Пришло время начать, не так ли? Я стал немного старше, но при этом Я признаю, что я такой же, каким был. Неужели ты не можешь сейчас понять, Что я никогда не изменяю себе? Imagine Dragons, «It’s time».
И я уже совсем готов уйти, Осталось лишь переступить порог — И снова ветер в гриве засвистит, Сольются вместе тысячи дорог. И будет песня про очаг и дом, Про теплый свет в заснеженном окне, О мире и покое день за днем, И, может быть, немного обо мне Тэм Гринхилл, «Песня зимних странствий»
— Смотри? Видишь? Небо цвета горечавки. И так хлебнём, ты тут ещё ревёшь! — Тебе лишь бы хлебнуть! — Дура. Это выражение такое. «Хлебнуть горечавки» — значит быть беде. Ничего-то ты не знаешь, Укушенная, а всё умничаешь. Пахло вымокшей кожей с пластин чужого доспеха и снегом. Ещё яблоней. Нежные лепестки, как снежинки, сыпались сверху и, медленно оседая, ложились в сырую чёрную землю. В сумеречных бликах всё выглядело колдовским обманом, и слёзы почему-то неумолимо жгли щёки. Она не смотрела вверх, уткнувшись в плечо Зерита, но знала, что Птица, глядя на неё, усмехается своей привычной измученной улыбкой, а в глазах его стынет терпкая горечь. Потом всё начало исчезать. Солнце забрезжило с восхода, и Птицы вдруг не оказалось рядом. Осталась лишь вересковая ветка в тепле ладони, серебро клинка на земле. И скорбный крик потревоженной горихвостки, вспорхнувшей с веток яблони. Нира инстинктивно потянулась за улетающей пичугой. Блики света, пройдя сквозь листья, ударили по глазам, волосы всколыхнул холодный ветер. — …ну и духота. Как можно спать в такой духоте? Да ещё и так поздно. Вставай. Капитану Балану нужно отнести травы и договориться о поставках в город. Отряд пришёл за час до рассвета, я всю ночь на ногах… Нира? Не делай вид, что не слышишь. Нира невнятно заурчала, стараясь вернуть обратно бледнеющий сон и, в последней попытке натягивая тяжёлое меховое покрывало до ушей, уткнулась в подушку. В комнате вдруг стало холодно и неуютно, к тому же голос Фанэль всё никак не желал затихать. А рассвет во сне разгорался ярко, как пожар, и его огонь пожирал воспоминания, оставляя взамен тоску. — …зверобой, морозильный корень и дикий уголь — на этом всё. Скажи, что если они ещё раз опоздают с платой, то пехтура у них будет до конца жизни с мозолями ходить. Поняла? Затихли последние звуки. Не было больше ни ветра, ни шелеста яблоневых веток. — И про рабов расскажи. Если хотят больше трав в дорогу, то я не собираюсь самолично таскать корзины из леса. Нира, как могла, старалась удержать хоть что-то, но картинка таяла, и реальный мир становился всё ближе. На ум вдруг пришли какие-то корзинки, непонятные лица торговцев, страницы из рецептов, мысли о погоде. — А про бальзамник не говори, в этом году урожая почти нет, случись что, понадобятся все запасы из засушенных. Либо пусть ждут, либо покупают. А если покупать, то только у Раниды из нижней деревни. И вообще, с чего бы покупать? Так что всё равно не говори… И долго ли ты ещё собираешься валяться в постели, бездарница?! Петух прокричал час назад! Последним обрывком ушёл розоватый свет, а с ним и желание спать. Нира, издав скрипящий недовольный звук, широко раскрыла глаза, уставившись в резной потолок. На паутине одиноко торчали две высушенные мухи. В комнате было сумрачно и серо. В этом мире только начинало светать — туманная дымка расползалась за окном хладной гарью. Нира повернулась на правый бок, задумчиво наблюдая за тем, как Фанэль разбирает завал в её комнате. Вечно изумрудный ворох одежд метался взад-вперёд, перемещая с пола на полки листы и книги, разбирая и причёсывая венички мяты, давая неравный бой залежалой пыли. Если подумать, то ничего и не поменялось. Травница за восемь лет точно осталась прежней. Только лучистые морщинки ещё немного дальше расползлись у глаз, и угольно-чёрные кудри слегка поблёкли, словно в них вплели серебряные нити. Но и такие лёгкие оттенки Фанэль усердно прятала мазями, отварами, кашицами, полосканиями и ещё бес знает чем. Нира не видела ещё женщины, сражающейся со своим возрастом так же усердно, как это делала Фанэль. Такова уж была травница с Солнечной Башни — её красило всё, а она этого не признавала. Фанэль, словно услышав её мысли, грозно обернулась. Нира поспешила показать свою готовность к действию. — Ты сказала, отряд вернулся, — поспешила поинтересоваться она. — Так и есть, — бодро ответила Фанэль, скидывая какую-то грязную тряпку со стола на пол, — опять взяли пленных, придётся тратиться вдвойне, если… — А мне сегодня опять снился тот мой сон, — совершенно не интересуясь её ответом, продолжила Нира. — Да что ты? — Ага. Он снится теперь почти каждый месяц. Иногда даже трудно проснуться. — Про то, как ты бездельничаешь от зари до зари? — рассерженно предположила Фанэль. — Про Зерита. Нира встала с постели, едва заметно поморщившись, когда босые ступни коснулись холодного пола. До шкафа с одеждой оставалось целых четыре шага. Она мужественно двинулась вперёд. — И что он там опять делал, в твоём сне? — травница вымела из-под порога кучку мелкого сора и принялась рьяно орудовать веником у ног Ниры. — Как обычно… — Из шкафа на неё едва не сошла лавина тряпья. Пришлось запихивать всё обратно. — Уходил и не возвращался. Фанэль тяжело вздохнула и отложила веник. Предчувствуя начало менторского монолога, Нира, прихватив с собой самое необходимое, в одной штанине и с болтающимся подолом поддоспешника, быстро начала перемещаться в другую комнату. Выходило из рук вон плохо: она прыгала на одном месте, как бешеный жвачник, спотыкаясь обо всё подряд. Едва не клюнув носом в печной огонь, Нира проскакала ещё несколько метров и со всем своим скарбом рухнула на стул, пытаясь отдышаться. — А теперь послушай меня, пока тебя не хватил удар от такой чрезмерной нагрузки, — травница деловито прошла мимо и, открыв котелок, булькающий в очаге, довольно принюхалась. — Во-первых, прекрати выдумывать всякую чепуху — ты слишком плохо знаешь Зерита, чтобы так о нём беспокоиться. Во-вторых, у него и без нас хватает дел. Он не может себе позволить разгуливать где попало, в отличие от тебя. Если он не появляется у границы, значит, его присутствие здесь не нужно. В-третьих, у тебя уже болезнь. Нельзя восемь лет думать об одном и том же. — Если королевский сокол не появляется у границы восьмой год, в то время как вовсю идёт война, значит, этот сокол скорее всего мёртв. Или он мерза, забывшая абсолютно всех. И о чём мне ещё думать тут? — Нира… — Фанэль мрачно лязгнула мраморной ступкой. — А что? — она наконец закончила с одеждой и нервно откинула за спину драный плащ. — Это я сейчас не о себе беспокоюсь. Между прочим, ты его вырастила… — А ты знала всего неделю! Фанэль редко позволяла себе перейти на крик. Нире это было прекрасно известно. Она украдкой глянула на травницу — та упорно делала вид, что продолжает что-то готовить. Взгляд оставался непроницаемым. Продолжать спор сразу расхотелось. — Ладно. Бес с ним, — наигранно бодро попыталась всё вернуть в привычное русло Нира. — Это же просто сон, так? Ты вот мне тоже снишься. Иногда. Не так часто, но… В очаге потрескивали угли. Котелок источал ароматный пар. Дома было хорошо, но напряжение, повисшее где-то под потолком, грозилось вот-вот лопнуть от малейшего колебания воздуха. Нира ещё раз посмотрела по сторонам: теперь вдруг совершенно отчётливо захотелось есть, но спросить о завтраке она уже не решалась. — Так что там надо было сказать капитану Балану?.. — ещё раз попыталась Нира. — Что-то о бальзамнике? Фанэль продолжала молчать. Как пленная Нора под пытками чужих жрецов, она не сгибалась, и это молчание было знаком — оскорбление, нанесенное ей, не простить в ближайшие полдня никак. Можно подумать, это действительно так важно. Нира ещё немного потопталась у порога. Всё это начинало злить. Она хотела было пройти назад прямо в сапогах, демонстративно открыть котелок и посмотреть на его содержимое, но в итоге просто вороватым движением стянула со стола горбушку ячменного хлеба и быстро вышла за порог. Никакой реакции ожидаемо не последовало. Дверь за спиной захлопнулась. Поджав губы, Нира, повинуясь какой-то колючей мысли, заставила себя шагнуть вперёд, на дорогу. Напустив на себя самый что ни на есть равнодушный вид, Нира набила рот хлебными кусками и не спеша двинулась вниз по улице. Форт каждую весну выглядел одинаково. Поросшая хмызом стена приветливо щерилась сколами на камнях. Погода была средней паршивости. Всю ночь на вершине горы бушевали последние зимние метели, и теперь ещё крупные снежинки летели сверху, как потерянные перья хрустальных птиц. Было зябко, но дышалось легко. Хмарное, туманом нависшее небо постепенно расходилось, открывая васильковый рассвет — как громадное одеяло, оно лоскутами показывалось в просветах тесно прижавшихся крыш. Тёмными нитями прозрачную синеву чертили стаи гусей. Всё возвращалось на круги своя. Нира, вместо радости, по этому поводу чувствовала какую-то щемящую тоску, плотно засевшую за грудиной. В носу почему-то до сих пор стоял горький запах вереска. Все птицы прилетают домой, кроме самой главной. Нира измученно пнула камень, попавшийся под ногу. Тот отскочил от ограды и угодил на чей-то двор. Загорланил петух. Встревоженная шумом собака начала выть и лаять в её сторону. Послышались голоса хозяев. Сделав вид, что не имеет никакого отношения к воцарившемуся хаосу, Нира спешно удалилась под арку. Что, в сущности, она знала о Зерите? Что его с самого детства воспитывала Фанэль. Потом он пошёл в армию, дослужился до сокола, стал командовать королевским легионом. Отправился в набег на земли Банук. Встретил там её. Испугался и тут же улизнул обратно. Не слишком много, не слишком интересно. У неё осталась всего пара воспоминаний об этом загадочном солдате Карха, который за пару дней изменил всю её жизнь, и ни одного ответа, почему она привязалась к нему так сильно. Почему он привязал её к себе. Она пыталась забыть его так долго, что в итоге запомнила навсегда. И даже обида — детская, слепая обида на человека, что ушёл, но никогда и не обещал остаться — даже она не смогла заставить отпустить его. Зерит с Фанэль были правы — она безнадёжна больна. Нира, воровато оглядевшись, отодвинула подол мехового жилета и отцепила с пояса стилет. За восемь лет она ни разу с ним не рассталась. Клинок опасно сверкнул на солнце. Это оружие вызывало в ней давно забытый трепет. Лезвие его было и сейчас острым настолько, чтобы легко пройти между пластинами доспеха или ребрами. Этим стилетом был убит Реван. Из-за него её саму едва не убили в ночь восстания. Это было самым главным и последним напоминанием о Птице. Она подкинула оружие на ладони, перехватив его за рукоять. Та была сделана из вороненой стали, с золотыми прожилками по краям. В середине сверкала гравированная окружность с «птичьими лапками» — знак королевского солнца. Нира зажмурилась, представив себе вдруг на мгновение Меридиан, где всё сверкает в сто раз ярче, и где, наверное, с каждого угла можно видеть солнечный путь, ведущий ко дворцу гербами и флагами. Пока она пыталась вообразить, что ещё можно увидеть в городе, рядом неожиданно нарисовалась главная площадь. Уступая столичной в пышности, она всё же поманила к себе звоном стекла и разговорами, запахом диковинных печёных фруктов и скрипом колёс. Нира, затаив дыхание, легко шагнула из тени переулка прямо в полосу света на всклокоченной брусчатке. Почти тут же её кто-то толкнул плечом. Она отступила вправо — и наткнулась на лавку с овощами. Пришлось шарахнуться и оттуда. — Смотри куда прёшь! — мгновенно прозвучало сбоку. Она застыла на месте, пытаясь выискать глазами свободное от людей место. Везде что-то продавалось и покупалось, ступить было решительно некуда. Кто-то вдруг цепко схватил её за локоть и куда-то потащил. Нира порывисто обернулась, изготовившись отбиваться. Перед ней, ухмыляясь во все оставшиеся двадцать шесть, стоял Пятнадцатый. — Давненько не виделись, седая, — присвистнул он. — Не сильно чахла тут, э? Думал кабыть не окочурилась. Иногда Нира не могла понять, на каком языке общается Пятнадцатый. Легионер имел привычку ввинчивать в свою и без того не самую поэтичную речь слова всех известных ему наречий, щедро приправляя эту мешанину отборными ругательствами. В детстве она пыталась ему подражать. Фанэль после пары коронных фразочек едва ли не отправила её жить в казармы. Пришлось перестать. Общение с солдатнёй составляло существенную часть её жизни на угрюмой солнечной скале. Среди них она была как бельмо на глазу, но, в общем и целом, лучше, чем ничего. — Помрёшь тут, как же, — фыркнула Нира, припоминая недавнюю домашнюю сцену. — Ты надолго? Есть ещё наши? — Ферн токма, — легионер рассеянно почесал затылок. — Он вроде у казарм околачивался. Остальных поделили. Наши все в третьей, упёхали на север. — Да, невесело теперь… А как Младший? — Да что ему сделается? Токма он уж не младший теперича. Детина вымахала дай Солнце! Они оба хмыкнули, вспоминая вечно встрёпанного мальчишку-солдата. Нира даже не представляла теперь, как он выглядит. Также дурковато говорит и вечно спотыкается на ровном месте?.. Она подумала узнать что-нибудь и о Птице, но почему-то осеклась. Помолчали. Вокруг шумел базар, стража ругалась с пришлыми торговцами у ворот, голосили чьи-то жены. Нира, деловито прилипнув к стене, подала голос первой: — А может потренируемся? Как в старые добрые? Если, конечно, вы там ещё не разучились в своей столице держать в руках что-то тяжелее кружки с брагой… — она пренебрежительно осмотрела доспехи Пятнадцатого, которые в некоторых местах больше напоминали старое сито. — А давай! — в ответную выпалил легионер, шмыгая носом. В последовавшее за этим время она успела горько пожалеть о своём предложении.***
— Зенки-то раскрой, седая! Лезвие алебарды прошло так близко от носа, что Нира невольно скосила на него глаза. Бес дёрнул взять в бой глефу. В руках Птицы она смотрелась смертоносно, в её — как кочерга. Острая на конце, тяжелая такая кочерга, которой ни взмахнуть толком, ни уколоть, ни порезать. Она едва успела пригнуться. В древко её невообразимо красивого оружия вонзилось чужое, гораздо более эффективное. Нира смачно выругалась, когда вылетевшая щепка уколола запястье. Пришлось отступить ещё на два шага назад. Пятнадцатый в своём натиске явно знал толк. — Дерёшься как баба с хворостиной! Тебе бы только вилами прохожих тыкать! — завопила Нира, когда очередной высчитанный удар едва не пришёлся на правое колено. — От бабы слышу, — глухо просипел легионер из-под шлема, начиная идти на таран. Деморализация противника не удалась. Пришлось опять прыгать и вертеться ужаленной лисицей, попавшей хвостом в капкан. Нагрудник и шлем, которые оба одинаково плохо держались и больше мешали, чем спасали от ударов, явно играли не на её стороне. Когда шлем опять сполз на глаза, Нира стащила его с головы и отшвырнула в сторону. Пятнадцатый расхаживал рядом, явно прицеливаясь. Самое время было начинать что-то предпринимать. Нира навострила глефу, отводя её к низу, и замерла. Мышцы зудели от напряжения. На ложный выпад легионера она только сосредоточенно моргнула. Пятнадцатый приближался. Нира слышала, как в ушах гулко отдаётся биение сердца. Они ударили одновременно. Когда Пятнадцатый только замахнулся, Нира уже метнулась вперёд. Стрелой, пущенной с тетивы, она сбила легионера с ног, изготовившись на коротком выдохе нанести колкий удар в грудь. Глефа в её руках почему-то дрогнула, и лезвие почти полностью вошло в землю, у подмышки воображаемого врага. Пятнадцатый тут же вскочил на ноги. Пока она занималась тем, что пыталась, как непослушную свёклу, вытянуть из земли глефу, легионер поставил ей подножку. Нира грохнулась ничком. Когда очухалась, над ней уже тяжело нависало лезвие алебарды. Пятнадцатый смотрел на неё сверху-вниз с каким-то недовольством. — Не нравится мне, седая, как ты лётаешь тут. Эка тебя расхлябало, —ворчливо заметил он, отбрасывая оружие. — Чего? — угрюмо промычала Нира, поднимаясь и зубами стараясь вытащить занозу из запястья. — А того. Як ведь можно и без башки остаться. — Зараза, Пятнадцатый, ты о чём вообще? — Нира раздражённо скинула с себя чужой доспех и встряхнулась, как зверь после дождя. Пятнадцатый, взмокший до ушей, уселся на скамью под распахнутыми окнами казармы. Оттуда доносился чей-то басистый гогот и ругань. Легионер, прокашлявшись, объяснил: — Это вот как будто ты бьёшь… А попасть боишься. — А ты к праотцам хотел отправиться пораньше? — Нира недобро осклабилась, сверля Пятнадцатого взглядом. — Войны мало? — Да какое те убийство… — назидательно продолжил гнуть своё солдат. — Ты б и в дохлую свинью не попала, седая! Крутишься, скачешь аки кузнечик, а толку-то во — кукиш. Раньше лучше бывало. Но видать оно и ни к чему тебе больше. Остепенишься, найдёшь наконец мужика нормального, слюбишься… Нира, затягивая тесёмки на рукавах, с такой силой дёрнула верёвочки в разные стороны, что чуть не ампутировала себе конечность. На зубах захрустел песок. Она, не глядя на Пятнадцатого, подобрала с земли глефу и пошаркала прочь. — Ты не обиделась часом, седая? Э? — любезно поинтересовался легионер. — Иди ты к бесу, Пятнадцатый. Не дожидаясь больше никакого дружеского совета, Нира взобралась на каменистый холм и двинулась по тропе вниз, оставив за спиной тренировочное поле и растерянного легионера. Настроение, которое только было достигло приемлемой отметки, опять резко ушло куда-то вниз. Ещё сильнее захотелось есть, и было не то жарко, не то холодно. Расхлябало. Расхлябало… Рас-хля-ба-ло. Две зимы она как полоумный петух подрывалась с ранья и летела на это чёртово поле. Прыгала там, скакала с острой палкой. Потом тайком пару раз ходила на охоту. Один раз вернулась с трофейным сердцем рыскаря, другой — со сломанной рукой. И всё-таки успела содрать с пилозуба немного обшивки, прежде чем вспахала головой местные дикие посевы… Как бы то ни было, никто из них точно не знал, что ей пришлось сделать в детстве и как она с этим жила. Она даже Фанэль не рассказала. То не было времени, то подходящего настроя. Был только страх увидеть в глазах травницы разочарование. Всё это время Фанэль готовила её к лекарской профессии. Распотрошённые тушки лисиц и зайцев, вонь сгоревшей на огне мази, проклятый бесом Снадобник — огромный талмуд, который травница берегла, как зеницу ока, и который ей пришлось выучить наизусть уже на второй год. Иногда Нире хотелось швырнуть все травы и сухие букеты в костёр, поджечь и пустить золу по ветру. Иногда она видела, что Фанэль гордо щурится, наблюдая за её попытками создать рецепт или сшить глубокий порез. Одно это стоило десятка вызубренных Снадобников… То, что они с Фанэль редко ссорились, сказывалось сильнее всего. На душе было так тревожно и паршиво, словно где-то за рёбрами нагадили лисы. Нира уже полдня не находила себе места. Желание хоть в чём-то преуспеть оборачивалось очередной неудачей. Было обидно и злобно. В памяти вдруг, как косяк дохлой форели, всплыли утренние наказы. Что-то о капитане и бальзамнике. Солдаты и травы. Нира крутанулась на месте. Срочно нужно было найти Балана.***
Капитана не было ни у казарм, ни в казармах, ни даже на его излюбленном насесте у западного балкона. Если бы не какой-то зашуганный солдатик, попавшийся ей по дороге, она бы давно плюнула на поиски, но сведения оказались точны — главный над фортом обнаружился, как и следовало думать, на верхушке главной башни. Впускать её туда, правда, никто не собирался. Пришлось прорываться с боем, прикрываясь именем Фанэль. Подробности данного пассажа, однако, Нира предпочла тут же забыть — достаточно было того, что она внутри. Главным препятствием неожиданно стал сам подъём. — А где лестница? — с запоздалой неуверенностью спросила Нира, когда её в четыре руки с проклятиями всё же затолкали в башню. — Перед вами, — гыкнул один из стражников. — А она выдержит?.. — Вот сейчас и узнаете, — мрачно ответили с другого бока. — Может, кто-нибудь подержит её, пока я… — Может ещё и розами путь обсыпать, э, госпожа лекарка? — свирепо осведомился дозорный, харкнув себе под ноги. — Чай не на Шпиль лезете. Пристыженная таким замечанием, Нира опасливо покосилась на болтающуюся конструкцию перед собой. Лестница представляла из себя нагромождение связанных верёвок. Наверху, где-то под самой крышей, сиял, как Святое Солнце, открытый проём. Набравшись смелости, Нира дотронулась рукой до ближней перекладины. Верёвки, предупреждающе качнувшись, издали противный скрип. Осторожно, как на раскалённый камень, она поставила на перекладину одну ногу. Затем вторую. Лестница прогнулась вперёд, и Нира решила, что, чем быстрее она окажется снова на твёрдой земле, тем лучше. Сначала всё шло неплохо. Солдаты внизу даже разошлись по местам от скуки. Было немного не по себе от того, что всё ходило ходуном, и руки немели от постоянного напряжения, но она споро перебирала конечностями, верёвочные ступеньки сменяли друг друга. Почти акробатический номер. А потом откуда-то взялся сквозняк. Лестницу внезапно повело вбок. Нира, будучи на промежуточной стадии своего поползновения, вцепилась в верёвки и начала суматошно нащупывать ногой опору. Той не было. Она глянула вниз — лестница вилась, как змея, а под ней расползалось небольшое пятнышко пола. В голове что-то помутилось, под грудиной ёкнуло. Нира зажмурилась. До лаза наверху оставалось рукой подать, но, чтобы сделать это, нужно было отцепиться от спасительной верёвки-перекладины и подтянуться наверх. Одна мысль об этом вызывала дрожь. Она вдруг ясно представила, как ударяется спиной о землю. Как подбегают солдаты… Отчаяние навалилось со всех сторон и потянуло вниз. — Эй! — неожиданно тонким севшим голосом вякнула Нира. — Эй! Наверху! Кто-нибудь! В проёме лаза суетливо возникло лицо капитана. Он хмуро оглядел сложившуюся ситуацию. Нира попыталась состроить недовольное лицо — от страха мышцы словно закаменели, получилось только жалобливо накукситься. — Ползи дальше, — безучастно посоветовал Балан, наблюдая за её потугами сменить эмоцию. — Зараза! Снимай меня отсюда, — злобно проблеяла Нира, боясь пошевелиться. — Не валяй дурака. Тебе осталось всего ничего. — Я не могу! — Нира почувствовала, что пальцы начинают отказывать. — Дай руку. Нира, в попытке спастись сама, криво повисла между двумя перекладинами. Лестница запуталась вокруг её ног. Правую руку вдруг сковало судорогой. Нира поняла, что сейчас произойдёт катастрофа. Пальцы второй руки сами собой начинали разжиматься. Капитан, видимо, осознав всю свою причастность к её скорой гибели, громко выругался. Нира испуганно вякнула, чуя, как начинает падать. Сердце ухнуло куда-то вниз и вдруг снова поднялось. Словно утопающую собаку, её вдруг вздёрнули за шкирку наверх. Мгновение, и она уже стояла на досках, ошарашенно глядя на Балана. Тот, в неменьшей растерянности, хмуро смотрел на неё, словно видел впервые. Не особенно доверяя, как будто она может совершить ещё какую-нибудь глупость, он разжал хватку и аккуратно подтолкнул на безопасное расстояние от лаза. Смотрелась она со стороны как огромный подбитый сурок-шатун, вылезший из норы и забывший, зачем именно. — Когда приходят Банук — жди беды, — ворчливо констатировал капитан, кое-как переключая внимание обратно на своё занятие. — Я не Банук, — привычным эхом отозвалась она. — Как скажешь. Нира, переводя дух, осмотрела небольшую площадку башни. Своих ожиданий этот участок под крышей однозначно не оправдывал. Единственное, что бросалось в глаза — огромный тисовый стол ровно посредине, над которым, склонившись, капитан всея форта драконил карту местности. Личность Балана Ниру тоже не впечатляла. Всё, что с ним было связано, она предпочла давно упрятать по разным углам памяти и никогда больше не вытаскивать. Такая себе замена Птице. — Тебя прислала Фанэль? — Балан наконец отвлекся от мысленного межевания земель Нора. — Или пыталась заползти повидаться? — Вот ещё, — как можно беззаботнее фыркнула Нира, втайне раздосадованная, что её появление было даже слишком эффектным. — Фанэль просила… В общем… Оставалось придумать, что именно просила. Капитан, присев на край стола, с ироничной весёлостью ждал продолжения. Отнести бальзамник? Сказать, чтобы за ним прислали рабов? Или это было про дикий уголь… А что делать со зверобоем?.. — Просила отнести тебе травы, — подытожила Нира. — И где же они? — в притворном удивлении спросил он. — Они тяжёлые. — Она сложила руки в замок. — Я тебе не ишак — таскать всякие непонятные грузы. — Ну, отвар-то у тебя с собой? — живо поинтересовался Балан. — Какой отвар? — Нира быстро сникла. В голове пронеслись тысячи не услышанных ею поручений. Внутри всё похолодело. — От злокозненного языка. Ну и для ловкости тоже… Поразмыслив впустую ещё пару мгновений, Нира сощурилась на капитана, как камышовая кошка на собаку — злобно и яростно. — Весело тебе? — прорычала она, скрежеща зубами. — Остынь, — небрежно бросил Балан, прерывая её гнев. — Я встретил Фанэль, когда был на площади. Она сказала, что занята, и что ты знаешь, какие корзины мне нужны. Ты знаешь? — Знаю, — буркнула Нира, надуваясь, как морозный бурдюк. — Вот и славно, — он схватил со стола шлем, вмиг забыв про межевание земель Нора. — Тогда идём. — Куда? — кисло уточнила Нира. — С твоими молодцами я уже знакома. Можешь не утруждаться нашим братанием. — Обойдёмся без них. — В смысле? — Нира вновь ощетинилась. — Одна не потащу… — Я сам тебе помогу. Она с подозрением воззрилась на капитана, как ни в чём не бывало затягивающего тяжёлые, окованные золотом наручи. Вид у него был такой, как будто через полчаса он готовился истребить все окрестные племена. — Заняться нечем? — уточняюще поинтересовалась она. — Напротив, дело есть, — Балан прошёл мимо и указал на лаз. — Шевелись. Нира, аккуратно обойдя дыру в полу, отрицательно качнула головой. — Нет уж, лучше ты первый. — И это говорит дитя ледяных гор? — фыркнул он, довольно вёртко перехватывая изгибы верёвок. — Гор, а не лестниц, — уязвлённо парировала Нира, — и я не Банук! — Это я уже понял, — строго донеслось снизу. — Ты будешь спускаться или нет? Мы тратим время впустую. Нира, высунув голову в проём, посмотрела на капитана, который отсюда казался каким-то карликом. Очень злым, опаздывающим и занятым карликом. Его укоряющий взгляд было невозможно рассмотреть, но он точно был. Она опять вспомнила, почему они не особо ладили. Поборов желание спрятаться обратно, Нира наконец повернулась спиной к потенциальной опасности и начала аккуратно нащупывать ступеньку. Балан всё это время расхаживал внизу, как голодный щелкозуб. — Мог бы и лестницу придержать, — ворчливо заметила Нира, вновь с удовлетворением чувствуя земную твердь под ногами. Спуск прошёл не в пример удачнее подъёма. — Могла бы столько не ныть, — в тон ей ответил капитан. Не дожидаясь, пока она найдёт по карманам очередное острое словцо, он ушёл вперёд — отдавать какие-то распоряжения ошивавшимся снаружи солдатам. Нира замешкалась с распустившимися завязками на вороте и спохватилась, когда капитана уже не было рядом. Забыв про рубаху, она поспешно протиснулась мимо двух угрюмых стражей и проскакала по ступенькам вниз. Завидев вдали знакомую спину, поспешила туда. Догонять пришлось долго — Балан успел дойти чуть ли не до другого конца форта, а солдатский шаг давался ей с трудом. Еле поспевая, Нира расторопно рысила следом. Когда они миновали таким манером ещё пару домов, капитан наконец-то притормозил. Нира, сосредоточенно глядя себе под ноги, налетела на него сзади. — Будь внимательнее, — он встретил её очередным осуждающим взглядом. Она только неприязненно скривилась на это замечание. Бок о бок, они молча пошли дальше в гору, где за куцыми хижинами виднелись синеющие горы. Почему-то уже начинало вечереть. Нира хмуро проследила за стаей лесных голубей, которые потерянно взметнулись из-под ног и мягко ушли за крыши. Откуда-то вдруг повеяло такой пьянящей весенней прохладой, что она растерянно вздрогнула. Пахло талым снегом и пряной влажной травой. Сердце забилось вдвое чаще. На душе стало тяжело и тревожно. Нира, как неперелётная птица, отчаянно всмотрелась в бескрайнюю бледную высоту. Там искрящийся воздух вился порывами, разбивая пух облаков, приносил с собой запах цветущей медуницы, манил за собой вослед. Через мгновение всё исчезло. Унеслось с ветром, как древний морок, мельком захвативший душу. И на сердце осталась только тоска. Нира, с грустью отпустив наваждение, затравленно огляделась — они уже подходили к дому Фанэль. Мелькнул утренний плетень, за которым вострила уши облезлая собака. Завидев их, псина беспокойно заворчала. Где-то неподалёку заквохтали куры. Все грёзы растаяли. Нужно было в кои-то веки думать о деле. — Тебе, как обычно, на месяц? — Нира толкнула плечом калитку. В небольшом дворике перед домом умещался колодец, угол с садовой утварью и скамейка. Всё остальное место занимал огород Фанэль. Это было настолько идеально-прибранное, ровное, выверенное, уютное место, что даже королевские сады по сравнению с этим закутком смотрелись поникшими клумбами. Здесь росло всё — от экзотических цветов до северных ягод и равнинных трав. То, что не цвело и не сеялось, активно к этому готовилось. По большей части здесь росло то, что не могло вырасти нигде ещё, но что было существенно необходимо в аптекарских изысканиях. Нира могла перечислить всё произрастающее с закрытыми глазами. — Осторожно, не раздави петрушку, — не оглядываясь, предостерегла она капитана, который пытался перешагнуть через низенькие миловидные заросли. — Вы говорили про готовые корзины. А здесь бес ногу сломит, пока разберёт, что срывать, — раздражённо поведал ей Балан, решивший для надёжности остановиться на ступенях крыльца. — Ничего срывать тут никто не будет, — строго ответила Нира, пробираясь к скамейке. — Всё уже готово. За крапивой, в укромном месте, прятались два тюка с травами. Нира, миновав жгучую защиту от ворья, махнула рукой. Вместе с капитаном они вытащили тюки на свет. Нира тут же развязала один и ткнулась внутрь носом. — Что там? — скептически вскинул брови Балан. — Не хватает календулы, — знающе выдала она. — И? — Ничего не «и». Сейчас положу. Она сходила в дом и вынесла ровный свёрток засушенных стебельков. Водрузив его поверх башни из мешков, она внимательно осмотрела получившееся строение. Потом перевела взгляд на капитана, всё это время сосредоточенно изучавшего её работу. — Восемь золотых, — наконец изрекла она. — За что ещё четыре? — мгновенно сощурился на неё Балан. — Ну, — Нира вдохнула поглубже, сложила руки в замок и начала монотонно перечислять: — Четыре за мешки. Два за прошлый раз, когда ты припёр сюда целую ораву чахоточных. Ещё один — давний долг за зверобой. Ну, а восьмой… За моральный ущерб. — Какой ещё ущерб? — уточнил капитан. — Моральный, — прижимисто повторила Нира. Они ещё немного постояли, напряжённо переглядываясь. Нира почему-то была полностью уверена, что вскоре произойдёт что-то нехорошее. Когда Балан так смотрел, то был похож на затаившуюся саламандру. Зелёные прожилки в карих глазах не выдавали никакого настроения, и взгляд его оставался словно стеклянным, но при этом очень сосредоточенным. Настолько, что хотелось отвернуться. — У тебя было ко мне дело, — первой начала Нира. — Я уже не уверен. — Будешь заходить издалека? — Нет времени. — Так выкладывай. Балан, задумчиво покачнувшись, кивнул то ли ей, то ли сам себе, словно решаясь. — Нам нужна лекарка в Меридиане. Нира нахмурилась. К такому она себя подготовить не успела. — Я могу поговорить с Фанэль, но… — С Фанэль я тоже могу поговорить, — быстро прервал её метания капитан. — Она нужна нам здесь, на границе. А в Доме Солнца лекарей едва хватает даже знати, что уж говорить о простых солдатах. — С чего вдруг такая нехватка… — Нира отвела взгляд, делая вид, что больше всех проблем её заботят цветы земляники под ногами. — Идёт война, — как маленькой, растолковал ей капитан. — Нам пригодилась бы любая помощь, но добровольцев мало, они многого не умеют. Солдаты погибают от самых простых ран. А в это время две наших лучших лекарки сидят на скале, в дне пути от столицы, выращивая какую-то петрушку. — Две лучшие? — с горькой обидой воскликнула Нира. — Ты бы не доверил мне ни одного солдата, будь я хоть самым последним врачом на земле! Думаешь, я не вижу, как на меня смотрят? Как на юродивую девчонку, что наверняка не может отличить камыш от ёлки. Кто, в здравом уме, позволит мне стать травницей? — Ты ошибаешься, — серьёзно качнул головой Балан. — Я бы доверил тебе свою жизнь. — Безмерно признательна, — безо всякой радости пробормотала Нира, понимая, что злиться в данной ситуации уж совсем бесполезно. — Хоть кого-то удастся покалечить с его согласия. — Подумай над моими словами, — напоследок велел ей капитан. — Мы отправляемся перед рассветом. Он всё-таки передал деньги. Вытащив из подсумка на поясе, пересчитал и оставил на скамье. Нира, оставшись стоять у зарослей крапивы, проследила, как капитан подхватывает мешки и уходит вниз по дороге. Калитка негромко скрипнула, закачавшись. Кусты шиповника потянулись по ветру, пригибаясь к земле, словно скорбя о чём-то. Нира добрела до крыльца и тяжело опустилась на нижнюю ступеньку. Мысли в голове роились, как потревоженный улей диких пчёл. Успокоить их никак не выходило, и пришлось выцепить одну-единственную, самую шальную. Нужно идти в Меридиан. Нира с отсутствующим видом сорвала из-под ног какую-то травку и завертела в руках. Доводы про умирающих, про невзгоды войны, про возможность помочь — всё вместе это вызывало приливы безрассудного радостного героизма, которые прицельно били прямо в сердце, минуя голову. Но приливы эти были лишь малой частью. Важнее были корыстные цели. В столице она могла бы начать свою собственную жизнь, не состоящую из сидения на горе и болтовни с солдатнёй. Могла бы заработать денег, купить дом с прислугой, упросить Фанэль наконец-то отдохнуть от врачевания… В конце концов, она могла бы найти Птицу. Она опустила глаза. В руках у неё, изрядно потрёпанная, была зажата вересковая веточка. У переулка напротив дома раздались невесомые шаги. Нира поспешно отбросила в траву и вереск, и романтические думы, придав себе занятый вид, но не успев найти занятия. — Ты уже здесь! Хорошо, — знакомый голос раздался у калитки. Как зелёный вихрь, Фанэль влетела во двор и, скинув плащ, поставила на лестницу небольшую корзинку с мятой и лимонником. Не переступив порог, травница принялась хлопотать вокруг. Заскрипело веретено колодца, плеснула вода, что-то застучало, задвигалось, заворочалось и зашуршало. Дом опять ожил, только дела до этого Нире не было. Она безучастно скосила глаза на разномастные листочки рядом с собой, но не почуяла даже запаха. Фанэль то и дело посматривала в её сторону, очевидно принимая такое поведение за обиду. — Я тебя сегодня не узнаю, Нира, — наконец не выдержала травница, с беспокойством останавливаясь напротив. — Всё в порядке? Или ты до сих пор злишься из-за того сна?.. Знай, я не со зла. Просто иногда так сильно не хочется ворошить прошлое… Попытка не пытка. — Нет. В смысле, со мной всё хорошо. И не из-за сна. Вообще не злюсь, просто… — сбивчиво попыталась завести разговор Нира, совершенно не зная, с чего начать. — Капитан отдал тебе деньги? — вдруг припомнила Фанэль, мгновенно отвлекаясь. — Да, вот они, — Нира подгребла к себе монеты и показала травнице. — Но я не о том. Хотя да, капитан в этом замешан. — Опять они растрачивают всё быстрее, чем нужно. Я не могу столько работать в начале весны — ничего толком не растёт с этой погодой, всё болеет, а ведь надо сделать ещё пару грядок… — Куда уж ещё больше?.. — Нира не сдавалась. — Но ладно. Я к чему — знаешь, мы тут как раз говорили с ним о лекарях, и он сказал… — Я совсем ничего не успеваю с этими ранеными. — Сказал, что я должна стать лекаркой в столице, — единым духом выпалила Нира, уже отчаиваясь найти нужные слова. Травница на это признание никак не отреагировала. Откинув вьющиеся локоны за плечо, она деловито осматривала какой-то плюгавый куст. Нира подумала, что стоит продолжить, пока буря ещё прячется в облаках. — Знаешь, я ведь буду там полезней, чем здесь. Война идёт уже долго и… — Солнце садится — лентяй веселится, — травница порывисто указала на тюк с прошлогодними сборами, лежавший под навесом. — Ты будешь полезней, если перестанешь болтать попусту и наконец поможешь мне разобрать все эти мешки. — Ты меня не слышишь? — Нира вскочила на ноги, повышая голос. Фанэль удивленно повернулась в её сторону, словно только что заметила. — Я ухожу в Меридиан. Сегодня, — повторила Нира, сама поражаясь собственной смелости. Травница глянула на неё так понимающе, как глядят на ребёнка, несущего откровенную ересь в переполненном храме. — Этому не бывать, пока я жива, — с мягкостью закалённой стали вынесла решение Фанэль. — Недолго ждать осталось, — вполголоса обронила Нира, чувствуя, как в груди начинает клокотать обидчивая ярость. — Вот и подождёшь, раз тебе вздумалось своевольничать, — Фанэль выпрямилась, на её тонких чертах проступил огненный румянец. — Своевольничать? А ты думала я мечтаю торчать на этой горе до самой старости, пока не стану как ты? Травница грозно прищурилась. Они уже стояли впритык друг к другу, как две изготовившиеся к драке кошки. Нира была чуть выше, травница — внушительней, и в это мгновение ей показалось, что Фанэль и правда готова была её ударить. Но главным оружием травницы всегда было слово. — Я думаю, что ты поленишься даже вещи собрать, не то, что уйти в чужой город. Ты ведь никогда ничего не могла сделать самостоятельно. У тебя нет ни единого шанса выжить за пределами тёплого дома, бездарница, — едко и чётко проговорила она. Нира до боли прикусила изнутри щёку. Ответ не успел прийти на ум, как она тут же принялась его озвучивать. — Ты Зериту тоже так говорила? Поэтому он ушёл тогда? Потому что тебя заботят только цветы и веники, а не другие люди? — Нира с яростью поборола слёзы, стыдливо застрявшие в горле. — Потому что и он тоже понял, что лучше уж погибнуть где-то на войне, чем остаться с тобой и выслушивать всю эту вечную чепуху насчёт того, какие тут все ленивые и бездарные?! Поэтому тебе тошно вспоминать о нём, да? Ты всегда так злишься, потому что на самом деле знаешь его не больше, чем я. Для тебя же такая большая загадка — как это так, что люди могут хотеть чего-то ещё, кроме как до самой смерти гнить на высоких камнях в абсолютном одиночестве! Слова гремели, как пущенные из пращи снаряды. Каждое отдавалось эхом какой-то затаённой злобы. Нира говорила и говорила, пока не почувствовала, что уже почти охрипла, а слова всё ещё капали с языка, прожигая душу насквозь. Когда она наконец смолкла, вокруг воцарилась убийственная тишина. Что-то словно разбилось вдребезги и затихло. Слышно было, как захлопала крыльями и взлетела с липы испуганная чем-то птица. Фанэль ничего не отвечала. Она словно превратилась в статую, и только глаза выдавали её волнение — цвета грозового неба, они ещё потемнели, скрыв в себе, кажется, целый омут боли, запрятав скорбь так глубоко, как только можно. Ветер разметал её волосы. Она побледнела, стала вдвое меньше, как будто резко постарела лет на двадцать. Губы её дрожали. По-настоящему Нира испугалась только когда Фанэль отвела взгляд. С ресниц её, одинокие в своей слабости, как первый весенний дождь, покатились слезы.***
— Ты что, плачешь? — Нет, — тут же пришлось соврать. Её застали врасплох. Импровизированный полог из старой скатерти раздвинулся. В ореоле ярких огненных бликов показался силуэт Фанэль. От одежд её повеяло морозным уличным холодом. Она принесла с собой вечный запах мяты и осени, немного вербены и самую малость вереска. Нира обвила колени руками и мгновенно отвернулась к стене, размазывая по щекам слёзы вместе с сажей. Последние полчаса она упивалась своей обидой, как медовой брагой. Сначала ей было даже немного весело — она строила планы мести, какие-то возможные её ответы приходили на ум, непременно острые и едкие. А потом память услужливо начала подбрасывать скрытые издёвки и намёки в недавних событиях. Все стали казаться виноватыми, но никто не спешил извиняться, и от этого сырость ещё пуще начинала жечь глаза. Но что-то в тоне травницы было такое, от чего реветь мгновенно расхотелось. — Ты похожа на лишайного щенка, — с неудовольствием отметила Фанэль. — И ещё вся опухла. Где ты нашла пчёл посреди зимы? Нира шмыгнула носом, пытаясь сдержать новую порцию слёз. — Выходи, и я тебя умою. — Нет, — уже из вредности ответила она. — Ладно, — Фанэль вдруг баловливо залезла под полог и присела рядом. — Тогда я побуду тут. Может, меня не найдут до утра. А ты расскажешь, почему разводишь плесень рядом с засушенными запасами. Она потянулась рукой к её волосам и, как факир, извлекла из-за уха ветку сухой петрушки. Нира против воли хихикнула. Теперь они вдвоём занимали весь угол, и стало вдруг странно уютно. Хотелось представить что-то древнее, как Предтечи, сияющее, как синий свет, шаманское и волшебное. А была только глупая обида. — Рассказывай, — шепотом попросила травница. Нира вздохнула. — Они сказали, что я слишком маленькая для того, чтобы учиться охоте. И что я высоты боюсь. А я уже умею охотиться, я уже убивала… Зайцев. И одна тоже жила. И высоты я не боюсь. И вообще я давно не маленькая! — То есть, ты ничего не боишься и не маленькая? — уточнила травница. — Да. — Почему тогда плачешь? — Ну, просто так… — Нира замялась. — Может, я боюсь совсем чуть-чуть. Самую малость. А они смеются. — Это хорошо. — Почему это? — опять взвилась Нира. — Потому что нужно чего-то бояться. И плакать тоже нужно. Но знаешь, чего никогда нельзя делать? — Чего? — Жалеть себя, — серьёзно ответила Фанэль. — Это очень вредно. — А что будет? — заворожённо округлила глаза она. — Твоё тело распухнет, начнёт растекаться. Отвалятся руки, ноги и голова. Ты превратишься в лужу, и тебя смоет дождём. А перед этим ещё кто-нибудь наступит, — преспокойно объяснила ей травница, как будто каждый день на кого-то наступала. Пока Нира переваривала услышанное, Фанэль вновь обратилась к ней. — А теперь, когда ты знаешь, пообещай мне кое-что. — Что? — благоговейным шёпотом спросила Нира. — Пообещай, что если вдруг к тебе придёт беда — ворвётся, как метель, или тихо заползёт в открытую щель, норовя украсть всё самое лучшее — когда это случится, ты ни за что не спрячешь от неё глаз и не будешь себя жалеть. — А если будет очень больно? — Надо будет терпеть. — Терпеть я умею хорошо, — серьёзно глянула на неё Нира. — Вот и славно. Нира видела, как в лучистых глазах Фанэль догорает туманная тоска. Она уселась поудобнее, стараясь поймать взгляд травницы. — А расскажешь сказку? Фанэль наконец улыбнулась. — О чём ты хочешь? Она хотела обо всём на свете. И, пока долгая зимняя ночь не таяла перед ярким и красным, как свежая кровь, рассветом, пока не тух в очаге огонь и не становилось холодно, — Фанэль рассказывала ей самые дивные истории, где были далёкие государства и благородные государи, где люди ходили по воде на огромных лодках, разговаривали на чудном языке, а море — такое огромное, что не видно было краёв — называлось почему-то океаном. Нира с угрюмым равнодушием всмотрелась в темнеющую холодную синь. Воспоминание осколком выпало из души. Океаном тут не пахло. В тех сказках, в ярких и пёстрых тавернах всегда случалось что-то необыкновенное — кто-то встречал беса и заключал сделку на душу, кто-то находил себе новое приключение, друзей или врагов; вершились судьбы, начинались новые пути. Таверна за её спиной освещалась парой затхлых лучин, воняла луком и звучала отборной руганью. Самым примечательным за последний год был случай, когда Пятнадцатый продул в кости и по пьяни сцепился с каким-то солдатом из соседнего патруля. Нира торчала у входа, наслаждаясь бодрящим сквозняком и одиночеством. Ни один разговор не занимал её, ничего не привлекало внимания. Она периодически посматривала на кружки с каким-то пойлом, которые проносила мимо прехорошенькая трактирщица, но идти и растрачивать деньги у стойки было откровенно лень. Она опять повела взглядом по столам. Рокотали голоса, изредка прерываемые вспышками хохота. Под крышей завывал ветер. У стены расположились местные игроки: толпа зевак не давала ничего толком рассмотреть, но зато она случайно встретилась глазами с Пятнадцатым, просаживающим очередное жалование. Тот ободряюще кивнул. Она попыталась изобразить на лице радость — вышла какая-то чертовня. Пятнадцатый гулко хлопнул по столу ладонью. Подхватив кружку, освободил игральное место и двинулся разбавлять её тоску. — Дуешься ещё? — любезно поинтересовался солдат, спустя несколько минут облокачиваясь о перила рядом с ней. — Нет, — честно ответила Нира. — Тут гутарят, что ты с нами собралась, седая. Правда, что ли? — Собралась, — она болезненно поджала губы. — Вот ещё одно дело закончу, и всё. Точно соберусь. — Выпьем? — Пятнадцатый без лишней суеты взял с соседнего стола пустую кружку и, поделив свою порцию пополам, протянул ей. — Отчего не выпить. Для храбрости. Она приняла напиток, осторожно поднося его к губам. С тёмной маслянистой поверхности повеяло пряным хмелем. Нира на пробу глотнула самую малость. Словно распробовав, выпила ещё. А потом в один присест осушила остатки. Вино было на её вкус горьким, как полынь. — Теперь пойду. Она натянула на голову капюшон и зарылась носом в ворот рубахи, пряча горячечный взгляд. Пятнадцатый кивнул и молча проводил её до двери. Нира, пошатываясь, вышла наружу. Она вся была словно в чаду, и острый, стальной воздух резал лёгкие, заставляя дышать неровно и глубоко. Как в стылом январе, опять шёл снег. Он метался у ног сторожевым псом и норовил укусить побольнее. К его нападкам Нира была равнодушна — с рождения лютая стужа была ей милее любой жары. Сейчас и вовсе было желание со всего маху рухнуть в остатки сугробов, чтобы уже никто и никогда её не смог отыскать среди уходящей зимы. Нира, глядя себе под ноги, по памяти двинулась к дому. В уме туго проворачивались фразы, которыми она начнёт разговор с Фанэль. Вся напористость ушла в первые пару часов нового блуждания по пределам форта. Уже давно не хотелось никуда бежать, сопротивляться и спорить. Не хватало смелости сказать даже, что она остаётся, не то что без слов уйти. Как добрела до порога, Нира не помнила. Очнулась уже в тот момент, когда, набрав в грудь побольше воздуха, тихо отворяла дверь. После шастанья по всем злополучным местам, дом показался самым прекрасным местом на свете. Она, крадучись, как вор, ступила на вязаный половик у входа. По полу потянуло ветром. Окна тут же подёрнулись невесомой дымкой. В очаге задорно вспыхнул огонь, на полках догорела и потухла свеча. Было уютно и тепло в этом полумраке, звучавшем треском поленьев, пахшем всеми горными травами разом и в то же время одной-единственной, волшебно-простой, как первый снег. Запах мяты манил задержаться, остаться здесь. Нира, повинуясь его мягким касаниям, неслышно прошла вперёд. Ей вспомнилось, как она в первый раз появилась здесь, восхищаясь и восторгаясь всему подряд. Как легко и непринуждённо приняла её травница. Очередной поток вины и воспоминаний всколыхнулся под сердцем, заставив напряжённо съёжиться. После всего, что она наговорила, ей казалось, что Фанэль бросится на неё с веником из-за угла и прибьёт на месте, как бешеную мышь. Но травница не спешила вершить суд, и это было хуже всего. Нира нашла её в главной комнате — Фанэль сидела на полу, окруженная стопками книг и какими-то старыми вещами. В сумрачном свете огней она казалась совсем другой. Более хрупкой, более тонкой, словно сотканной из зелёных листьев рябины. По застывшей на мгновение руке Нира поняла — травница знала о её неслышном присутствии. Она хотела было разбавить сгустившееся напряжённое молчание какой-нибудь дурковатой, непринуждённой фразой, но в последний момент растерянно осеклась. Лёгкий холод пробежал по позвоночнику, словно кто-то провёл еловой веткой от поясницы до хребта. Фанэль собирала в котомку её вещи. То, что она сначала приняла за старые книги, было её блокнотами. С тех пор как в четырнадцать ей стали поддаваться глифы, она не упускала возможности насорить ими на бумаге и писала всякие бредни. В основном это были детские жалобы на то, как незаслуженно ей поддали оплеух у казарм, когда она пыталась стянуть яблоко, или как Фанэль не пустила её на улицу, заставив учить рецепты. Были ещё подозрительные стенания о каких-то выдуманных одушевлённых зверях, записи об увиденных машинах, куча рваных заметок о Зерите и даже потуги в свои полные мемуары, служившие подобием стоявших у Фанэль на полке за авторством какого-то Зарида Святого из Меридиана. Вспоминать данный шедевр её руки было тошно. Рядом с рукописями высились холмики одежд — льняные рубахи, какие-то жилетки, кожаные штаны, штопанные её силами, а потому выглядевшие как шкура леопарда. На тряпки взгромоздились наборы склянок, всевозможные лекарские орудия и небольшие пучки разномастных травок из запасов «чёрного дня». Пожитков набиралось не так и много, но заполнялась почему-то уже вторая сумка. Нира непонимающе осматривала весь этот склад, прикидывая, куда ей податься, если даже терпеливая травница решила выселить её, как трутня. За это время Фанэль успела всё разложить, осмотреть, разгладить, и взяла в руки длинную тряпицу, внутри которой было что-то замотано. Веник! Как пить дать — прибьёт и выселит. Фанэль тихо встала и, сжимая в руках предполагаемое орудие казни, несколько мгновений просто стояла так, в абсолютной тишине, словно скорбя о чём-то. Нире окончательно поплохело. Она сделала шаг вперёд, силясь коснуться плеча травницы. Та обернулась, и они вместе замерли, забыв о заготовленных фразах. — Я остаюсь, — на всякий случай поспешила вставить в эту паузу Нира, как никогда страшась молчания. С осторожной нежностью Фанэль вдруг протянула ей таинственный свёрток. — Возьми. Судя по голосу, она не сердилась. Нира опасливо подхватила тряпку. Та оказалась довольно увесистой. Осторожным взглядом спросив позволения, она развернула врученный дар. От восторга у неё окончательно перехватило дыхание. На её руках покоился меч. Одноручный, длиной как раз по её руке, он таинственно серебрился, вызывая смутный трепет. По его заточенному клинку, от острия до основания, змеями расползались узоры плюща и мелких цветов. На крестовине, вогнутой лёгким полумесяцем, темнела надпись на странном языке. Нира смутно помнила, что на нём что-то ей сказал Птица перед уходом, но, как и тогда, понять ничего не смогла. Знала только, что такую работу не мог выполнить ни один окрестный кузнец, и все прежние палаши и клинки, что она держала в руках, резко стали обычными железками. Этот меч словно явился из её детских сказок. Несколько раз она махнула им, пробуя на вкус лёгкую сталь и восхищённо отмечая, что баланс у оружия выверенный, как механизм, и живой, как птичье сердце. Нира, чувствуя беспокойство, блуждающее в крови, глянула в лицо травнице. — Чей он? — вымолвила она, бережно проводя по кромке лезвия пальцами, будто бы боясь обжечься. — Был моим. Фанэль посмотрела на неё так пронзительно, что пришлось тут же отвести глаза. Нира стушевалась, надеясь всё-таки найти удачный момент и начать просить прощения. По всей видимости, это был он. — Слушай, я не могу… В смысле, не то чтобы мне не нравится, просто теперь я не хочу… — она судорожно сглотнула, пытаясь подавить подступающие панику и отчаяние. — Мне правда всё нравится здесь. И то, что я орала про Зерита и тебя — это всё бред. Это моя болезнь. Ты ни в чём не виновата ни перед кем из нас. Ты… До того, как пришла сюда, я всегда искала кого-то, кто мог быть рядом. И никогда не задумывалась, каково было тебе меня принять — бродячую девчонку, которую приволокла сюда на потеху солдатня. Я ведь никто. Я должна была стать падалью в Кольце Солнца, а стала лекарем. Мне на самом деле важно твоё прощение. Но если даже ты не сможешь после всего этого, то просто знай, что я всегда мысленно называю тебя матерью. И когда ты не слышишь тоже. И ни в какой Меридиан я уже не пойду, потому что мой дом здесь. А меч возьми обратно, вдруг порежусь… С предательской дрожью в голосе и руках она протянула оружие обратно Фанэль. Та, всё это время ошарашено внимая её речи, хмуро глянула на возвращённый подарок и вдруг отодвинула его от себя. Нира закусила щёку, готовясь к худшему. — Я должна дать свой ответ? Что ж, вот он, хоть и скомканный, — травница вздохнула, словно припоминая что-то. — Только плохая мать не хочет, чтобы её дети взрослели. Я подумала тогда — как смогу расстаться с этим детским взглядом? Всё равно что вырвать кусок от сердца и вшить остатки назад. Моё дорогое дитя, что явилось мне из непроглядной тьмы снега и бури, дар судьбы, что рос у меня на глазах. Тот, за которого я отдала бы себя без остатка, случись беда… Ты права — я знала его также плохо, как и тебя. Он ушёл, я осталась, и никто из нас двоих так и не смог другому этого простить. В день, когда он привёл тебя, меня опять сковал страх. Но теперь всё иначе. Фанэль твёрдо и решительно протянула к ней руки. Нира, как молнией поражённая, почти что упала в объятия травницы. — Однажды я уже не смогла отпустить. Хранить второй такой груз на сердце мне не под силу, — в голосе её зазвучала такая глубокая и нежная скорбь, что Нира зажмурилась, пряча лицо на чужом плече. — Ты выросла на моих глазах. Я научила тебя всему, что знала сама, и не знаю в этих краях лекарки более талантливой. Мне не за что на тебя сердиться. Прошлое в прошлом. Пора прощаться. Они ещё долго простояли так, пока не спохватились о времени. За окном опять вилась вьюга, свечи дрожали на тонком ветру. Сборы заняли у них немного времени. Через полчаса метаний по дому, Нира уже опять топталась у входа и смотрела в зеркальную гладь. Видеть себя со стороны удавалось очень редко. Настоящую себя, а не ту вечно заспанную, бледную физиономию, которая ежедневно там появлялась. Нира внимательнее пригляделась к блестящей поверхности. Собственное отражение смотрело на неё в упор. Это был чумазый пепельный дичок, с глазами разноцветными и огромными, как у испуганного филина. Ссадина на правой щеке осталась после падения с откоса. Мелкий порез на шее — от зазубренного копья Нора. Она смотрела из-под спутанной мелкой чёлки, как затравленный зверёк, и, казалось, готова была не то укусить, не то расплакаться. Ей нравилось притворяться ребёнком. Прятаться за чужой спиной, не думать дальше следующего часа. Обида засела у неё в душе, и, стараясь скрыться от её острых когтей, эта дикая вражья девчонка навечно застряла в далёком чудесном сне, где пахло яблоней и шёл мягкий снег. Теперь, когда пришло время возвращаться, ей было мучительно страшно. Она беззвучно кричала что-то, содрогаясь, как от холода. Нира в отчаянии попыталась протянуть ей руку, но было уже поздно — границы начинали размываться, прошлое исчезало, а вместе с ним исчезала и Проклятая. Из дрожащей серебряной глади показался кто-то новый. Он пришёл неожиданно, словно перепрыгнул невидимый рубеж одним махом; тряхнул вечно взъерошенными космами цвета золы, глянул строго и недоверчиво, словно оценивая. Потом выпрямился, расправил плечи и задорно оскалился. Веснушки от немилосердного солнца на этом островатом лице превратились в едва заметные крапинки, глаза в остром прищуре сверкали звериными искрами. Нира изумлённо склонила голову набок, и её копия послушно повторила жест, доставшийся им от Птицы. Она крепче сжала в руках эфес меча. Нить старой судьбы оборвалась. Появившись здесь волею случая, безвременно задержавшись, в несколько часов теперь она прожила все эти восемь лет, чтобы снова уйти без возврата.***
Под ногами тихо шуршали камни. Было зябко и тревожно. В сумке у пояса жёг мысли своей важностью Снадобник — знак того, кем ей предстоит стать, и дар той, кто доверил ей это. Нира куталась в новый сапфирового цвета плащ с воротом из белого волчьего меха; на поясе у неё звенел подаренный меч, за пазухой теплел остриём стилет, и издали, по словам Пятнадцатого, она напоминала «поседевшую с перепугу когтистую сороку». Сам легионер шёл рядом и пёр на горбу её торбы, поэтому обижаться на такие эпитеты было не с руки. Фанэль тенью кралась позади и молчаливо не одобряла. Когда их великолепная процессия, больше напоминавшая бродячий цирк, остановилась у северных ворот, когорта уже строилась. Пятнадцатый, бодро кивнув напоследок, поспешил примкнуть к своим побратимам. Нира, сложив руки на груди, сощурилась на острый снег. Фанэль подошла сбоку. — Вот уж не думала, что найдётся вторая такая же душа, как Зерит, — невесело усмехнулась она. — Лишь бы сбежать. — Мы, как выяснилось, не похожи, — качнула головой Нира, наблюдая, как Балан отчитывает кого-то из солдат. — Напротив. Даже больше, чем может казаться. Нира задумчиво глянула на масличную юную луну, которая то и дело выкатывалась из-за облаков, чтобы подразнить окрестности тусклым желтоватым светом. Впереди ждала тяжёлая ночная стынь, раскрывающая свои просторы, как буревестник крыло. Дальняя дорога манила пряностью ветров и шелестом полевой травы. Когда-нибудь она услышит и эту историю — о мальчишке, что жил здесь перед ней, и улетел в ночь, обернувшись соколом. Когда-нибудь она вернётся, снова увидит и отвесные горные пики, и душную таверну, и комнаты, пропахшие всеми на свете травами. И Фанэль снова встретит её, стоя так же, как сейчас — на краю скалы, как несгибаемая ни одним шквалом горная рябина. Тогда она тоже расскажет что-нибудь, и рассказ этот будет интереснее всех самых интересных сказок. Отряд ровным строем двинулся сквозь ворота. Капитан махнул ей рукой. — Нира. Она обернулась. Фанэль, быстро подумав о чём-то, решилась: — Если встретишь Зерита, скажи ему… — последние слова её потонули в метели. Травница кивнула ей. Нира не стала переспрашивать — сама знала, что нужно сказать. — Идёшь? — метель окликнула её злым голосом Балана. Она, помешкав ещё мгновение, решительно шагнула в объятия бури. — Прощай, filia.