***
Он – Шестнадцатый. Просто Шестнадцатый, без имен и званий. Просто один из ряда таких же, но все-таки шестнадцатый среди них. До него уже были другие. И будут. Правда, они будут. Только не шестнадцатые уже. Нет. Он вышел из пространства Спящих в голубовато-оранжевую черноту звездной системы Вазадар, под свет алого великана Ах-хо, ровно в шестнадцать шестнадцатого от шестнадцатого. Логичный-нелогичный Граадс-16, обычный и скучный, похожий на серую, расцвеченную тысячами огней космическую юлу, завис на орбите оранжевого гиганта, который называют многими именами, о котором складывают легенды в миллионах миров, сотнях галактик… на теневой стороне его не горит ни один огонек. Шестнадцатый видит свою мертвую родину – бесконечно, неопровержимо, страшно мертвую - в шестнадцатый раз после того, как покинул ее давным-давно (секунды? минуты? часы? года? века? тысячелетия назад?). И кажется, что это - последний. Неужели правда самый-самый последний раз?.. Шестнадцать! Как много в этом слове. Разлук, горестей, печалей, добра и смеха. Сюда Шестнадцатого привело сердце. Или разум. Или плач детей. А может, это просто было письмо. Не важно. Он уже не помнит. Забыл за время пути. Долгого пути, по сравнению с которым сама вечность покажется короткой. * …Внизу огромная пустыня. В небесах полыхает красно-оранжевое умирающее светило. Шестнадцатый бредет по песку, оставляя за собой цепочку неглубоких следов, и их тут же заносит золотистыми песчинками. Ветер треплет черный плащ и поседевшие от времени короткие волосы, приветствуя сына планеты, о которой все уже давно забыли. Сам Ах-хо заставляет гореть металлические пластинки на темной одежде и искрами пляшет в стальных холодных глазах вместе с лежащими на горизонте руинами. Что разрушило великий город? Война? Время? Катастрофа? Глупость? Этого Шестнадцатый тоже не помнит. Незачем. Оно причиняет боль, погружает в глубины безумия еще быстрее и сильнее, чем это делает одиночество. Не нужно помнить. Главное – сделать. Сделать то, для чего отправляешься в путешествие, длящееся больше, чем жизнь некоторых звезд. Нет. Не важно! Совсем не важно! * …Спуститься под землю просто. Огромные дыры, пропаханные чем-то гигантским, зияют прямо посреди дорог. Только и нужно, что шагнуть вперед и упасть с края. Системы безопасности, не умершие за прошедшую эпоху, мягко подхватывают за несколько мгновений до смерти и легко опускают на горы щебня, песка, торчащих из мусора арматур и балок. Дальше запутанный лабиринт коридоров. Дышащие на ладан телепорты. Огромная лестница, уходящая в высоту… * …Разрушенная башня возвышается над всем городом. Или над планетой? Или над подземной крепостью? Шестнадцатый проходит тысячи пролетов, минует тысячи дверей и комнат. Шестнадцатый помнит и не помнит одновременно. Он знает, что за дверьми прячутся длинные залы с саркофагами, в каждом из которых спит маленький ребенок. Дитя забытой, мертвой планеты, и оно обязательно должно выжить. В этом Шестнадцатый уверен совершенно точно. До вершины еще совсем немного. Всего-то шестнадцать этажей. Пятнадцать… Десять… Шесть… Три. Или это не вершина, а дно? Без разницы, потому что… Потому что Шестнадцатый встречает ЕГО. Он уродлив. Страшен. Ужасен. У него нет формы, но есть зубастая пасть, и его тело плывет, словно подтаявший сизо-зеленый воск. Он бросается на Шестнадцатого, распахнув бездонную глотку, внутри которой прячется маленькая черная дыра, и выставляет слепленные из самого времени клыки. Шестнадцатому не нужно помнить, но он помнит. Помнит ужас, боль и отчаяние. Он стоит недвижимо. Смотрит прямо в безглазую морду твари спокойным, ничего не выражающим взглядом. Для него уже все прошло. Или все только будет?.. Всего лишь безумие, выдумка Вселенной. Забава мироздания. Чудовище застывает перед ним, словно наткнувшись на невидимую стену, нюхает холодно-раскаленный воздух и уходит, потеряв всякий интерес, куда-то вниз, в глубины планеты. Шестнадцатый каркающе смеется, сощурив мертвые, впитавшие свет миллионов миллиардов звезд выцветшие глаза. Его телу все равно на то, сколько он идет, и идет ли вообще или перемещается с помощью высоких технологий. У него не учащается пульс и не сбивается дыхание. Точно не сейчас, когда цель так близка. * …Она не имеет имени. Или имеет, но Шестнадцатый просто его не помнит. У нее белоснежная кожа, уложенные в высокую прическу темные волосы и космически-черные старые глаза. Она вся так пуста и так полна, так вечна и так смертна, что даже равнодушие Шестнадцатого дает трещину под робким щупом любопытства. Он не видел ее столько времени… Но он помнит ее. И ее сестер. Хранительниц, да. Они называют себя так. - Время пришло. Ее голос, слабый и неживой, заполняет все пространство, проносится по галереям и залам, подземельям и башням, потому что даже самый тихий шорох в мире вечной тишины кажется громом. Шестнадцатый улыбается так, как умеет только он: как песок, стирающий следы, – пыльно, равнодушно и по-древнему высокомерно: - Я знаю. - Шестнадцатый путь привел тебя сюда. Ты знаешь, что это значит. - Я знаю. Остальные? - Хочешь увидеть? - Да. - Я покажу. Идем. * …Они, существа, больше похожие на выжженные самим солнцем тени, чем на людей (не людей?) идут вперед и вперед, пока не оказываются на убегающей в бесконечную даль галерее, чей дальний конец теряется в туманной дымке. В стенах через равные промежутки вырезаны арки без дверей, а за арками… За арками комнаты. Или это не комнаты? Нет, это замороженные хрупкие мгновения, в которые можно шагнуть, переступив невысокий порог. Шестнадцатый с Хранительницей идут мимо каждого из них, и он останавливается перед каждой аркой. Перед каждым своим предшественником. Слева самый Первый стоит к ним спиной, опустив плечи и подставив седой длинноволосый затылок под взгляды. Его руки бессильно сжимаются, а в грудь ему туманные тени упирают аннигилирующее оружие, но он и не думает сопротивляться, принося добровольную жертву. Первый мертв многие тысячелетия. Дальше справа стоит на краю обрыва, раскинув руки, Четвертая, за миг до падения усмехаясь самому небу своими жемчужно-белыми зубами и невыносимо-синими глазами. Подол ее белого платья треплет ветер. Она тоже давным-давно мертва. Еще дальше слева сидит смешливый кудрявый Седьмой. По его щекам текут слезы, и белую рубашку пятнают черные ручейки крови, а на обзорном экране за ним видно медленно приближающееся раскаленное солнце. Он уже сгорел. Шестнадцатый идет вперед. Его сонный разум теряет свое спокойствие. Они умерли. Они у-мер-ли. Исчезли. Пропали. Вернулись в Колесо. Он теперь совсем один. Один. Один! Но нет. Нет. По-мальчишески бодрый Пятнадцатый замер у стены, прижавшись к ней худой щекой, ухом и ладонями, словно прислушиваясь к чему-то. Его торчащий темно-темно русый чуб выглядит поникшим, а под светло-карими глазами залегли мертвенные тени, но синий камзол чист и опрятен. Он смотрит прямо на Шестнадцатого с немой мольбой, и его угрюмо поджатые губы, кажется, вот-вот разомкнутся, чтобы позвать. - Он еще жив, - охрипшим от вдруг возникшего волнения голосом шепчет Шестнадцатый, подступая к самому порогу арки, и еще не застывший в мгновении Пятнадцатый делает то же самое, хоть не видит ни Хранительницы, ни собрата, ни временного портала. - Да. Но его время тоже пришло. Ее тон не меняется – все такой же надтреснутый и мертвый. Но Шестнадцатому и не нужны больше эмоции. - Я понимаю. - И ты не спросишь, зачем? Или почему именно сейчас? - Нет, - он несколько секунд молчит. – Я и без того это знаю. Пятнадцатый тоже знает. Они все знают. - Дети не поймут. - Им и не нужно понимать. Они прочтут это как скучную историю из далекого прошлого. Безумную сказку. Примут за выдумку. Плохую выдумку, где все умирают. - Ты не веришь? - Я верю. Слишком сильно верю. Поэтому я знаю, что наше время пришло, и ты как всегда во всем права, - Шестнадцатый коснулся поверхности временного зеркала, повернулся к Хранительнице, обнял ее за плечи, как старые друзья обнимают старых друзей, боясь потревожить хрупкие кости. – Безумие, слышишь, безумие. Мы все безумны, все больны этим, как чумные крысы. Мы не можем продолжать жить, мы иссушаем сами себя. И ты должна сделать так, чтобы с ними не было так же. Ты же понимаешь? Она кивает. В ее вдруг потеплевших глазах блестят слезы. Самые настоящие слезы. Сухие сморщившиеся губы дрожат, как умершие листья на сбрасывающих листву деревьях: - Да. Я сделаю все возможное, как клялась раньше, мой мальчик, обещаю! Шестнадцатый улыбается грустно. Его ждет дело. Последнее дело в его жизни. * …Граадс-16 знает о том, что должно произойти. Он умный корабль. Он прошел со своим хозяином, Шестнадцатым из шестнадцатых, которых немного больше, чем шестнадцать, тысячи галактик, пережил вместе с ним миллиарды дней и миллионы людей. Теперь они вернулись домой в шестнадцатый, и последний, раз. Чтобы умереть вдвоем. Умереть с честью, передать эстафету безумия, нелогичной-логичности и странствий, чтобы спасти спящих детей. Шестнадцатый стоит на мостике своего корабля и ждет. Ждет последнего из шестнадцатых. И он приходит. Его Граадс выныривает из нежно-лиловой воронки пространства Спящих, похожий на космический цирк: сверхпрочный корпус в форме юлы раскрашен в яркие цвета и пестрит огнями. Не то что бледная серая поверхность Граадса Шестнадцатого. Что такого в числе шестнадцать? Это всего лишь две цифры, единичка с закорючкой, один-и-шесть, а не какие-то откровения Вселенной или божественные ответы на все вопросы. Шестнадцать. Просто шестнадцать. Шестнадцатый мягко улыбается, гладя шершавой ладонью с сухими пальцами драгоценный медальон, украшенный значками древней расы, мертвой и забытой, безумной и страшной, но великой и могущественной. Эта безделушка – осколок, крошечная искра былого величия. Как он. Как Пятнадцатый. Но будущее у них все еще есть. Да, оно есть. Где-то там, внизу, под поверхностью оранжевого гиганта, где за его - их - сном присматривают Хранительницы. Шестнадцатый поправляет воротник плаща, приглаживает седые волосы и гордо встает, заложив руки за спину. Корабль легко воспринимает телепатический приказ, и несется, набирая скорость, на столкновение с Граадсом-15. - Ala sel reia nvare lahim, brotza. Во славу шестнадцатых! Во имя семнадцатых! Dhar! – на его лице облегченная улыбка. Мгновение до столкновения. Вспышка в небесах, которую видит Хранительница, не сдерживающая текущих по щекам слез с привкусом тлена. Стремительная смерть. Абсолютная конечная для двоих.***
Шестнадцать. Две цифры. Простое число. Обычные значки на полотне вселенной. Шестнадцать. Шестнаааадцать. Шест-над-цать. 16. Один и шесть. Палочка и закорючка. Незначительно. Глупо. Важно?.. Что в нашей жизни вообще имеет значение, если не это? Может быть, факт существования времени? Пространства? Конечности бесконечности? Смерти и бессмертности? Нет, конечно же нет. Шестнадцать – не только цифра. Это поколение целого вымершего народа. Это два брата, чье время прошло. Это целая эпоха, которая никогда не вернется. Это безумие, любовь, тысячелетия странствий, подвигов, войн, ушедших в бездну. Это шрам на ткани реальности. Шестнадцатые. Первый, Второй, Третий… Восьмой, Девятый, Десятый… Пятнадцатый, Шестнадцатый, Семнадцатый… Двадцать Первый, Двадцать Второй и Двадцать Третий, замершие в замороженном мгновении своей смерти. И теперь они все там – испуганные и ненавидящие, смирившиеся и равнодушные, умершие с улыбками на устах или со слезами на глазах. Вечные дети. Дети Вселенной. Дети Аддриды. Живите вечно, безумцы. Спите сладко, несчастные. Все будет хорошо. Я обещаю. Обещаю...