не в силах простить. Она продолжала отделять себя от семьи на рисунках, и тогда Шерлок понял. Взяв несколько таких рисунков в руки, он понял – Эвр не чувствует себя членом их семьи. Она узница, сумасшедшая. Нет, она – маленькая девочка, которая нуждалась в любви и заботе. Она – ребенок, пытавшийся привлечь к себе внимание странными способами. Но уже поздно наверстывать упущенное. И все же. Шерлок выдвигает идею освободить сестру. И не просто освободить, а привести ее в новый дом, вернуть ее к родителям, помочь ей почувствовать себя любимой среди тех, кому она была дорога. Майкрофт еще долго припирался, всячески отвергая эту затею, но в конечном итоге сдался, и то лишь тогда, когда к брату присоединились родители. Был назначен день, который они назвали «днем воссоединения». Миссис Холмс выбрала для дочери светло-голубое платье взамен ее белой больничной одежды. Вопреки ожиданиям Майкрофта Эвр не сопротивлялась, не пыталась сбежать. Она не делала ничего, будто ее ничто не волновало. Она ушла в себя так глубоко, что реальный мир перестал для нее существовать. Когда Эвр привезли домой, весь мир закрутился только вокруг нее. Кажется, только тогда она немного ожила. Эвр осматривала незнакомый дом, узнавала в мелочах характерный почерк родителей, которые ни на минуту не оставляли дочь без внимания, как и Шерлок по мере своих умений. Майкрофт же боролся со своим страхом перед сестрой и оставался в стороне, крайне неохотно вступая с ней в контакт и только тогда, когда это было необходимо. Ему нечего было ей сказать. Точнее говоря, он многое должен был ей сказать, но не мог набраться смелости. Да и какие слова могут изменить тот факт, что он держал родную сестру практически в тюрьме. Ничто на свете не могло его оправдать. Видя сестру в том состоянии, в котором она пребывала весь последний месяц, Майкрофт ощутил свою вину. Не так-то просто заставить себя подсесть к ней, протянуть старый альбом с уцелевшими фотографиям, найденными матерью специально по такому случаю. Эвр погружена в себя. Она словно не понимала, кто она, что она здесь делает, что это за место, что это за люди, и кто она для них. Она смотрела фотографии и будто не узнавала людей на них, даже саму себя. Нет, конечно, она узнавала. Она все прекрасно помнит, и эти воспоминания причиняют ей боль. Семья, которой она лишилась. А как она изводилась, сидя в камере, не понимая, за что она здесь, почему ее не навещают мама и папа, почему к ней не приходит любимый младший братик. Собственные мысли, бушующие страсти, коим не давали выхода, разрывали ее, распирали. Можно желать лезть на стену от невозможности выразить себя, но никто этого не увидит, никто не придет. Никто и не видел. И никто не приходил. Теперь у нее снова есть семья, но Эвр этого уже не хочет. Потому что это была не ее семья. Для нее ее семья умерла. Эти люди никогда уже не станут частью ее жизни, а они никогда не станет частью их. Она обуза, именно так Эвр чувствовал себя в их окружении. Ненужной, непонятой. Ребенку с особыми способностями нужно внимание, а не клетка. Но у Эвр была только она, ничего другого она не знала. Она всегда была одна. Всегда так жаждала элементарного общения, но не с кем было даже поговорить. Что ж удивительного, что теперь было уже поздно. Вопрос только, когда Холмсы это поймут и перестанут суетиться? Видимо, никогда, пока дочь не покажет признаки жизни. И Эвр улыбается. Она улыбается матери, отцу, даже Шерлоку с Майкрофтом, имитирует радость, возвращение к реальности, лишь бы они отстали и перестали внимательно следить за ней. Хватило около часа, чтобы добиться результата. Для пущей убедительности Эвр переступила через себя и впервые подала голос, хоть и была немногословна, но более не молчала. Вся семья вздохнула с облегчением. Родители радовались, расслабляясь и принимаясь накрывать на стол. Шерлок скинул в себя напряжение и разделял их настроение. Даже Майкрофт позволил себе выдохнуть и стереть пот со лба. И это то, что ей было нужно. Воспользовавшись случаем, Эвр ускользнула от всеобщего внимания, прихватив с собой зонт Майкрофта. Уже через десять минут Холмсы обнаружили пропажу, сбиваясь с ног. Мистер и миссис обыскивали дом, сыновья бросились на улицу, когда услышали выстрел. Оба тут же бросились на задний двор и застали сестру на лужайке в луже собственной крови. Ее глаза были открыты, но в них не было ни капли ужаса, только смирение и… облегчение. Ее волосы раскинулись поверх осенней травы, безжизненный застывший взгляд устремлен в небо, губы приоткрыты, а в руке лежал пистолет старшего брата, замаскированный под зонт. Эвр Холмс обрела то, чего давно хотела – покой. Она жаждала свободы, она жаждала любви, хоть и понятия не имела, что это, но не могла это получить. Ее жизнь, никогда не была жизнью. Это лишь существование от момента заточения до момента ее смерти. Эвр не знала, суждено ли ей вернуться назад, но это было уже неважно. Она приняла решение уже давно. Не представляя дальнейшую жизнь такой, как прежде, она убила двух зайцев одновременно. Она получила такую желаемую свободу и наказала тех, кто отнял ее у нее. Как правильно заметил тогда Шерлок: смерть – всегда испытание для других. Так и есть. Свое испытание эти люди заслужили. Эвр жалела только об одном – что не могла видеть, как схватился за голову Майкрофт, и как Шерлок бросился к ней проверять пульс, и то с какой болью он склонил голову и зажмурился, не в силах сдержать слезы. Они дали ей шанс к новой жизни, но она не приняла его, потому это ложь, иллюзия. Нельзя отнять жизнь, отнять все, а потом делать вид, что все в прошлом и давно забыто. Ничего никогда не бывает забыто. И все те потраченные годы никто не вернет. Однажды Холмсы поймут это. Однажды их осенит, как сильно девочка нуждалась в поддержке и заботе, и то, до чего нежелание понять довело ее до безумия. Она не колебалась, направляя пистолет себе в рот. Ее не волновало, что будут чувствовать ее родители, и еще меньше ее волновало, что почувствуют ее братья. Семья, ставшая чужой, перестала волновать ее давным-давно. Мать. Отец. Брат. Всего лишь штампы, звания, факт физического родства, но не более. Никакой привязанности, никакой любви. Эвр так и не смогла узнать, что это. Никто не объяснил, никто не показал, никто не проявил. Были ли те ее детские чувства любовью? Теперь это уже не имеет значения. Все было кончено. Так должно было произойти много лет назад. Так стало бы легче им всем, особенно Майкрофту. Но именно он переживал сильнее всего. Он не испытывал никакого облегчения, видя труп сестры, как предполагала Эвр. А впрочем… она и это предполагала. Чувство вины, которую уже не искупить – что может быть тяжелее. Но и этого мало. Будет ли она являться ему в кошмарах? Она надеялась, что да. Эвр не могла жить нормальной жизнью, ни в камере, ни на свободе. Ее жизнь уже была сломана. Сломана теми, кто был ей дорог. Простила ли она их в последний миг? Нет. Эвр не знала, что такое прощение. Она знала, что значит чувствовать себя одинокой, брошенной, забытой. А еще она знала, что этот акт милосердия – вовсе не шанс на новую жизнь. Это своего рода прощение. ОНИ прощали ее за все, что она сделала, это проявление их жалости. Но почему они должны прощать ее, а не наоборот? Разве она виновата в том, что была другой, но хотела того же, чего и все дети – внимания, всего лишь внимания. Эвр не знала, что такое прощение. Она не знала, что значит быть нужной. У нее никогда не было лучшего друга. Эвр Холмс была другой. Она была непонятой.