Шлюха Крадущего

Брейкдаун тяжелым взглядом смотрел на почти лежащего перед ним человека. Молодой мужчина, - да какой мужчина, парень ещё! - распластался на грубом солдатском плаще, кое-как прикрытый темной тканью. Мелко подрагивало худощавое гибкое тело, на незагорелой коже омерзительно выделялся черный массивный ошейник. Магический. Сволочи. Лежащий бессмысленно переводил взгляд с предмета на предмет – неестественно расширенный зрачок делал радужку чернее плаща Крадущего. По спине, руками, ногам, видной части бедра уродливыми пятнами расплывались синяки и кровоподтеки. Крови не было, и слава Всеединому – иначе парень был бы уже не жилец. Выглянув за пределы небольшого шатра, командующий ещё раз удостоверился, что неизвестного «дарителя» в округе не наблюдается. Холодный ночной ветер, шевельнув края ткани, проник внутрь, и за спиной Брейкдауна послышался тихий стон на выдохе. Обернувшись, мужчина увидел, как рыжий парень приподнимается на локте, трясет головой, но ничего не меняется – глаза все такие же матово-пустые. Несколько шагов, чуть присесть, ловя острый подбородок кончиками пальцев и не разрешая двигаться. Рыжий послушно замер, тяжело дыша. Будто издеваясь над командующим, на груди у неизвестного расцвела какая-то надпись, и чтобы прочитать, пришлось помочь ему перевернуться. Бордоволосый покорно сцепил руки за чужой шеей, изогнулся, помогая приподнять себя же, что-то неразборчиво зашептал, когда его отпустили – и без сил откинулся прямо на ткань, бесстыже обнаженный. Стала видна и иллюзия – тонко, но понятно выведенные буквы складывались во вполне осмысленные предложения. «Командир, он полностью ваш! Только ошейник не снимайте – иначе он в себя придет» Сво-ло-чи. Твари. Парень так и лежал, беззащитно раскинув руки и согнув разведенные ноги в коленях. Невероятно, невероятно пошлая поза. Ещё пошлее она стала, когда Брейкдаун с отвращением осмыслил, как именно использовали парня. Кем надо быть, чтобы насиловать… да что уж тут врать-то, пленных давно не было! Лаковая застежка поддалась довольно просто. Наверняка для своего раба она бы не сдалась так легко. Дорогая, злая игрушка, пропитанная подчиняющей магией, сейчас с пренебрежением отброшена куда-то к входу в палатку. Рыжий тут же закатывает глаза, мгновенно теряя сознание без поддержки капризной силы. Когда Брейкдаун поднимает его с пола, какого-то слишком легкого и слишком хрупкого, а душу все же закрадываются нехорошие подозрения. Но полный ужаса карий взгляд, когда тело коснулось шкур, заменяющих в походе постель, одновременно и успокоил, и встревожил. - Я тебе ничего не сделаю, - медленно и миролюбиво говорит командующий, с трудом вспоминая, как надо успокаивать. Демонстрирует свободные руки, не мешает неловко отодвинуться от себя. Сомнений в жгущем душу взгляде стало чуточку меньше. - Как тебя зовут? Тут, видимо, до солдата доходит, кого он видит, и кто видит его. Парень слабо краснеет, пытается прикрыть грязную наготу, дрожит от неизжитого страха, но теплый командирский плащ все же принимает. С ощутимой опаской. Как и фляжку с водой. Смочив горло, откашлявшись, снова глотнув, он все же отвечает: - Нокаут. Лейтенант… Снова сухо кашляет. Трусливо жмурится, когда его лба осторожно касается ладонь – мозолистая от меча. Но когда Брейкдаун привстает, намереваясь серьезно растревожить покой лекарей, рыжий быстро, неуверенно касается его предплечья и жалобно шепчет, будто читая мысли: - Не надо, прошу вас… Прошу, - сжимается в сухом рыдании, сжимая в руке плащ. И Брейкдаун слушается – садится рядом, неуклюже прижимает к плечу содрогающегося от истерики лейтенанта, не слушая его бессвязный шепот. Жалко его. - Вам жаль?.. Вам ЖАЛЬ, говорите?! Действительно жаль, командир?!! – взвизгивает Нокаут, ловко уворачиваясь от попыток его поймать. Змеей крутясь меж неповоротливыми охранниками, он грациозно выхватывает откуда-то длинный, противно узкий кинжал и с какой-то безумной нежностью делает нужный шаг, прижимая лезвие к незащищенной шее. Брейкдаун даже не вздрагивает, смотря в горящие живым огнем Крадущего глаза. В них плещется плавленое железо, красное, почти кровь. - Вам жаль, - шепчут губы. - Вам было так меня жаль, что вы продали меня в первый же бордель на нейтральной территории, наверняка назвав пропавшим? Списали мою душу на потусторонние силы, по чьим территориям мы проходили? Под бритвенно-острой стальной кромкой медленно набухает карминовая капля. - А сейчас что же? Империя развалилась, император подло убит, а вы, командующий, оказывается, граф? И зачем же вернулись? Неужели… - губы вдруг кисло перекашиваются, - совесть замучила? Клинок резко убирается в потайные ножны, едва не распарывая шею. Гаденыш все-таки прекрасно знает своё дело, не переходит границы. - Идите отсюда. Я не потерплю вас ни в качестве собеседника, ни в качестве, - презрительная пауза, - клиента. Настолько низко даже я не опущусь. - Я тебя выкупаю, - так же невозмутимо говорит тот же голос. Нокаут резко разворачивается. На лице – звериное бешенство. …Тихо щелкает на хрупкой незагорелой шее магический ошейник. - Гореть тебе в пламени Крадущего, скотина! Вечно! - хрипит парень, падая на колени. Заваливается на бок. Карий взгляд упорно, отчаянно пытается сфокусироваться на чем-то… С ним обращаются, как с дорогой куклой – равнодушно, беззлобно, но острое в руки предусмотрительно не дают. А вот предложить свою цену неожиданно красивой рыжей шлюхе, кажется, надо всем наемникам. И удивиться, почему не дает, тоже. И выслушать загибистую матерную тираду. И, посмеиваясь, смотреть на замершего от прикосновения парня – граф незаметно подъехал ближе и, остужая сквернословящую голову, положил руку в плотной перчатке у самой-самой задней луки низкого седла… Правильно, графская же подстилка. На одном из привалов – который уже по счету, слуги Крадущего разберут! – опустошенный парень отсутствующе смотрит в пламя, мечтая, чтобы так же заживо горел бывший командующий. Но нет, не суждено сладким и приятным до озноба мстительным мечтам сбыться, а Брейкдаун уже тут. Без страха подсаживается рядом, почти касаясь жестким боком Нокаута, и молчит. Но это молчание не хочется прерывать – наоборот, рыжий всей своей продажной душой жаждет, чтобы ни слова не вылетело из чужих, да и своих плотно сомкнутых губ. Слова, они иногда ранят лучше ножа и висят на сердце хуже рабского ошейника… - Ты знаешь, что империя полностью разрушена? – рвется, как батист, теплая вечерняя тишина. Лейтенант болезненно дергает головой, но, не способный избежать ответа, морщится и едва приоткрывает рот: - Кто сейчас про это не знает? Такое, - парень затихает, подбирая точное слово, - действительно глупое поражение. С тройным перевесом, с превосходством в вооружении… - …И без веры, - задумчиво заканчивает граф. Он, кажется, и не смотрит на собеседника; рыжий обидчиво поджимает губы. И командир начинает говорить. Спокойно. Честно. Совершенно спонтанный монолог. Нет, не монолог даже – покаяние. Пламя ощутимо поблекло, когда последнее слово отзвучало. И граф уходит, неторопливо и все так же выдержанно, но как-то устало ссутулившись. Нокаут неверяще смотрит на рыжие ветви огня. Глаза застилает пелена, сначала злая алая, потом – тусклая и размытая. Он быстро, незаметно утирает непрошеные слезы, кроя себя последними словами. Кто бы мог подумать… Император, душащий налогами империю, даже небогатые окраинные провинции и графства. Разворовывающие направо и налево чиновники. Армия, на чье содержание уходит в три раза меньше денег, чем указано в лишенных смысла бумагах. Несоизмеримые с этим рекрутские повинности. И жесткое, неоправданное ничем, кроме обманчивой жалости, решение: такой безвольный император и такая слабая империя народу не нужна. Как результат - заговор высшего командования. Немногие выжили из верхушки, немногие… Любых несогласных осторожно вырезали, часто – свои же. Искусственные поражения с большим количеством пленных. Грязная, грязная ложь. Предательство того, чьему дому давал вассальную клятву… А рыжий, как не странно, был верен императорской семье. И больнее, трижды больнее было понимать, что так Брейкдаун заботился о своих подчиненных, и о нем тоже… Всеединый, куда же скатились люди… Крадущий жизни, спаси меня от такой глупой, но, черт возьми, пугающе действенной заботы! Жив же. Но именно сейчас Нокаут был готов отдать бесполезную жизнь, только чтобы не помнить ту ночь и следующие за ней... В голове шумит; шумит неприятно, механически. Это больно. Нокаут уже знает, что так подавляются его эмоции, его желания, заставляя делать то, что говорит граф. Иначе, чем этим безликим именем он уже не называл своего бывшего командира. Не достоин. Зачем сначала отказываться, а сейчас забирать обратно? Глупость. Всеединый, как же больно… Лежать на мехах неудобно – колет голую спину остом. Кожа мгновенно покрывается мурашками от прохлады. А потом приходит понимание. И неприятные воспоминания – в похожей обстановке его лечили от последствий кое-чьих нехороших поступков… Бледное тело забилось, вырываясь из горячих рук, со страхом зашипело что-то сквозь плотно сжатые зубы. Потом, чувствуя, как все те же пальцы едва касаются бедер, заключая парня в своеобразную клетку, он вдруг ощущает мерзостное равнодушие. - Ты не лучше их. Ничуть не лучше. Не надо… - только и успевает произнести Нокаут, еле шевеля одеревеневшим языком. В горле пересохло, и он сглатывает. Выходит все боязливо. А дальше – теплые руки и суховатые губы на коже, вибрирующие несдержанные стоны, безграничное наслаждение, почти незаметная боль, единение сплетенных в страсти тел… Засыпая, Нокаут по привычке сворачивается клубком. Почему-то сонному организму очень не хочется, чтобы кто-то держал его на ладонь всю ночь. И почему-то гадкое ощущение, что им снова воспользовались, почти перебивает приятную дымку удовольствия. А утром бордововолосый ведет себя так же, как и всегда, будто не было нечего. Действительно, было ли что-то особое для элитной, практически ко всему привычной шлюхи? Они, взбивая колкую мелкую пыль конскими копытами, пересекли ворота последнего из городов, который стоял на пути к графскому замку на берегу моря. Кончались запасы еды, воды, да и неплохо было бы поспать в нормальных кроватях, а не на лапнике, укрытом плащами. Городок был мелкий - скорее, просто большая деревенька, гордо и ошибочно названная городом. Единственный трактир находился на широкой, немощеной площади, разрезанной напополам главной дорогой; его конюшня - рядом. Охранники графа, грубые наемники, перебрасываясь фривольными шуточками, незаметно окружали благородную особу. Необходимая при их работе привычка, что уж говорить. Нокаут, лениво ведя в поводу смирную лошадь, которую ему дали – все равно магия ошейника не даст сбежать дальше, чем на пару миль, - вновь ощущал в мыслях ломаную пустоту. Одуряющая жара, так не свойственная поздней весне, лишь усилила нежелание мыслить. Кажется, граф уже поспешил скрыться под навесом у входа, и там терпеливо ждал своего… Резкий взвизг откуда-то издалека, дернувшиеся в руках поводья, рванувшаяся из-под ног земля, бешеный топот позади – и спереди. Парень не успел встать на ноги, застыв на горячей сухой земле и удивленно смотря, как на него несется десяток обезумевших коней. Под копытами хрустнуло, влажно зачавкало. А кони все неслись, неслись, неслись… Дальше.