red wine and chocolate cigarettes

Ночные виды Лондона всегда казались Сонхве вполне себе эстетичными и вдохновляющими. Поэтому он сорвался из родного Сеула в столицу Англии, прихватив с собой только амбиции, нотные листы и желание жить так, как хочется ему. В итоге, вместо постоянного вдохновения и стабильного заработка он получил только головную боль. И много разочарования, прежде всего, в себе. Темза смотрится такой волнительной, будучи освещенной только огнями мегаполиса. Темная гладь воды манит, зовет и опутывает своим мрачным очарованием. - Самое то, наверное, чтобы утопиться, - хмыкает рядом Саймон. Грей поворачивается к мужчине, смотря прямо в его глаза с вызовом и толикой ненависти, потому что, окей, он имеет на это право. Сонхва так считает, по крайней мере. Саймон Доминик, этот самовлюбленный говнюк, вызывает в Сонхве цунами из раздражения и бессильной злости. Все дело в том, возможно, что этот господин тридцати двух лет отроду просто о х у и т е л ь н ы й. Чон Кисок, так его назвали родители, является героем ночных кошмаров и мокрых снов Сонхвы. После первого такого сна, когда Грей проснулся с каменным стояком, он понял, что по пизде пошли не только планы на жизнь, но еще и ориентация. И он бы действительно не парился об этом так сильно, если бы мог позволить себе хотя бы вообразить о том, что они могут быть вместе. Но Кисок законченный натурал, в койке у которого побывало девушек больше, чем в академии младшей сестры Сонхвы. А она, на секундочку, грызет гранит науки в академии, где учатся исключительно особы женского пола. Вот какой этот Саймон Доминик бабник. И это почти убивает. - Я как раз думаю об этом. Придешь на похороны? - тихо смеется Грей. В глазах Кисока обжигающая злость, которая бьет по Грею сильнее, чем любая пощечина. Саймон что-то шипит, хватает Ли за руку и тащит подальше от моста. Они проходят какие-то магазины, неприметные улочки и оказываются в каком-то люто стремном парке. Как в этих ужастиках, в которых маньяк затаскивает какую-то девку в заросли кустов, а потом ее находят обезглавленную. Сонхва быть обезглавленным не хочет определенно. Доминик тяжело дышит, все еще держа парня за руку так крепко, что, кажется, останутся гематомы. Грей чувствует какое-то дикое удовольствие от представления синяков на своем запястье. А еще, черт, Грей чувствует себя последним извращенцем. - Ты идиот, Сонхва. Просто тупой мальчишка, ты знаешь это? И Ли, на самом деле, знает это очень даже хорошо. Лучше, чем таблицу умножения или алфавит. Эта мысль, в конце концов, крутится в голове 16/7, оставив еще восемь часов на мысли о Кисоке, чтоб ему икалось. - Допустим, Саймон. Ты для этого притащил меня хуй знает куда? Кисок никогда не называл Сонхву псевдонимом. Грей никогда не называл Саймона настоящим именем. Только в мыслях, и то редко, потому что после этого имени на губах остается горький, пряный привкус, от которого долго мутит. Сонхва зовет это "вкусом разбитого сердца", потому что он не только тупой, но еще и сопливый. Они все еще смотрят друг другу в глаза. У Грея во взгляде раздражение и непонимание ситуации, а у Саймона все еще злость и что-то еще. Это "что-то" настолько обжигающе яркое, но Сонхве неясное, что становится не по себе. Рука Чона все еще сжимает запястье Ли, но уже не принося боли. Это похоже на то, как Грей держал за руку свою сестру, когда та плакала. Крепко, но не слишком, чтобы просто показать, что ты рядом. Нежно, аккуратно, поглаживая пальцами кожу. - Никогда не говори таких вещей, Сонхва. Даже в шутку, даже в текстах песен. Забудь об этом вообще. Ли капитально не въезжает в ситуацию. - Ты что, психолог что ли? Если я захочу, то я буду говорить все, что мне взду... Поцелуй выходит смазанным и каким-то испуганным. Грей успевает почувствовать только запах парфюма и шершавые, обветренные губы Саймона. В голове сотни взрывов, барабанные дроби и похоронный марш для адекватности. Башню срывает на раз от того, что Кисок все еще слишком близко, дышит прямо в губы. Тело реагирует быстрее мыслей и Ли целует Доминика снова, врываясь языком в рот, прикусывая его нижнюю губу. Руки Сонхвы на плечах Саймона сжимают рубашку так сильно, что та трещит, но это не имеет значения. Они целуются долго, дергая друг друга за волосы и кусаясь, как обезумевшие. Чон прижимает парня спиной к дереву, упираясь рукам по обе стороны от его головы и, наконец, отрывается от Грея. Ли раскрасневшийся, с почти полностью расстегнутой рубашкой и припухшими губами, и Саймон не смеет отвести свой взгляд от него. Если бы Доминик умел рисовать то, черт возьми, эта картина висела бы в Лувре вместо "Джоконды". - Я не думаю, что позволю тебе говорить такие вещи. Собираюсь затыкать тебя как только ты об этом заикнешься. - Как только я заикнусь о чем? О суициде? Опухшие губы обжигает приятной болью от нового поцелуя. На вкус Саймон словно красное вино и шоколадные сигареты. И пахнет от него так же, на самом деле, только добавляется легкий аромат парфюма. Фетиш на запах Саймона, однозначно. - В таком случае, у меня будет стимул говорить о таких вещах как можно больше. - В таком случае, у меня будет стимул пресекать это как можно жестче. Ночные виды Лондона всегда казались Сонхве вполне себе эстетичными и вдохновляющими. Поэтому он сорвался из родного Сеула в столицу Англии, прихватив с собой только амбиции, нотные листы и желание жить так, как хочется ему. В итоге он получил головную боль, искусанные губы и Саймона Доминика, что, к слову, чертовски хорошо.